Процессия приблизилась, и Тоби стало лучше видно. Предводитель был бородат и одет во что-то вроде кафтана, сшитого, судя по его виду, обкуренными эльфами. За ним шли дети – разного роста и возраста, все в темной одежде, – неся плакаты и лозунги: «Вертоградари – за райский сад!» «Не ешьте смерть!» «Животные – это мы!» Они походили на ангелов-оборванцев или на карликов-бомжей. Это их песни Тоби услышала издалека. Сейчас они скандировали: «Мясу – нет! Мясу – нет! Мясу – нет!» Тоби слыхала об этом культе: про них рассказывали, что у них есть сад, где-то на крыше. Клочок глины, несколько чахлых бархатцев, полузасохший рядок жалкой фасоли, и все это жарится на неумолимом солнце.
Процессия приблизилась к ларьку «Секрет-бургера». Туда уже стягивалась толпа, жаждущая глумления.
– Друзья мои! – воскликнул предводитель, обращаясь к толпе в целом. Долго проповедовать он не будет, подумала Тоби, жители Отстойника этого не потерпят. – Дорогие мои друзья. Меня зовут Адам Первый. Я тоже когда-то был материалистом, атеистом, мясоедом. Подобно вам, я думал, что человек есть мера всех вещей.
– Заткни хлебало, зеленый! – заорал кто-то.
Адам Первый его игнорировал.
– Точнее, дорогие друзья, я считал, что измерение – мера всех вещей! Да, я был ученым. Я изучал эпидемии, я считал зараженных и умирающих животных, и людей тоже, словно они камушки на морском берегу. Я думал, что лишь числа подлинно описывают реальность. Но потом…
– Иди в жопу, придурок!
– Но потом, в один прекрасный день, когда я стоял там же, где вы сейчас, и пожирал… О да, пожирал секрет-бургер, наслаждаясь его туком, я узрел великий Свет. И услышал великий Глас. И он возвестил мне…
– Он возвестил: «Ты козел!»
– Он возвестил: «Пощади своих собратьев-животных! Не ешь тех, кто смотрит на тебя! Не убивай собственную душу!» И тогда…
Тоби ощущала толпу – чувствовала, как та напрягается для броска. Они втопчут этого беднягу идиота в землю, и детишек-вертоградарей вместе с ним.
– Идите отсюда! – сказала она как можно громче.
Адам Первый отвесил ей небольшой вежливый поклон и улыбнулся доброй улыбкой.
– Дитя мое, – сказал он, – знаешь ли ты сама, что продаешь? Уж конечно, ты бы не стала пожирать собственных родственников.
– Стала бы, – ответила Тоби, – если поголодать как следует. Пожалуйста, уйдите!
– Я вижу, дитя мое, что у тебя была тяжелая жизнь, – сказал Адам Первый. – Тебе пришлось ороговеть, покрыться бесчувственной скорлупой. Но эта скорлупа – не твое подлинное «я». Под ней прячется нежное сердце и добрая душа…
Насчет скорлупы он был прав; Тоби и сама знала, что очерствела. Но эта скорлупа была ее броней, без нее Тоби превратилась бы в кашу.
– Этот козел к тебе пристает? – спросил Бланко.
Он вырос за спиной у Тоби, как часто делал. Он положил одну руку ей на талию, и Тоби видела эту руку, даже не глядя: вены, артерии. Освежеванное мясо.
– Ничего, – ответила она. – Он безобидный.
Адам Первый, судя по всему, уходить не намеревался. Он продолжал свою речь так, словно все остальные молчали.
– Дитя мое, ты жаждешь нести добро в этот мир…
– Я не ваше дитя, – сказала Тоби. Она слишком болезненно осознавала, что она ничье не дитя. Уже.
– Мы все – дети друг друга, – печально произнес Адам Первый.
– Вали отсюда, пока я тебя в узел не завязал! – рявкнул Бланко.
– Пожалуйста, уходите, или вам причинят вред, – сказала Тоби со всей возможной настойчивостью. Этот человек как будто ничего не боялся. Она понизила голос и зашипела на него: – Вали отсюда! Быстро!
– Это тебе причиняют вред, – ответствовал Адам Первый. – Каждый день, который ты проводишь, торгуя изувеченной плотью Господних творений, наносит тебе все больший вред. Иди к нам, дорогая, – мы твои друзья, у нас для тебя уготовано место.
– А ну, бля, убери руки от моей работницы, маньяк ебаный! – заорал Бланко.
– Я тебя беспокою, дитя мое? – спросил Адам Первый, не обращая на него внимания. – Я точно знаю, что не трогал…
Бланко выскочил из-за тележки и бросился на него, но Адам Первый, похоже, привык к такому: он отступил в сторону, и Бланко по инерции влетел в толпу поющих детей, сбил кое-кого с ног и сам упал. Он не пользовался большой любовью в округе: подросток-«белоглазый» тут же ударил Бланко пустой бутылкой, и тот упал с кровоточащей раной на голове.
Тоби выбежала из-за тележки-гриля. Ее первым порывом было помочь Бланко, потому что она знала: если этого не сделать, ей потом придется очень плохо. Над Бланко уже трудилась кучка плебратвы из числа «черных сомов», а двое или трое «косых» стягивали с него ботинки. Толпа смыкалась вокруг Бланко, но он уже пытался встать. Где же его телохранители? Что-то их нигде не видно.
Тоби ощутила странный душевный подъем. И пнула Бланко в голову. Даже не думая. Она чувствовала, что ухмыляется, как пес, когда ее нога ударилась о его череп: удар был словно по камню, завернутому в полотенце. Тоби мгновенно поняла свою ошибку. Как она могла свалять такого дурака?
– Идем с нами, дитя мое, – сказал Адам Первый, беря ее под локоть. – Так будет лучше. Работу свою ты все равно уже потеряла.
Два дружка-бандита Бланко уже явились и начали отбивать его у плебратвы. У Бланко явно мутилось в голове от ударов, но глаза у него были открыты, и он смотрел на Тоби. Он почувствовал ее удар; хуже того – она унизила его прилюдно. Он потерял лицо. Вот сейчас он встанет и сотрет ее в порошок.
– Сука! – прохрипел он. – Я тебе сиськи отрежу!
Тут Тоби окружила толпа детей. Двое схватили ее за руки, а остальные образовали что-то вроде почетного эскорта – впереди и позади.
– Скорее, скорее, – говорили они, таща и подталкивая ее.
За спиной взревели:
– Сука! Вернись!
– Сюда, быстро, – сказал самый высокий мальчик.
Адам Первый пристроился в арьергарде, и они затрусили по улицам Отстойника. Это выглядело как парад: люди открыто пялились на них. К панике добавилось ощущение полной нереальности, и у Тоби слегка закружилась голова.
Толпы постепенно редели, запахи теряли свою едкость; на этих улицах меньше витрин было заколочено.
– Быстрее! – сказал Адам Первый.
Они пробежали по каким-то задворкам, несколько раз завернули за угол, и крики постепенно утихли.
Они подошли к краснокирпичному фабричному зданию эпохи раннего модерна. На фасаде висела вывеска: «ПАТИНКО», а под ней другая, поменьше: «Массажный кабинет «Звездная пыль», 2-й этаж, массаж на все вкусы, пластика носа за дополнительную плату». Дети подбежали к пожарной лестнице на боковой стене здания и принялись карабкаться вверх. Тоби последовала за ними. Она запыхалась, но дети летели по лестнице как обезьянки. Когда они добрались до крыши, все дети по очереди произнесли: «Добро пожаловать в наш сад» – и обняли Тоби, и ее окутал сладко-солоноватый запах немытого детского тела.
Тоби не помнила, когда ее последний раз обнимал ребенок. Для детей это, видимо, была формальность – все равно что обнять двоюродную тетушку, – но для Тоби это было что-то неопределимое: пушистое, мягкое, интимное. Словно кролики тычутся в тебя носами. Но не простые кролики, а марсианские. Все равно ее это тронуло: к ней прикасаются, безлично, но по-доброму, не в сексуальном ключе. Если вдуматься, как она жила в последнее время – единственный, кто ее трогал, был Бланко, – возможно, необычные ощущения частично объяснялись и этим.
Здесь были и взрослые, они протягивали ей руки в знак приветствия – женщины в темных мешковатых платьях, мужчины в комбинезонах, – и вдруг рядом оказалась Ребекка.
– Ты выбралась, милая! – воскликнула она. – Я же говорила! Я так и знала, что они тебя вытащат!
Сад оказался совсем не таким, как Тоби его себе представляла по слухам. Он вовсе не был полоской глины, усыпанной гниющими очистками, совсем наоборот. Тоби оглядывалась в изумлении: сад был прекрасен, с разнообразными травами и цветами, каких она раньше и не видала. Порхали яркие бабочки; где-то неподалеку дрожали в воздухе пчелы. Каждый листик, каждый лепесток был абсолютно живым и сиял, ощущая ее присутствие. Даже воздух в саду был другой.
Тоби поняла, что плачет – от облегчения и благодарности. Словно большая благосклонная рука протянулась с небес, подняла ее и теперь держала – надежно, в безопасности. Потом Тоби часто слышала в речах Адама Первого: «в душу хлынул Свет Творения Господня», и сейчас, еще не зная, она ощущала именно это.
– Я так рад, что ты приняла это решение, дорогая, – сказал Адам Первый.
Но Тоби не думала, что принимала какое-либо решение. Что-то решило за нее. Несмотря на все, что случилось с ней потом, этот момент она никогда не забывала.
В тот первый вечер они скромно отпраздновали ее прибытие. Они с большой помпой открыли банку чего-то фиолетового – первое знакомство Тоби с черной бузиной – и принесли горшочек меду так, словно это был святой Грааль.
Адам Первый произнес небольшую речь о спасении, в котором участвует рука Провидения. Он упомянул о ветви, выхваченной из костра, и о потерянной овце – про этих Тоби слышала еще раньше, в церкви, – но использовал и другие, незнакомые ей примеры: пересаженную на другое место улитку, грушу-падалицу. Потом все ели что-то вроде оладьев из чечевицы и блюдо под названием «Смесь маринованных грибов Пилар», а под конец – ломти соевого хлеба, намазанные фиолетовым вареньем и медом.
Первоначальный душевный подъем Тоби сменился растерянностью и нехорошим предчувствием. Как она сюда попала – на эту неправдоподобную, чем-то пугающую верхотуру? Что она делает среди этих дружелюбных, но странных людей, приверженцев безумной религии и – во всяком случае, сейчас – обладателей фиолетовых зубов?
Первые недели среди вертоградарей ее как-то не приободрили. Адам Первый не давал ей поручений – только наблюдал, из чего она заключила, что находится на испытательном сроке. Она старалась вписаться в группу, помогать чем может, но в повседневной работе была безнадежна. Она не умела шить достаточно мелкими стежками, чтобы Ева Девятая – Нуэла – осталась довольна, а Ребекка отлучила ее от нарезки овощей, после того как она залила кровью пару салатов. «Если б я хотела красный салат, я бы положила туда свеклу», – сказала Ребекка.