Джоан уронила сэндвич и прижала ладонь ко рту.
– Оливия…
Я сохраняла самообладание, пока не услышала голос Генри. Потом чувства снова захлестнули меня, и я опять заговорила:
– А ещё тень завладела куклой Таби и забрала её в Лимб. Не знаю, что мы будем делать.
– Оливия. – Генри отобрал у меня пакет с молоком, и я сердито взглянула на него:
– Я вообще-то пью, Генри.
– Оливия. Ты переживаешь?
– А как ты думаешь, Генри? Отдай молоко.
– Ладно. Но мы можем поговорить об этом, если захочешь.
– Не хочу. Просто решила поставить вас в известность.
Разговаривать о матерях времени не было. Игнорируя встревоженные взгляды, которыми обменялись Генри и Джоан, я вынула наш планшет с планом «бомбёжки тротуара» на вечер. Осталось только два концерта, и мы должны выжать из них всё возможное.
– У нас ещё много дел.
В пятницу Маэстро неожиданно созвал музыкантов на репетицию. Обычно оркестр не репетировал днём перед концертом, а потому все недоумевали и сердито ворчали. Я почему-то оказалась в зале со своим альбомом в руках. Генри сидел с одной стороны, Игорь с другой. Я не рисовала ничего конкретного, просто водила карандашом по бумаге.
– Как думаешь, зачем эта репетиция? – спросил Генри.
Я пожала плечами:
– Какая разница?
После этого Генри замолчал. Наверное, он опасался разговаривать со мной, боялся, что я расплачусь. И не напрасно. Кончик угля блуждал по бумаге, словно собирая меня заново, а больше я ни о чём не думала.
Как только оркестранты вышли на сцену, Маэстро хлопнул в ладоши:
– Наверняка вы все удивлены, зачем я вас здесь собрал.
За спиной у меня открылась дверь, я оглянулась и увидела, что в зал входят мистер Рю, мэр Питтер и два неизвестных мне человека.
– Во-первых, – говорил Маэстро, – я хочу объявить, что для нашего заключительного концерта в мае мы должны немного изменить программу. Работаем так, как будто зданию и нашему оркестру ничто не угрожает. Вместо Баха, Моцарта и Элгара будем исполнять Вторую симфонию Малера.
Музыканты удивились и обрадовались. Ричард Эшли подтолкнул локтем соседа-трубача и широко улыбнулся. Трубачи любили Малера.
Учебник алгебры упал с коленей Генри на пол.
– Вторая симфония Малера, – с восхищением прошептал он, как будто боготворил это произведение.
Я же наблюдала за группой вошедших в зал мужчин. Два незнакомца беседовали с мэром Питтером, указывая на сломанную люстру и крошащийся потолок, наспех залатанный рабочими за гроши.
Мистер Рю со скрещёнными на груди руками и сутулыми плечами выглядел жалко.
– Генри, что они делают? – спросила я.
Генри обернулся:
– О-о, похоже, плохо дело.
– Во-вторых, – продолжил Маэстро, – я хочу, чтобы вы вместе со мной поблагодарили мою дочь Оливию.
Я резко обернулась:
– Что?
– Продажи билетов выросли – вы не поверите! – на тысячу процентов. На целую тысячу. Ровно на столько, сколько требовалось. – Маэстро простёр ко мне руки. – И ты помогла нам в этом, Оливия. Ты, твои друзья и замечательные листовки. Моя милая призрачная девочка. – Он поцеловал пальцы и как бы отправил поцелуй мне. – Моя маленькая тень.
Я надеялась, что Маэстро не думает, будто бы это что-то меняет. Я ещё очень злилась на него и приходила в бешенство от одного его вида и мысли о том, что он утаил от меня. Но музыканты выражали одобрение, приветственно поднимали свои инструменты, улыбались, и Ричард Эшли шире всех. Несколько мгновений я наслаждалась их похвалой, проникаясь взволнованной гордостью. Я проделала хорошую работу.
Но недолго мне пришлось тешить самолюбие.
Маэстро заметил мистера Рю и остальных гостей, дал знак музыкантам замолчать и, прищурившись от яркого света, стал всматриваться в зал.
– Уолтер, что происходит?
Мистер Рю медленно подошёл к сцене:
– Всё кончено, Отто. Всё кончено.
Зал мгновенно погрузился в полную тишину.
– Что ты имеешь в виду? – спросил Маэстро. – Кто эти люди, мистер мэр?
– Мне очень жаль, Отто. – Мэр Питтер прочистил горло и вынул какой-то документ. – После происшествия с обрушением люстры во время концерта я прислал специалистов из инженерно-технического бюро, чтобы они провели инспекцию. Отто, здание находится в аварийном состоянии. Его необходимо закрыть немедленно. Я даже не знаю, как оно до сих пор не обвалилось. – Он тяжело вздохнул и долго смотрел по сторонам, словно заставлял себя взглянуть музыкантам в глаза. Потом он протянул Маэстро бумаги и отошёл. – У меня есть заключение экспертизы, которое я не могу игнорировать: здание признано непригодным для использования.
Это означало, что филармонию должны снести.
На сцене внезапно воцарился хаос. Все музыканты желали лично ознакомиться с документом и требовали встречи с мэром и с городским советом.
Генри побежал за мистером Уортингтоном, который испустил мучительный вопль. Другие призраки запорхали вокруг, окликая друг друга и устремляясь в «Комнату с привидениями», чтобы как можно скорее договориться с миссис Барски об одержимости. Началось бегство с тонущего корабля.
Маэстро молча смотрел на бумаги. Он казался маленьким и жалким, как ребёнок в одежде не по размеру. Губы его зашевелились. Я не слышала, что он говорит, но прочитала по губам. «Кара, – сказал он сначала. Потом: – Что мне делать?» – и взглянул на потолок.
Я проследила за его взглядом и чуть было не вскрикнула.
Над сценой кишели тени, вероятно привлечённые всполошившимися привидениями. Прямо над головой Маэстро шевелился большой клубок, свисая с потолка, как скопище летучих мышей. Они грызли концы большой изогнутой деревянной балки, остервенело царапали плафон, отбивая фрагменты краски от нарисованных ангелов.
Я мгновенно поняла, что сейчас случится, но уже не могла ничего сделать.
Я не успела подскочить к Маэстро и оттолкнуть его в сторону. Не сумела вовремя крикнуть «Берегись!»
Кусок потолка обрушился прямо на него.
Я увидела, как его тело скорчилось под весом дерева и штукатурки.
Я увидела, как его голова ударилась о край сцены.
Я увидела, как он упал со сцены в зал и тяжёлая плита пригвоздила его к полу.
Я увидела его окровавленную руку, торчащую из-под обломков.
Она не шевелилась.
Глава 42
Меня быстро куда-то сносило.
Синие огни, красные огни. Вокруг сновали люди, в воздухе парили форменные комбинезоны. Кто-то прикасался ко мне, обнимал меня.
– Оливия!
Все цвета вокруг слились в размытое пятно. Меня толкали, ощупывали, похлопывали. Почему они не оставляют меня в покое? Зачем они все пристают ко мне с разговорами?
– Оливия, посмотри на меня.
Две руки взяли меня за щёки. Мужчина с рыжеватыми волосами.
– Это Ричард, Оливия, – произнёс он. – Ричард Эшли.
Я кивнула. Я знала Ричарда Эшли.
– Мы едем в больницу. Слышишь меня, Оливия? Твой отец в машине «Скорой помощи». Он сильно пострадал. Мы едем за «Скорой» в такси. Ты меня понимаешь?
Конечно, понимаю. Зачем он всё время спрашивает?
– Оливия, скажи что-нибудь. Хильда, у тебя нет воды?
Я заморгала и огляделась вокруг. Ричард Эшли. Хильда Хайтауэр. Бутылка воды.
– Вот, попей немножко, милая, – пропела Хильда.
Я попыталась пить, но вода не проходила в горло, потому что меня что-то душило.
– Генри, – выговорила я, и всё лицо стало мокрым.
Ричард Эшли обнял меня. Его пиджак был накинут мне на плечи. Я учуяла запах масла для смазки клапанов трубы – в его кармане лежал флакон. Существует семь комбинаций клапанов: открытая, 1, 2, 1–2, 2–3, 1–3, 1–2–3. Маэстро однажды показывал их мне. Я сидела на коленях у мамы. Маэстро изобразил на трубе смешной звук, похожий на конское ржание. «Ты сама можешь так сделать, – сказал он, – если прижмёшь клапаны только наполовину и потрясёшь инструмент».
Я засмеялась, мы с мамой засмеялись.
– Где Генри? – повторяла я. – Генри.
– Он здесь, – ответил Ричард Эшли.
– Я здесь, Оливия, – послышался знакомый голос, и я почувствовала, как друг пожал мне руку. Никто не пожимал руку так, как Генри. – Я здесь. Не волнуйся.
Глава 43
Маэстро поместили в отделение реанимации. Это означало, что он в крайне тяжёлом состоянии.
Я позволила Ричарду Эшли и Генри водить меня по больнице. Меня всё ещё куда-то сносило, и я не ощущала ничего, кроме руки Генри в моей руке и ладони Ричарда на моём плече.
«Он выживет», – твердили все. Врач, крошечный серьёзный человечек, напоминал птицу. Он легко, как пёрышком, коснулся моей руки.
Пытаясь представить, как нарисовать доктора Птицу – гениального невролога, получеловека-полуворобья, – я наконец вышла из оцепенения. То, в чём в наибольшей степени проявляется твоя натура, способно творить чудеса. Когда всё остальное находится в тумане, скользит мимо, у тебя, по крайней мере, есть хобби, мечты. Твои рисунки, или игра на трубе, или тщательно выполненное домашнее задание, разноцветные папки с надписью «Генри Пейдж, седьмой класс».
Всё это тоже вроде якорей.
– Хочешь есть?
Я вдруг обнаружила, что передо мной стоит Генри, а за его спиной на окружённой пикающими приборами и окутанной проводами кровати лежит Маэстро.
– Ричард дал мне десять долларов, – объяснил Генри. – Могу принести нам что-нибудь из буфета. Говорят, он всегда открыт.
– Что случилось? – с трудом выдавила я из себя, как будто не говорила несколько столетий.
– Наконец-то, – с облегчением вздохнул Генри и сел рядом со мной на невероятно уродливую кушетку – серо-розовую с выгоревшими синими вставками. – Ты так долго молчала. Врачи сказали, у тебя шок.
– Да.
– Твой отец в очень тяжёлом состоянии, Оливия. Многочисленные переломы, сильное сотрясение мозга и внутреннее кровотечение. Пришлось его оперировать.
– Да.
– Но врачи считают, что он поправится.
– Он спит?
Генри замялся: