Кишлачный Совет располагался в новом двухэтажном здании на окраине кишлака. На нижнем этаже размещается «Дом счастья», где регистрируются браки и новорожденные. Возле здания разбит уютный скверик. Проезжая мимо Совета, он увидел, что салатного цвета «Москвич», на котором обычно Майсара разъезжает, стоит в тени под виноградником. Значит, она здесь, на работе, значит, у нее все в порядке. На душе от этой мысли стало спокойней. Всю дорогу, пока ехал в район, улыбался своим мыслям, которые так или иначе, но все были связаны с Майсарой.
Совещание было очередным, рядовым. И ни у одного из руководителей хозяйств не было уверенности в том, что оно остро необходимо. Разными подсчетами занимается статистика. Но почему никому не придет в голову подсчитать, сколько времени уходит на разного рода совещания. Времени, энергии, средств.
Взять хотя бы нынешний разбор. Махмуд сидел и с усмешкой думал: «Разве наши далекие предки не знали, что для того, чтобы прокормить прирученную козу зимой, кормом нужно запастись летом? Знали и, наверно, делали это тихо-мирно, не просиживая штаны в залах. Мы же обязательно должны втиснуть пару сотен человек в тесное помещение, сделать для них обстоятельный доклад на тему „дважды два четыре“, потом послушать некоторых сидящих в зале и убедиться, что и у них дважды два дает все тот же результат».
На разборе сначала заведующий сельхозотделом убеждал битый час директоров совхозов и председателей колхозов, главных специалистов хозяйств и работников откормочных комплексов в том, что без достаточного запаса кормов невозможно развивать общественное животноводство. Махмуд мысленно добавил — и индивидуальное тоже. Он хотел было высказать эту аксиому вслух, но воздержался, решив, что его могут неправильно понять. Мало того, еще и обвинят в неуважении вышестоящих товарищей. После того как завотделом решил, что его поняли, он перешел к конкретным указаниям и упрекам.
Оказалось, что в совхозе «Восток» дела обстоят неплохо поэтому его и не склоняли на разные лады, только предупредили руководителей, что надо поднажать, усилить и так далее. Предстоящие задачи были участниками совещания аккуратно записаны в блокноты. На том разбор в районном масштабе и закончился.
— Почему так получается, Махмуд Шарипович, — удивлялся Саттар-ака, когда они покидали здание райкома, — говорим-говорим, а мяса все-таки нет?
— Ученые-селекционеры, бездельники, — усмехнулся Шарипов. — Давно пора вывести каких-нибудь бронтозавров мясного направления, которые питались бы листьями деревьев, а на весах тянули тонн двести! А молоко… Тут хорошо скрестить корову с китом!
Полуденное солнце, висевшее над райцентром, совсем не было похоже на майское. Это скорее было солнце саратана. Над асфальтом дрожал дымок марева, деревья стояли понурые, листья их казались увядшими. Может, где-то там, в вышине слепяще-голубого неба, и носились ветры, но здесь, в поселке, воздух казался застывшим.
— Заедем ко мне на минутку, — сказал Махмуд шоферу, когда Исаков устроился на заднем сиденье. Саттар-ака мужчина крупный, весит больше центнера, так что просто сесть — не может, ему надо — устроиться.
— Время обеда, Махмуд Шарипович, — оживился зоотехник, глянув на часы. — Кумри-хола наверняка приготовила что-нибудь вкусное.
Работники совхоза уже не раз бывали в доме директора, так что о мастерстве его матери знают не понаслышке. А она свято чтит узбекский обычай — пришел гость, накорми его, а уж потом делами интересуйся. Саттар-ака потому предложение директора заглянуть к нему принял с удовольствием. — Надо бы предупредить ее, — запоздало спохватился Махмуд.
— Не догадались, — сокрушенно заохал зоотехник, — ну, ничего, мне сейчас и лепешка с водой в радость будет.
Шофер многозначительно хмыкнул, и Махмуд понял, что парень уже побывал у него, видно, сказал, что именно Исаков в гостях будет, следовательно, готовить нужно побольше.
Мать действительно ждала их. На чарпае в центре дворика, под густой кроной чинары, на хан-тахте был расстелен дастархан. По краям чарпаи брошены узкие одеяла — курпачи, подушки, чтобы люди при надобности могли облокотиться. На дастархане стоял большой чайник, завернутый в махровое полотенце, пиалы. Услышав стук калитки, она выглянула из кухни, поздоровалась с Исаковым, кивнула сыну и, предложив побаловаться пока чайком, снова исчезла. Панджи отправился помочь ей.
— А ведь хола права, — сказал Исаков, разуваясь, он приготовился посидеть капитально.
— В чем? — Махмуд присел на краешек чарпаи, как и положено хозяину дома.
— Что нужно отдохнуть. Не знаю, кто как, а я после подобных совещаний чувствую себя разбитым, точно на мне воду возили.
— Обычное совещание, — равнодушно заметил Махмуд.
— Э, директор-бобо! Стукнет вам шестьдесят, и вы заметите, как тяжелы такие многочасовые сидения. У меня, можно сказать, полжизни на это ушло.
— Ваша правда, — согласился Махмуд, — многовато совещаемся. Но что делать? Видно, все-таки они нужны, эти разборы.
И однако сам Махмуд многое сделал, чтобы резко сократить потери времени. На треть уменьшил всякие планерки и разборы, запретил главным специалистам без нужды вызывать людей в контору. Раньше, например, нередко случалось так — утром собирает бригадиров главный инженер, в полдень — главный агроном, а вечером — обязательно директор. Хотя все знали, что основную нагрузку в совхозном производстве несут именно бригадиры. Вывоз навоза на поля — спрос с них, заготовка кормов — отвечают бригадиры, кукурузу на зерно нужно вовремя просеять — бригадиры поспевай. Хлопотная, нервная работа. И Махмуд решил хоть малость поднять престиж бригадирской должности — дал бригадирам большую самостоятельность, и отчитываться они стали только за то, что предусмотрено хозяйственными планами бригад. Будь его воля, он бы в масштабе района преобразования произвел — не позволил бы так время разбазаривать. Но, как говорится, каждый сверчок знай свой шесток.
— Время такое, задачи усложнились, Саттар-ака, — повторил Махмуд мысль, услышанную в обкоме партии, когда его утверждали на должность. — И сложные задачи, конечно, нужно решать сообща. Да вот только во всем должна быть разумность, рациональность.
— Трудновато вам, пожилым, стало справляться со сложностями. Скорее бы на пенсию! — вздохнул Исаков.
— Молодым нужны ваши опыт и знания, — сказал Махмуд, — так что рано вы о пенсии заговорили, не отпустим мы вас.
— «Нужны», — передразнил Саттар-ака Шарипова, — много вы считаетесь с моим опытом, Махмудджан! Я вам предлагаю одно, вы же делаете совсем другое.
— Ну, это частности, — успокоил его Махмуд, — наши разногласия касаются лишь одного — приписок, во всем остальном я вам предоставляю полную свободу действий.
Панджи принес на большом блюде дымящийся, источающий аромат плов. Он сел рядом с Исаковым, снял с горки плова куски мяса, нарезал маленькими ломтиками и снова водрузил на место. Подошла хозяйка и произнесла извиняющимся тоном:
— Если плов получился неважный, не вините, спешила.
— О, холаджан, — воскликнул Саттар-ака, — я нутром чувствую, плов отличный! — И торжественно приступил к трапезе.
Мать с улыбкой посмотрела на гостя, перевела пытливый взгляд на сына:
— Как слетал, Махмудджан?
— Нормально, мать.
— Ничего племянникам не купил?
— А что им нужно-то?
— Обувь хорошая нужна.
— Обувь хорошая всем нужна, — усмехнулся Махмуд. — Да где взять ее?
Мать недоверчиво покачала головой — как где, в Ташкенте, конечно. По ее представлениям, в Ташкенте все должно быть.
Плов получился что надо, и зоотехник воздал ему должное. Ни одной рисинки не оставил на блюде.
— Теперь бы, директор-бобо, после чайничка ароматного чая, вздремнуть малость…
Мать даже лицом посветлела от этих слов Исакова — конечно, отдохнуть надо, куда спешить-то! Все равно всех дел не переделаешь. И она настроилась на свою любимую волну — Махмуд сейчас сыт, умиротворен, тут ему и высказать заветные мысли. Правда, сын эти заветные мысли наизусть знает, ведь слышит он их регулярно последние три-четыре года.
— Уважаемый Саттар-ака, — обратилась мать к гостю, — какое главное дело человек на земле должен сделать? — И, не дожидаясь ответа, объявила, точно сделала открытие мирового значения. — Потомство после себя оставить. А иначе — зачем и жить на свете? А сын мой как поступает? Вон и волосы уже белые нити прошили, а он все в джигитах ходит.
— Вы правы, хола, — охотно поддержал беседу зоотехник, — мужчине не пристало ходить в бобылях. Но у нашего директора были объективные причины. Учился, а потом в газете работал… — Последнее было произнесено таким тоном, словно жизнь и работа газетчика исключали семью, детей. — А теперь вот масса забот у него, некогда о себе подумать. Десять тысяч человек в совхозе, и о каждом помнить надо. Да-а, сейчас на горбу иного руководителя такая ноша, что порой удивляешься, как это он не подломится! Взять хотя бы меня. Под моим началом полсотни чабанов, да столько же доярок с пастухами. Кроме них, те, кто по бригадам заготавливает сено, выращивает кукурузу и люцерну. Если взять еще семьи — вся тысяча и выйдет. А уж что говорить о директоре! Нет, конечно, Махмудджан должен иметь семью — служебное положение обязывает. Но тут и вам надо постараться, хола. Давно бы подыскали ему юную красавицу да сосватали.
— Ох-хо, юную, — воскликнула мать, — да где я теперь ее возьму?! Ему под тридцать, скажут — старик. Тут если какая вдовушка согласится, и то рада будешь!
— Что вы, вдовушка! — приподнялся с подушки зоотехник. — Вы только позвольте, так я ему нецелованную найду в кишлаке. Родители посчитают за счастье породниться с таким орлом.
— Ладно, мать, будет вам вдовушка! — подал голос Махмуд. — Вот станет полегче с делами, займусь поисками невесты.
В дороге Исаков долго молчал, прикрыв веки. Затем, возвращаясь к обсуждавшейся с Кумри-холой теме, произнес:
— Мать негоже обижать, директор-бобо. Ей хочется ваше счастье увидеть, внуков понянчить.