[9] Но простим же их в сердце своем, ибо сегодня наша задача – не обличать, но со всем смирением поразмыслить о нашем земном естестве.
Господь мог создать Человека из чистого Слова, но Он поступил иначе. Он мог бы также слепить Человека из праха земного, и в каком-то смысле Он так и сделал, ибо что такое этот «прах», как не атомы и молекулы, строительные кирпичики всех осязаемых предметов? Вдобавок к этому Господь сотворил нас длинным и сложным путем – естественного и полового отбора, и это есть не что иное, как Его хитроумный способ внушить Человеку смирение. Господь сотворил нас «чуть ниже ангелов», но в остальном – и это подтверждают научные данные – мы тесно связаны с нашими братьями-Приматами, и этот факт гордецы мира сего находят для себя неприятным. Наши аппетиты, желания, менее контролируемые эмоции – все это у нас от Приматов! Наше Падение и изгнание из первого Сада было переходом от невинного следования сим похотям и порывам к их осознанию и стыду; и в сем корень нашей печали, беспокойства, сомнений, ярости против Бога.
Это правда, что мы – подобно прочим Животным – получили благословение, завет плодиться, и размножаться, и наполнять Землю. Но какими унизительными, агрессивными, болезненными путями это наполнение порой достигается! Неудивительно, что мы от рождения мучимы виной и стыдом. Почему же Он не сотворил нас чистыми духами, как Он сам? Зачем внедрил нас в недолговечные материальные тела, да еще столь несчастливо сходные с обезьяньими? Таков издревле вопль человечества.
Какой же заповеди мы ослушались? Заповеди жить животной жизнью во всей ее простоте – в ее наготе, так сказать. Но мы жаждали познания добра и зла, и получили это знание, и ныне пожинаем бурю. В своих попытках подняться над самими собой мы пали воистину низко и все продолжаем падать; ибо, как и Творение, падение длится вечно. Наше падение – это падение в жадность; почему мы думаем, что все, что есть на Земле, принадлежит нам, когда на самом деле это мы принадлежим Всему? Мы предали доверие Животных и осквернили свое священное призвание Управителей. Господня заповедь «наполняйте Землю» не означала, что мы должны были до краев переполнить ее собой, стерев с ее лика все остальное. Сколько других видов мы уже уничтожили? Ибо что сделали вы наименьшему из Господних Творений, то сделали и Ему. Задумайтесь об этом, друзья мои, в следующий раз, когда решите раздавить ногой Червя или похулить какого-либо Жука!
Помолимся же о том, чтобы не впасть в заблуждение гордыни, сочтя себя исключительными, сочтя, что у нас единственных среди всего Творения есть Душа; и да не возомним тщеславно, что мы стоим превыше любой другой Жизни и что можем уничтожать ее по своей прихоти, безнаказанно.
Благодарим Тебя, Господь, что сотворил нас такими путями, дабы мы непрестанно помнили не только о том, что мы ниже ангелов, но и о нитях ДНК и РНК, связывающих нас со многими собратьями-созданиями.
Воспоем же.
Мою гордыню укроти
Мою гордыню укроти,
Услышь меня, Всевышний:
Не дай себя мне вознести
Приматов прочих выше.
А мы за множество веков
Твой промысел постигли:
Ты дал нам разум, жизнь, любовь –
Нас выплавил, как в тигле.
Пусть незаметен образ Твой
В Горилле и Мартышке –
Но всем нам место под одной
Твоей небесной крышей.
И, коль Приматов возомним
Мы ниже человека,
Напомни нам в такие дни
Про Австралопитеков.
Избавь нас, Боже, ото зла,
От алчности и гнева –
Мы все как есть – грязь и зола
Под синим Божьим Небом[10].
Рен
Год двадцать пятый
Вспоминая ту ночь – первую ночь Безводного потопа, – я не могу припомнить ничего необычного. Часов в семь я проголодалась, достала из холодильника энергобатончик и съела половину. Я всегда всего ела только половину, потому что при моем типе телосложения нельзя расслабляться. Я однажды спросила у Мордиса, не стоит ли мне вставить сисимпланты, но он сказал, что при тусклом свете я сойду за подростка, а на стиль «школьница» большой спрос.
Я несколько раз подтянулась, потом поделала упражнения Кегеля на полу, а потом позвонил Мордис по видеофону, чтобы меня проведать; ему меня не хватало, потому что никто не умеет так обрабатывать толпу, как я. «Рен, они у тебя срут тысячедолларовыми бумажками», – сказал он, и я послала ему воздушный поцелуй.
– Как там попка, в тонусе? – спросил он, и я поднесла видеофон к своей задней части. – Пальчики оближешь, – сказал он.
Он умел убедить тебя, что ты красавица, даже если до этого ощущала себя полной уродиной.
После этого я переключилась на «Яму со змеями», чтобы посмотреть, что там происходит, и потанцевать под музыку. Странно было смотреть, как все идет по заведенному кругу, но без меня, словно меня и не было никогда. Алый Лепесток заводила толпу у шеста, а Савона вместо меня выступала на трапеции. Она выглядела хорошо – сверкающие зеленые изгибы тела, новые серебряные волосы от париковцы. Я думала, не сделать ли себе такие – они лучше париков, никогда не сваливаются, – но некоторые девушки говорили, что от них пахнет овчиной, особенно если попасть под дождь.
Савона двигалась немножко неуклюже. Она не подходит для трапеции – она обычно танцует у шеста, и у нее слишком утяжеленный верх – груди как два накачанных пляжных мяча. Поставь ее на шпильки, дунь в затылок – и она впечатается лицом в пол.
«Зато действует, – говорит она. – Еще как».
Сейчас она стояла на одной руке, разведя ноги на шпагат. Меня она не убедила, но посетители нашего заведения никогда не разбирались в тонкостях: они были в восторге от выступления Савоны, для этого ей достаточно было стонать, а не, скажем, хихикать и не свалиться с трапеции.
Я переключилась с «Ямы со змеями» на другие комнаты, прошлась по всем, но там ничего особенного не происходило. Ни одного фетишиста, сегодня никто не требовал, чтобы его обваляли в перьях, или обмазали овсянкой, или подвесили на бархатных шнурах, или щекотали извивающимися рыбками гуппи. Обычная рутина.
Потом я позвонила Аманде. Мы с ней родные души: в детстве мы обе были бездомными щенками. Это сближает.
Сейчас Аманда торчала в Висконсинской пустыне, монтировала очередную инсталляцию биоарта, какими она занималась с тех пор, как увлеклась, по ее выражению, «выходками от искусства». На этот раз она творила из коровьих костей. Висконсинская пустыня завалена коровьими костями, еще с тех пор, как десять лет назад была большая засуха и оказалось, что коров – тех, которые сами не передохли, – дешевле забить, чем вывозить куда-то. У Аманды было два бульдозера на топливных ячейках и два нанятых текс-мекса – беженца-нелегала. Она стаскивала коровьи кости в кучи, такие большие, что их можно было увидеть только с воздуха: огромные заглавные буквы, из которых складывалось слово. Она собиралась залить все это сиропом для блинчиков, подождать, пока на сироп соберутся насекомые, и снять на видео с воздуха, а потом продавать в галереи. Она любила смотреть, как разные штуки растут, движутся и пропадают.
Аманда всегда умудрялась доставать деньги на свои «выходки от искусства». Она была чем-то вроде знаменитости в тех кругах, где интересовались культурой. Круги были небольшие, но хорошо обеспеченные. На этот раз Аманда уболтала какую-то шишку из ККБ – он дал ей вертолет для съемок.
– Я обменялась с мистером Большая Шишка на вертушку, – так она объявила мне об этом.
Мы никогда не говорили по телефону «ККБ» или «вертолет», потому что у ККБ были роботы, которые подслушивали телефонные разговоры, и эти роботы реагировали на ключевые слова.
Инсталляция в Висконсине была частью серии под названием «Живое слово» – Аманда шутила, что на эту серию ее вдохновили вертоградари, потому что всячески запрещали нам что-либо писать. Аманда начала со слов из одной буквы – «я», «а», «о», потом перешла на двухбуквенные – «ты», потом на слова из трех букв, из четырех, из пяти. Она всякий раз пользовалась другими материалами – рыбьи потроха, дохлые птицы, убитые утечкой химических отходов, унитазы из снесенных домов, которые Аманда собрала, наполнила растительным маслом и подожгла.
На этот раз она писала слово «капут». Она уже рассказала мне об этом раньше и добавила, что это ее сообщение.
– Кому? – спросила я. – Посетителям галерей? Мистерам Большая Шишка?
– Им самым, – ответила она. – И ихним миссис Большая Шишка тоже.
– Ох, наживешь ты себе неприятностей.
– Ничего, – ответила она. – Они все равно не поймут.
Она сказала, что проект идет хорошо: прошел дождь, пустыня расцвела, куча насекомых, а это пригодится, когда пора будет наливать сироп. Аманда уже закончила букву «к» и наполовину управилась с «а». Но текс-мексиканцы заскучали.
– Значит, нас двое таких, – сказала я. – Я жду не дождусь, когда меня отсюда выпустят.
– Трое, – поправила Аманда. – Двое текс-мексиканцев и ты. Значит, трое.
– А, да. Ты отлично выглядишь – хаки тебе идет.
Она была высокая и напоминала обветренных, поджарых девушек-землепроходиц из кино. Пробковые шлемы и все такое.
– Ты и сама недурно смотришься, – сказала Аманда. – Ладно. Береги себя.
– Ты тоже. Не позволяй этим текс-мексиканцам тебя изнасиловать.
– Они не посмеют. Они думают, что я сумасшедшая. А сумасшедшая может и хозяйство отчекрыжить.
– Я не знала! – Я принялась хохотать. Аманда любила меня смешить.
– Откуда тебе знать? Ты ведь не сумасшедшая. Ты ни разу не видела, как эти штуки извиваются на полу. Спокойной ночи, приятного сна.
– И тебе приятного сна, – сказала я, но она уже повесила трубку.
Я сбилась со святцев – не могу вспомнить, какого святого сегодня день, – но годы могу считать. Я посчитала на стене карандашом для бровей