ночам воют мои братья, степные волки, работа не очень тяжелая, не надорвешься, трое заключенных крутят рукоятку ворота, поднимающего деревянные балки, сил у всех троих, что у одного вольного, производительность никого не интересует, более дешевой рабочей силы на свете не сыщешь, мы работаем за похлебку и за нары, даже пользуемся относительной свободой перемещения, вокруг все равно ни души, ни дома, только степь и волки, на двести рабов всего двенадцать охранников, большинство из нас находит забвение в вине, пятьдесят септимов литр, но я в рот не брал ни капли, раз я решил бежать, мне нужна светлая голова и сильные мускулы, через товарищей по несчастью до меня доходили кое-какие слухи, один из наших получал письма от родителей из Ла-Баньеса, и эти слухи укрепили меня в принятом решении.
— Слушай, в Бьерсо все с ума посходили с этим вольфрамом, прямо под ногами валяется, бери не хочу. Вмиг разбогатеть можно.
— А что такое вольфрам?
— Не знаю, только идет он на вес золота. Говорят, что там целые горы вольфрама.
— Он что, ничей?
— Кто хочет, тот и берет.
Слишком красиво получается, непохоже на правду, но, с другой стороны, дыма без огня не бывает, что ни письмо, то новые чудеса про вольфрам, мне-то в любом случае все равно, но эти слухи подбадривали, вселяли надежду, столько лет я не сидел как человек за столом, покрытым скатертью, не гулял с девушкой, все эти мысли приводили меня в такое возбуждение, что я каждую минуту бегал по малой нужде, все равно попробую, пусть это даже стоит мне жизни, нет силы, способной меня остановить; что может сравниться со свободой, я буду свободен, свободный человек, подумать только, ну, а этот вольфрам играл роль своего рода стимулятора. Еще месяц назад бежать было плевое дело, проверка проводилась только два раза в день, после подъема и после отбоя, сейчас из-за Хуана Социалиста все стало по-другому, он, бывало, целый день насвистывает «Интернационал», капитан Вальверде дешево его купил: «Мы с вами должны как-нибудь поговорить о политике», Хуан ему и отвечает: «Как заключенный с офицером или как мужчина с мужчиной?», ну, а этот подонок ему в ответ: «Как мужчина с мужчиной», Хуан клюнул на удочку, как малый ребенок, и все ему выложил, отвел душу, припер как следует капитана к стенке, больше Хуана никто не видел, как и не было, в тот же день кончились наши хождения, сразу после ужина спать в вагоны, стоявшие на запасном пути, набивались мы в эти вагоны что сельди в бочке. Мое место в вагоне № 3, лежал и смотрел на себя в зеркало, вокруг дружно храпели и портили воздух мои товарищи, не мешая мне размышлять о своей судьбе. Пора подбивать бабки, подвести черту, повезло еще, что на ночь перестали запирать двери вагонов, можно выйти по малой нужде, я еще раз взглянул в глаза своему единственному другу, смотревшему на меня из зеркала, и мысленно перебрал все наши с ним шансы на успех, даже пощупал тощие бицепсы, и вдруг вспомнил то, о чем начисто забыл, подарок Эндины — моей крестной, все звали ее Колдуньей из Килоса, никакая она не колдунья, просто знахарка, что только не наплетут злые языки, у Эндины был божий дар, все болезни лечила травами, посмотрит на больного через стакан воды и говорит: «У тебя хворь сидит в пятом позвонке, сдвинулся он с места, пятнадцать дней втирай по утрам кровь кролика, смешанную с горячим настоем ромашки и тертым луком», — каждому свое, в зависимости от болезни, — «и будешь здоров». Мой крестный, посланный мне провидением, мой защитник и покровитель, помогавший мне советом и деньгами, лиценциат дон Анхель Сернандес Валькарсе, аптекарь из Какабелоса, не переваривал Эндину, она отбивала его клиентов, но злился он не поэтому, давно пора покончить с предрассудками, говорил он, не понимаю, как это он согласился, чтобы она была моей крестной. В глазах дона Анхеля Колдунья была воплощением обскурантизма, всегда чуждого науке, а для Колдуньи дон Анхель был олицетворением бездушного прогресса, они не любили друг друга, зато я любил их обоих, по правде говоря, Эндина и в самом деле была провидицей, такие люди рождаются себе на горе, у нас говорят, что дьявол ставит на них свою метку и им на роду написано плакать уже в чреве матери. По документам моим крестным отцом значился Рикардо Гальярдо, все его звали Карин, муж Виторины, моей молочной матери, служанки дона Анхеля, для друзей просто Хело; когда меня крестили, священник даже не позволил Колдунье переступить порог церкви, но она все равно не ушла, ждала у дверей, пока меня вынесут, бедняжка так расстроилась и разозлилась на священника, что тут же, не сходя с места, наделила крестника волшебной силой взгляда, все смеялись, мол, ничего не пожалела, царский подарок сделала, да не подарок это, объяснила мне потом Эндина, это божий дар, у других, может быть, тоже есть такой дар, но они умрут, так и не узнав о нем, ни разу не воспользовавшись своим даром, даже не понимая, какие чудеса способен творить человеческий взгляд, не знать — все равно что не иметь, я тебе дарю знание о силе, скрытой в твоем взгляде, никто в это не верил, дон Анхель, кредиторы звали его Хелон, рассвирепел, все зло, мол, от этих ведьм, сглазить кого-нибудь, на это они мастерицы, глупости, конечно, не станет Эндина причинять зло своему крестнику, дон Анхель все это просто так говорил, чтобы досадить священнику и подзадорить домашних, он любил подшутить, с другой стороны, трудно поверить в какую-то сверхъестественную силу взгляда, бред какой-то, «твой враг увидит то, что ты ему внушишь своим взглядом», так, кажется, она говорила, похоже, никто на это не обратил особого внимания, потому что никто так и не понял, в чем заключается мой дар. Взгляд у меня и правда всегда был какой-то странный, особенно с тех пор, как в церковноприходской школе, готовясь к причастию, я случайно узнал про голубое одеяльце, «ты, парень, видать, знатного рода, раз был завернут в такое дорогое одеяльце», я ходил как чокнутый, вечно витая в облаках, с отсутствующим взглядом, вот меня и прозвали Аусенсио, что значит «отсутствующий», прозвище так пристало ко мне, что, когда меня окликали моим настоящим именем, данным при крещении, Хосе, я не реагировал. Перебирая в уме все шансы на побег, все свои сильные стороны, которые могли бы пригодиться в трудный момент, я окончательно понял, что герой из меня никудышный и что единственный серьезный шанс — это нелепые разговоры о сверхъестественной силе моего взгляда, во-первых, потому что это мало похоже на правду, а во-вторых, потому что других шансов у меня не было, изможденный, худой, плохо выбритый тип, смотревший на меня из зеркала, оставлял мало надежд, с ним кашу не сваришь, я пристально смотрел на него, вкладывая во взгляд всю свою волю, а ему хоть бы хны, так и хотелось вывести пальцем на поломанном зеркале «не действует», в зеркале отражался не сказочный принц с развевающимся на ветру как знамя голубым одеяльцем, отнюдь не супермен, и все же я заставил себя поверить, что мой взгляд сработает, он не действует на меня самого, зато подействует на других, это мой золотой ключик, он откроет двери моей тюрьмы, а уж на свободе ничто меня не остановит, в этом я был уверен, живым я не дамся, ударом кулака я разбил зеркало, оно во всем виновато, рука была такой костлявой и мозолистой, что ее и порезать-то было трудно, так, несколько царапин и только, еле ощутимая боль, она даже поможет сейчас собраться с мыслями, обдумать план действий, я лег на жесткую полку и стал мысленно перебирать все факты своей биографии, пытаясь найти хоть какое-нибудь доказательство сверхъестественной силы моего взгляда. Нет, ничего нет, впрочем, может быть, когда с центральной площади Какабелоса отходил грузовик с добровольцами, отправлявшимися на фронт, мы все теснились в кузове, взволнованные прощанием, рядом со мной Лусиано, старший сын дона Анхеля, все равно что мой родной брат, он был мне больше, чем брат, самый близкий друг, один парень еще залезал в кузов, поставив ногу на колесо, и вдруг я почувствовал, что сейчас произойдет, я увидел это по лицу парня, взбиравшегося на грузовик, если верить Колдунье, я должен был его предостеречь, но не успел, парень не виноват, у него выстрелила винтовка, и все кончено, мой брат и друг Лусиано, прощай навеки, пуля вошла в подбородок и разворотила череп, Лусиано был первым павшим за Бога и Испанию, скандал, многие добровольцы заколебались, капитан, прибывший для вербовки, не имел времени на размышления, он приказал связать нас, машина рванула и понеслась на полной скорости, лишь бы в кого-нибудь не врезаться, вперед на самую глупую из войн, все решали даже не идеалы, а просто география, живешь в этой деревне — значит, сражаешься на одной стороне, в соседнем районе вербовку проводит противник, короткая тренировка, «раз, два, три, карабин не урони, раз, два, три, черт тебя дери», пели мы, чеканя шаг на плацу, подготовка кончилась — и на фронт. Если бы нас послали не в Астурию, а, скажем, в Бургос, я бы оказался на стороне победителей и не сидел бы сейчас в этом лагере, а жил бы в своей деревне, богатея на вольфраме, но нас направили в Пахарес, и там мы накрылись, нас переловили как слепых котят, самых молодых уговорили перейти на сторону республиканцев и сражаться в батальоне имени Ленина, ну, а дальше понятно, почему я оказался в этом вагоне, лежал на жестких нарах и обдумывал план побега.
От свободы, которую сулит новый режим, меня отделяют пятнадцать лет каторжных работ, целая вечность. В вагоне нечем было дышать, я решился, сказано — сделано, нечего тянуть волынку, прощайте, друзья, если завтра увидите капитана Вальверде, а вы его, к сожалению, увидите, не говорите ему ничего, пусть поцелует меня в зад, я резким движением сбросил солдатское одеяло и вышел помочиться, даже святой Петр не смог бы остановить меня, что особенного, обычное дело: человек вышел в полночь по нужде, все кругом залито ярким светом луны, мерцают звезды, стрекочут цикады, человек медленно удаляется, застегивая ширинку, главное — естественность, я прошел через стройплощадку и кивнул часовому, на посту стоял молодой солдат, призванный недавно, он еще не привык, может быть, нервничает, это плохо, вернее, могло бы кончиться плохо, если бы я не посмотрел ему прямо в глаза и не заставил увидеть то, что я хотел, я просто облако, он не может остановить облако, гонимое ветром, щелкнул взведенный курок, солдат поднял винтовку, успокаивая себя тем, что он действует по уставу, ему ничего не стоит выстрелить, веди себя естественно, в этом залог успеха, я поздоровался с солдатом и подошел совсем близко.