то-нибудь поставил перед собой такую задачу. Один из бандитов рухнул, второй, с пистолетом, начал отстреливаться, сеньора Мария упала как подкошенная, молодчики в очередной раз уносили ноги от правосудия, бежали как косули. Тибура распирало от злости, он бросил первый камень, все последовали его примеру, у бандитов была только одна задача — не попасть в руки патруля, сержант и трое рядовых, которые внезапно появились на склоне горы, поросшей густым кустарником, они неслись вниз по склону, прыгая как зайцы с камня на камень, скользя по траве, так они добежали до поворота, где Элой стоял подобно соляному столбу — Селия воспользовалась замешательством и убежала по проселочной дороге к себе в Беарис, — злость, подогреваемая запоздалым стыдом за трусость, ослепила его, кулак с зажатым камнем взметнулся сам по себе, помимо его воли, теперь он тоже будет довольствоваться воспоминаниями, «она уже совсем была готова», и он швырнул камень, что-что, а камни за тридцать лет жизни он научился бросать, его камень оказался самым метким, прямо в голову, разбойник упал как подкошенный, потом дернулся, перевернулся и уткнулся лицом в ручей, как будто очень пить хотел, вода сразу окрасилась в розовый цвет, Элой точно знал, что это был его камень, с такого расстояния он не мазал, и все-таки предпочел не вносить ясности в этот вопрос, пусть гадают, «кто это попал? чей камень?», другой бандит был мертв, шальная нуля попала прямо в сердце, женщины обступили сеньору Марию, дробь угодила ей в бедро, кровь так и хлестала.
— Жива, жива! Как вы себя чувствуете, сеньора?
— Видишь, снова месячные появились, — нашла в себе силы пошутить Мария, — и на старуху бывает проруха.
— А это кто же? — поинтересовался сержант, подняв за волосы голову, мокнувшую в ручье.
— Пресвятая дева, да ведь это Эваристо.
— Из таверны, что ли?
— Бог с тобой, Варне из таверны сидит спокойно дома, а это пономарь из Драгонте.
— Точно, тот, что наставил рога дону Ресесвинто, приходскому священнику, и был вынужден податься в горы.
— Думаю, он сбежал по другой причине.
— Вам виднее, сержант.
Появился лейтенант, а с ним еще трое рядовых — полевая форма, пилотки вместо треуголок, подсумки с патронами, видно, они тут оказались не случайно. Лейтенанта Чавеса узнали все, о нем шла худая слава жестокого человека, тяжелая челюсть, квадратный подбородок с ямочкой, в общем, внешность охотника на беглых преступников, он с ходу обрушился на сержанта:
— Слепой крот, кретин, нужно было брать их раньше, когда мы напали на след этого подонка Чарлота, а сейчас он опять смылся, на что ты надеешься, тупица, наверно, ожидаешь повышения но службе за военные заслуги?
— Дела не так уж плохи, мой лейтенант, один убит, Эваристо у нас в руках…
— На черта он мне нужен! Пусть бы навсегда остался лежать в этой канаве, меньше волокиты судье. Обыщи его. Остальные — ко мне!
Лейтенант переписал имена и фамилии всех потерпевших, их вызовут для дачи показаний, на жалобы — «у меня отобрали все, что я заработал за неделю» — он вообще не реагировал, заявлении подавать только в письменной форме. Зато подробно объяснил все, что касается вознаграждения.
— Согласно закону о беглых преступниках каждый, кто помогает в поимке этих тварей, получает в награду ружье марки «Сараскета». Итак, кто ему проломил череп?
Элой ощутил на себе взгляд Чавеса, это был ты, кому не хочется иметь такое ружье, два ствола, утопленный курок, на прикладе чеканка, шикарная штучка, только в глаза сильно бросается, будешь ходить как клейменый бык, сразу засветишься, с беглыми лучше не связываться, у них железный закон, предательства не прощают, действует безотказно, все боятся и молчат, лучше уж остаться без ружья и не корчить из себя героя, один он, что ли, бросал камни, может, кто-нибудь и захочет получить награду, «любой мог убить его», заявил Элой, великодушно уступая честь геройского поступка, не лезь не в свое дело, а то хуже будет, во все времена было так, думал Элой, пытаясь остаться незамеченным, первый камень в того, кто лезет не в свое дело, в церкви деревни Корульон, всего несколько километров отсюда, он видел изображение святого Стефана, побитого камнями, камень в ближнего своего — обычное дело, аптекарь из Какабелоса знает уйму библейских притч, хотя никто толком не понимает его намеков, история повторяется, говорит он, все, что сейчас происходит, возможно потому, что когда-то это уже происходило, и именно поэтому произойдет когда-нибудь еще, вечный возврат к прошлому это не просто миф, ну вот, можно вздохнуть свободно, ружье вручили Тибуру, бандиты отняли у него все до копеечки, он как бы получил компенсацию, это другое дело, тут и говорить нечего.
— Все до копеечки, мой лейтенант.
Сержант протянул Чавесу пилотку, в которой лежало нехитрое имущество пономаря Эваристо (не путать с Варисом из таверны): пачка табака, дешевая папиросная бумага, допотопная зажигалка с кремнем и трутом, пустой магазин от пистолета, который так и пе нашли, и уж совсем непонятно откуда взявшийся черный камень.
— Документы?
— Абсолютно никаких, даже удостоверения личности нет.
— Что-нибудь сказал?
— Ни слова, едва жив.
— Мда, любопытно.
Лейтенант ваял камень в левую руку, он одинаково хорошо владел обеими руками, как и положено охотнику на беглых каторжников, и задумчиво взвесил на ладони, как будто его интересовало что-то скрытое от простого глаза, черный камень с металлическим блеском и небольшими вкраплениями кварца, очень тяжелый.
— Тяжелый как свинец, — заметил сержант.
Камень многое рассказал Чавесу, теперь понятно, почему Чарлот, бывший когда-то забойщиком в шахтерском поселке Антрациты и прекрасно знавший родные места, предпочел промышлять грабежом довольно далеко от дома, в горах Бимбрейра, у самой высокой горы Сео, сюда не добирался еще никто из беглых, видно, у него здесь был свой расчет, он что-то разнюхал, да никак не мог воспользоваться тем, что нашел, юридических прав у беглого каторжника, прямо скажем, никаких, вот и хранит свою тайну.
— Это вольфрам.
— Вольфрам?! — с удивлением переспросил Элой.
Сколько будет жить, не забудет этот момент, все остальные подробности происшествия в горах он предпочел забыть и во всем соглашался с тем, что рассказывали другие, о вольфраме ходили легенды, это тебе не сказки аптекаря, к вольфраму только прикоснись, сразу разбогатеешь, черт бы взял наше невежество, он видел сотни таких камней, вся скала над деревней из таких камней, торчат на каждом шагу между Золотой долиной и Утесом Дьявола, конечно, он может и ошибаться, неплохо бы иметь образец, чтобы сравнить, искушение было велико, и Элой решился:
— Лейтенант, не могли бы вы…
— Что еще?
— …дать мне кусочек этого камня?
— Зачем он тебе?
— На память, раз уж ружье мне не досталось.
Ему хотелось иметь ружье, но этот камень еще больше, улыбка Чавеса ничего хорошего не предвещала, то, что он сразу же согласился, тоже было подозрительно, он как бы брал Элоя в сообщники, подкупал его, что ли, если лейтенант скажет «бери, ты заслужил его, у тебя легкая рука», он не возьмет.
— Держи, отколи себе кусочек.
Камень и в самом деле был очень тяжелый, тяжелее свинца, Элой долго бил им об скалу, даже рука заболела, наконец удалось отколоть небольшой кусочек черного как агат минерала с маслянистым блеском, сам камень он вернул лейтенанту.
— Спасибо за сувенир.
Лейтенант Чавес улыбнулся снисходительной улыбкой хозяина вселенной.
— А сейчас расходитесь, да побыстрее. Как только получите повестку, сразу же со всех ног ко мне в участок, понятно?
2
Я смотрел в зеркало, и это не доставляло мне удовольствия, лицо человека, с черными точками въевшейся в кожу ртути, мне не нравилось, но, в конце концов, стоит ли из-за этого волноваться, мне просто хотелось поговорить с ним, единственным другом, которому я полностью доверял, обсудить столь серьезный шаг, как побег; если тебе дали первую пришедшую в голову фамилию — Эспосито, в графе отец у тебя стоит прочерк, а матери ты в глаза никогда не видел, то у тебя могут еще быть друзья, но откуда взяться родственникам? Обременять же столь деликатным делом, как побег, людей, ставших тебе родными, было бы неуместно, хотя я и надеялся, вернее, таил в глубине души робкую надежду, что они по-прежнему любят меня, просто у них самих сейчас проблем хватает, особенно с тех пор, как я оказался, пусть не по своей воле, по другую сторону баррикад, за все это время я не написал им ни строчки, наверно, они считают меня погибшим на поле боя. Мое генеалогическое дерево совсем карликовое, а моя родословная начинается с того момента, когда меня, завернутого в голубое одеяльце, нашли у дверей аптеки дона Анхеля, ставшего моим крестным отцом, ангельской доброты человек, впрочем, как и Виторина, его служанка и моя молочная мать, да, у такого карликового дерева корней не сыщешь, может, еще будут ветви, кто знает, в конце концов, какая разница, была ли моя мать б… или маркиза, только почему она не любила меня? Мне все равно, чем она занималась и как жила, но почему она меня не любила, да что там, сейчас не время об этом думать, я, что называется, влип, даже если мне и скостят срок, раньше сорока лет отсюда не выбраться, когда тебе двадцать пять, страшно подумать о тридцати, а уж сорок — все равно что смерть, зачем живому трупу свобода? Безносая пощадила меня, весь батальон имени Ленина избежал смерти, кроме офицеров, их расстреляли как предателей родины, те, кто предали, те и расстреляли, здесь в лагере были некоторые товарищи из нашего батальона, они переписывались со своими семьями, но я никогда не просил их передать что нибудь на волю и ни от кого не получал вестей, кто мне мог писать? Я один как перст во всем мире, степной волк, бешеный в своем одиночестве. Только бешенство тебя и спасет, в нем твоя сила, иначе не убежать. Мы строили железнодорожный мост на участке между двумя деревнями: Мора-де-Рубьелос и Рубьелос-де-Мора, ну прямо сиамские близнецы, а не деревни, кругом каменистая пустыня, налево — один близнец, направо — другой, смотря куда станешь лицом, по