– Ты ушла от нас. – Я постаралась произнести это ровным тоном. – В прошлое Рождество ты бросила меня… и Маэстро, а потом, около года назад, умерла.
Она молча смотрела на меня.
– Ты попала в аварию, мама. В баптистской церкви «Пайн Ридж» была поминальная служба. А Маэстро ничего мне не сказал. Я недавно узнала.
– Авария?
– Почему ты не попрощалась? – Меня вдруг охватила злость, бешеная, жгучая, и я ущипнула её за руку. Но это было всё равно что ущипнуть камень, и я заплакала. – Почему ты не могла просто объяснить, что разлюбила его, нас?
– Тебя я всегда любила, Оливия. – Мама наклонилась ближе ко мне. Дыхание её пахло молнией и темнотой.
– Тогда почему?
– Я испугалась и разозлилась.
Я пнула землю, подняв облако чёрного снега:
– И я тоже. Очень. А я ведь ещё ребёнок. Ты не думала об этом?
– Я не говорила, что моему поступку есть оправдание. Но причина всё же была. И чем больше проходило времени, тем больше я боялась. Я не могла вернуться к тебе – ты бы меня возненавидела.
Я сердито потёрла кулаками глаза.
– Никогда такого не было, чтобы я тебя ненавидела.
– Зато ненавидишь отца.
– Это же из-за него ты ушла.
– В том, что я ушла, не виноват никто, кроме меня. Я была несчастлива и потому бросила вас. Я поступила жестоко, но уже ничего не изменить. – Мама взглянула на вершины гор. – Так, значит, это Лимб? Странное место, правда? Ещё вчера я была жива. Не может быть, чтобы я находилась здесь долго.
– Ты умерла, мама, – прошептала я, – а перед уходом не попрощалась. Просто пропала, и всё.
– Я знаю, милая.
– Мы теперь живём в филармонии: я, Маэстро и нонни. Он продал всё наше имущество.
– Ах, дорогая, какое несчастье!
– Я ненавижу свою одежду. Она пахнет сигаретным дымом, потому что я вынуждена покупать её в уценёнке.
Я говорила без остановки. Рассказала ей обо всём, что случилось за год. О психологе Дэвисе и директоре Купере, о записках из школы. О зелёных конфетах, петиции, Экономике. О Ричарде Эшли и о том, как я плакала у него на груди по пути в больницу. О своих рисунках и о мечте пойти в художественную школу.
О Генри.
Мамино лицо снова замерцало разными цветами. На мгновение мне показалось, что я вижу её настоящие глаза.
– Генри кажется хорошим мальчиком. Он симпатичный?
– Мама!
– Ну, мама должна задавать такие вопросы.
Я прищурилась:
– Правда?
– Думаю, да. Ну так что же, симпатичный?
Внезапно меня очень заинтересовали мои задубевшие чёрные шнурки:
– Ну не знаю… у него веснушки, и вообще…
Игорь фыркнул. «Ну-ну».
– Но ты ведь видела его? – Я опасливо подняла глаза. – Ведь тени носятся по всей филармонии. Вы крушите потолок, нападаете на призраков, даже на меня.
Мама отпрянула:
– Неужели?!
– Разве ты не помнишь? Месяцами вы рыщете по концертному залу. Вы… – Я помолчала, собираясь с духом. – Вы обрушили на Маэстро балки, и сейчас он в больнице в тяжёлом состоянии.
– Ах, Оливия…
– Ты должна помнить. Зачем вы так?
– Но я не помню. – Она стала заламывать руки. – Я помню… свет и тепло. Поиски. Помню чувство злости, потерянности и одиночества. Помню, что нашла других и искала… свежей крови.
Свежая кровь. Одна из теней, которые привели меня сюда, тоже говорила об этом. А вдруг это была мама, не осознававшая, что делает?
«Возможно, – предположил Игорь, – они все не осознают, что делают».
– Может, они только повинуются инстинкту? – пробормотала я.
Игорь стал вылизывать хвост. «Как мотыльки, которые летят на огонь».
Фредерик говорил, что тени не помнят, кем они были в мире живых. Они стали неразумными существами, неприкаянными и злобными.
Я придвинулась к маме ближе и взяла её за руку. Голова болела, сердце ныло.
– Мама, ты хочешь сказать, что не пыталась поглотить призраков?
– Да что ты такое говоришь!
– Ты не пыталась напасть на них и на нас или обрушить потолок зрительного зала?
Мама покачала головой, сжавшись в комок из темноты и снега.
– Не понимаю, о чём ты говоришь, Оливия. Пожалуйста, перестань.
– И ты говоришь, что видела только туман? Шла на свет и ощущала тепло?
– Приятное тепло. – Она подняла на меня глаза. – Знаешь, где можно его почувствовать? В другом месте, снаружи. Нам там нравится. Мы ищем тепла.
Я легла на спину в чёрный снег и стала смотреть в вывернутое наизнанку небо.
– Ты делала это бессознательно. Не отдавала себе отчёта.
Мама легла рядом и стала щекотать тёмными щупальцами мне запястье.
– Как хорошо. Я часто лежу здесь, но одна, без друзей.
В глазах у меня встали слёзы, и небо почернело и заколыхалось.
– Мама, я не друг. Я твоя дочь, Оливия. Разве ты не помнишь?
Она взяла меня за руку.
– Это может быть одно и то же.
Через несколько минут Игорь ткнулся носом мне в щёку. «Оливия, нам пора».
Конечно. Но как же я уйду? Я наконец нашла её.
– У меня столько вопросов, – с трудом выдавила я.
– У меня тоже, – озадаченно пробормотала мама. – Почему, например, небо здесь белое, а звёзды чёрные. Я уверена, Оливия, если кто-то тебя обидел, то это вышло не нарочно. Мы тут сознательно ничего не делаем.
Игорь смотрел куда-то за горный склон. «Оливия, нам действительно пора».
И я пошла за ним. Другие тени стали приближаться к нам, подтягиваясь на острых чёрных когтях.
– А ты говоришь, никто не хочет нанести нам вред, – заметила я.
Игорь отскочил назад, шерсть у него встала дыбом. «Помни, что сказал Фредерик: для них ты тепло, свет и кровь – всё то, чего они хотят, но не могут получить. Подумай об этом. Может, они и не осознают этой необходимости, но она у них есть».
– Мама, нам нужна твоя помощь.
– Всё что угодно, милая.
– Здесь где-то есть кукла, принадлежавшая маленькой девочке. Мы должны забрать её с собой. – Горло у меня перехватило, но я договорила: – Нам надо возвращаться. Прямо сейчас.
– Ах вот оно что. Представь, Оливия, она здесь. – Мама покопалась в снегу и вдруг достала маленькую тряпичную куклу, покрытую многолетней пылью. Трудно было даже разглядеть её улыбку. – Видишь? Я нашла её для тебя. Уже давно. Я думала, это тепло, но оказалось, что это не ты, а просто игрушка.
– Мы должны забрать её. Понимаешь? В наш мир.
– Туда, где тепло. – Мама кивнула. – Хорошо. И тогда нам придётся проститься?
– Думаю, да.
Мама пригладила мне волосы, стряхнув с них крошечные тёмные льдинки.
– Снова прощаться. Очень не хочется.
– Мне тоже.
– Обещай мне кое-что, Оливия. – Мама наклонилась ближе, цвет заиграл на её лице и застыл. Она выглядела как раньше, глаза с белёсыми ресницами и тенями в уголках улыбались мне. – Постарайся простить своего отца. Он хороший человек. Он показал мне красоту мира. Но иногда даже красота бледнеет и изменяется. Понимаешь?
– Да. – Я хотела запомнить её лицо, чтобы зарисовать этот момент. – Я постараюсь.
Лицо её озарилось ослепительной улыбкой:
– Вот и славно. Я знаю, что ты стараешься изо всех сил.
К нам потянулись руки других теней. По окружающим нас скалам поползли вытянутые тонкие головы с оползающими ртами.
Игорь зашипел на них. «Оливия! Ждать больше нельзя!»
– Мама, нам нужно идти.
– Очень хорошо. Возьми это.
Она вложила куклу мне в руки, прижала нас с Игорем к груди и прыгнула вместе с нами в порыв ветра.
Я крепко зажмурилась. Мы упадём и разобьёмся!
– Мама! Мама!
– Открой глаза, дорогая.
Я открыла.
Мы летели.
Мама всё ещё состояла из теней, но теперь они были красивыми, плотными и хлопали позади неё, как крылья. Звёзды превратились в птиц, которые парили рядом с нами. Мы ныряли вниз и снова взлетали ввысь, неслись прямо, как стрела, и танцевали в воздухе, и они повторяли наши движения. Это были лебеди. Мамины лебеди.
– Мама! – Я засмеялась. – Ты учила меня складывать птиц из бумаги. Они были в доме повсюду.
– Я помню. Ты любила что-нибудь мастерить. Теперь держись крепче.
Она поцеловала меня в макушку, и я сильнее прижала к себе Игоря. Кожа моя начала оттаивать, снова становясь нормальной.
– Значит, это было временно, – прошептала я.
– Да. Смотри.
Проследив за маминым взглядом, я подняла голову высоко в небо и увидела собирающихся там птиц, тучу крыльев. И вдруг оказалось, что это вовсе не птицы, а выход. По всему телу пробежало тепло. Я увидела красивые огни.
– Это мой дом?
– Это жизнь, – шёпотом ответила мама, дыша мне в щёку. – Жизнь для меня.
Потом она выпустила меня из рук и стала толкать наверх, наверх…
Я потянулась к птицам, к кончикам их крыльев, к теплу. Скоро я встречусь с Генри. Как это я решилась поцеловать его в щёку! И ещё увижу Маэстро. Его нужно разбудить.
Я обернулась.
Мама была там, посередине белого неба, и смотрела мне вслед. Она помахала мне. Я ответила ей и, сделав глубокий вдох, рванулась к выходу.
И в последний миг, прямо перед тем как я выскользнула из царства темноты, я увидела, как мама закрыла глаза, тени осыпались с неё, и она стала обычной женщиной, улыбчивой, с мягкими руками, тонкими пальцами и красивыми волосами. Тогда она вздохнула и исчезла.
А я вывалилась наружу.
Я была дома. Стояла в зрительном зале на сцене. Кукла Таби упала к ногам мистера Уортингтона. Я больше не могла сдерживаться. Свежую нежную кожу пощипывало, и было так тепло и так невероятно светло. Меня стошнило, и я постаралась не забрызгать куклу.
Я думала о том, что видела, словно вспоминала сон. Я догадалась, что мама ушла в иной мир, хоть Фредерик и говорил, что это невозможно. Однако я уверена, что была маминым якорем, а якорь тени ещё никогда не попадал в Лимб. Я даже не знала, лучше мне от этой мысли или хуже. Я прижала колени к груди, разрыдалась и долго не могла успокоиться.
Мистер Уортингтон безуспешно попытался обнять меня призрачными руками.