Поэтому переводить его в хронический многолетний сценарий не стоит.
Стоит взять на себя взрослую ответственность за собственную жизнь и принять решение.
Кстати, дети, выросшие в атмосфере отчуждения родителей друг от друга, очень часто воспроизводят потом подобный сценарий в своей взрослой жизни, считая его, к сожалению, абсолютно нормальным.
Это развенчивает миф о том, что жертвы во имя сохранения для детей полной семьи любой ценой действительно стоят того.
Если не вышло дать детям живой пример полноценной и теплой близости, то пример отчужденного холодного соседства на общей территории едва ли станет для них ценным жизненным ориентиром.
Сценарий четвертый, травматический: «Моя боль не впускает в себя никого»
Даже мечтать получается только о том, что ты видел хоть где-то. А если не видел, то и не мечтаешь. Вот откуда берется личная несовместимость с хорошим.
Уже взрослой Кира услышала слово «подранок» – недобитый во время охоты зверь – и поняла, что это про нее…
Только ее недобили не один, а много раз. С самого детства, когда она приходила в школу, натягивая рукава старой водолазки на не успевающие побледнеть синяки, а уходила, побитая не кулаками, но жесточайшими словами травли, которые ранили еще сильнее.
Она всегда была одна, сколько себя помнила.
В пропахшей мерзкой самогонкой крошечной квартирке ей почти не находилось места, как не находилось его в сердце давно опустившихся родителей, проходивших сквозь нее как сквозь стену.
Все «внимание» – очередной пинок, окрик, грубый приказ мчать в магазин или к живущей на окраине всегда хмурой немногословной прабабке, чтобы выпросить немного денег, якобы на хлеб.
Кира никогда не знала, что такое сытость, никогда не была одетой по погоде, никогда никого к себе не водила, прячась в свой стыд, как в колючую варежку.
Она и хотела дружить хоть с кем-нибудь, но сначала все тот же стыд изолировал ее от возможности сближения, а потом все желания притупились, словно уяснив, что ни одному из них не суждено осуществиться.
Кира выросла уже сложившейся убежденной одиночкой с крошечным и тщательно оберегаемым миром внутри.
Она ни на кого не рассчитывала, ни на что не надеялась, ни о чем не мечтала.
Просто ушла однажды, никем не остановленная, из дома, с маленькой торбочкой за плечами и тощей пачкой заработанных то тут, то там денег.
Устроилась ночным продавцом в супермаркет, сняла комнату в старом общежитии, начала жить жизнь, которую едва различала в сплошном однообразии.
А потом случилось страшное…
Кира почти ничего не помнила, кроме глухого удара по затылку и невыносимой тяжести чужого мужского тела, навалившегося на нее в темноте пустого парка, через который она добиралась на работу.
Она выжила физически, но умерла внутри.
Никто не узнал о случившемся. Свои были чужими, а чужие вызывали страх и недоверие.
Она еще раз переехала. Теперь уже в другой городок, где устроилась на завод, решив одновременно, что начнет копить на какие-нибудь курсы. Хотелось профессию, чтобы опираться на нее, освободившись хоть от части невыносимого внутреннего отчаяния и беззащитности перед жизнью.
Опираться на людей она не собиралась да и не могла, как ей казалось.
На нее обращали внимание мужчины. Некоторые из них влюблялись серьезно, испытывая искренние чувства и предлагая надежные полноценные отношения, но неисцеленная травма отвратила Киру от пугающего мужского мира, в котором она видела только угрозу.
Она чувствовала себя грязной и поруганной, ее часто отбрасывало в самый пугающий отсек памяти, в котором хранилась ее психологическая смерть, навсегда отделившая ее ото всех.
Кира замкнулась и изолировалась. Ей постоянно снились кошмары, она ненавидела свое тело, физически не выносила близкого присутствия других людей рядом. Иногда падала в странные состояния, в которых словно отделяла себя реальную от той женщины, которой ей не суждено было стать.
Это доставляло самую сильную боль.
Но она не знала пока, что именно боль оставалась ее последним шансом на выход, потому что до тех пор, пока человек продолжает ее чувствовать, его психика продолжает за него бороться…
Главная трагедия посттравматического одиночества часто заключается в том, что подлинно травмированные люди только в редчайших случаях оказываются способными обратиться за профессиональной помощью, которая им необходима.
Если же травма, как в данном случае, накладывается на синдром ВДА (взрослые дети алкоголиков), то ситуация становится еще сложнее, потому что у людей-ВДА изначально очень сильно нарушено доверие, они переполнены внутренней тревогой, которая не дает им определить, что нормально, а что нет.
Они слишком рано взрослеют до уровня вынужденной самостоятельной жизни, но психологическая зрелость, наоборот, очень сильно запаздывает.
Им трудно выстраивать отношения, трудно понимать других людей, почти невыносимо обнаруживать свою уязвимость.
Им присущи почти все когнитивные ошибки, от дихотомического восприятия жизни, в которой они различают только черное и белое, до сверхобобщения, где единожды случившееся перекрывает потом веру в то, что бывает и по-другому.
Самостоятельный путь к исцелению может оказаться действенным, если начать его с осознания, что ты травмирован и смотришь на себя, на других и на весь мир в целом через фильтры своей травмы.
А это огромное искажение, часто переворачивающее все с ног на голову.
Реальность, скорее всего, абсолютно иная, и ее предстоит узнавать.
Здесь потребуется очень взрослый и храбрый выбор – выбор самосострадания.
Взрослый и храбрый, потому что только в таком выборе в тебе находятся те силы, которые ты можешь отыскать как для конкретной помощи себе, так и для принятия себя в тех ужасающих порой состояниях, в которых ты пребываешь до того, как помощь начинает давать первые ощутимые результаты.
Поверьте, я очень хорошо знаю, насколько это порой невозможно.
Насколько легче помочь кому угодно, чем осознать, что ты не только хочешь, но и в реальности можешь что-то сделать для самого себя. Даже если осознаёшь разрушение, депрессию, внутренние конфликты и необходимость перемен.
Знаю, как сильно можно себя ненавидеть, игнорировать, саботировать свои жизненные потребности или даже уходить в глухой самообман, жестоко подавляя то, что требует своего обнаружения.
Для меня, наверное, одна из высших человеческих характеристик – это не отказаться от себя ни в какой беде. Встать на свою сторону. Испытать сострадание, а не отвращение к своей боли, к своему бессилию, к своей поломанности.
Самосострадание и любовь к себе, подлинная любовь, а не тот лубок, которым размахивают на каждом углу, вот про это – про понимание того, что ты неотменяем для самого себя и что у тебя есть обязательства перед собой.
Обязательства сохранить себя, исцелить настолько, насколько это возможно, обрести свои причины продолжать и жить максимально полноценно.
Следующий после самосострадания шаг – разделение настоящего и прошлого. Каким бы ужасным оно ни было, оно закончилось. И тебя в нем тоже больше нет.
Ты здесь, ты есть, и ты давно можешь многое из того, что было невозможно тогда.
Далее – вычленение тех установок, страхов и линий поведения, которые автоматически воспроизводят себя, но на деле давно устарели и не приносят ничего, кроме вреда и продления времени твоего несчастья.
Потом работа с полученным опытом, интеграция его, размышления о своих сегодняшних потребностях и установление контакта с собственными незамеченными обновлениями.
Недостаточно знать себя вчерашнего. Куда важнее знать себя сегодняшнего.
Ну и выход в жизнь, реанимация доверия, отказ считать людей единым целым, награждая их общими отрицательными характеристиками, осознание права на дружеские и личные отношения.
Это непростой путь, в нем много боли, много откатов назад, много острого внутреннего конфликта с собой, но и много шансов на исцеление, на полноценность, на прорыв невидимого кокона, изолирующего от всего лучшего, что есть для человека на этой земле.
Сценарий пятый, контрзависимый: «У меня есть всё, но мне ничего не надо»
Свой невидимый дом, который ты носишь на себе, только поначалу кажется тяжелым. Время спустя самое тяжелое – это выйти из него.
Егор подхватил щегольскую сумку, взял ключи от машины и вышел из своей стометровой студии в 27-этажной новостройке, надежно подпирающей небо.
Бегло глянул в телефон, равнодушно скользнув глазами по стройным рядам женских вызовов с пестрым созвездием простых и сложных имен.
Одиннадцать только от Ленки. Все так же напориста, как дьявол. Вкручивает себя, словно лампочка, в его жизнь, ни на секунду не теряя патологичной убежденности в том, что если делать что-то с одержимой маниакальностью, то нужный результат не заставит себя ждать.
– А вот тут ты сильно ошибаешься, детка, – азартно пробормотал Егор, хмыкнув про себя в странной смеси удовольствия и раздражения.
Женщин было много. Больше, чем нужно. Хотя что значит «нужно»? Не нужно вообще – в том смысле, в котором они этого хотят, исподволь, а то и совершенно откровенно продвигая свои брачные идеи.
Брак точно не для него. Да что там брак, даже жить он ни с кем не имеет ни малейшего желания. Терпеть женщину в быту – извините. Не в том даже дело, что все они отъявленные поросята, не умеющие как следует отмыть хрустальные бокалы и протереть их льняным полотенцем, – а слишком уж вездесущие, лезущие повсюду любопытным носом.
Егор вспомнил, как одна из недавних, возомнив себя, должно быть, романтичной киногероиней, влезла с утра после душа в его отглаженную до хруста белоснежную рубашку от Томаса Болдуина.
Вот честно, убил бы!
Нет, нет, нет. Не нужна никакая забота, он не безрукий, всему научился давно и окончательно.