— У нее уже семеро их, — ответил Махмуд, — для гордости, думаю, вполне достаточно, а?
— Дети дочери… одно. У них и фамилия другая… А вот ваши дети…
Саттар-ака еще что-то говорил, но его слова уже не доходили до сознания Махмуда. Он тоже думал о семье, о счастье, о детях. И все это связывал только с одной женщиной — Майсарой. Как она провела ночь, о чем говорила с мужем, свекровью? Ей, пожалуй, труднее, чем мне, думал он, ведь она вынуждена играть свою роль в окружении самых близких людей, чья реакция на малейшую фальшь будет мгновенной и может вызвать цепь предположений и подозрений. Сможет ли она выдержать эту роль или… опомнившись, решит, что ночь в столичной гостинице была случайной, необдуманной?! Махмуду очень хотелось бы увидеться с ней, поговорить. Но как это сделать?
Встретиться случайно? Это исключено, потому что их встречи всегда носят официальный характер — или она приезжает к нему в контору, или он — к ней в Совет. А просто так… Ну, увидятся, раз, два… а потом пойдут пересуды, ведь на селе ничего утаить нельзя.
Но как же так? Почему они должны скрываться? Что из того, что она замужем? Ну, вышла, думала, стерпится-слюбится. Не получилось. И вот пришла настоящая любовь. Так почему же эту настоящую любовь надо прятать?! Несправедливо.
Будь на то воля Махмуда, объявил бы он о их любви всенародно. Он уверен — выдержал бы, не сломался под тяжестью упреков, осуждений, насмешек. Но готова ли к этому Майсара?
— Да вы меня совсем не слушаете, — вдруг отрезвил его обиженный голос Саттара-ака.
— Чем же вас «шелковый» не устраивает? — спросил Махмуд, показывая тем самым, что внимательно следил за речью зоотехника, хотя единственное, что уловил, это сетования на тонковолокнистый хлопчатник.
— Намучаемся мы с ним, — подтвердил свою мысль зоотехник, — смотрите, как густо растет. Настоящие джунгли!
Машина уже свернула с магистрали и пылила по совхозному большаку, где местами от асфальтового покрытия оставалось только название. Колдобин и рытвин тут хватало, не зря шоферы окрестили эту дорогу «Прощай, колеса!». Однако дурной славе должен был прийти конец. Ремонт дороги включили в план года районного ДРСУ, которое обещало привести ее в порядок к началу хлопкоуборочной кампании. По обе стороны большака расстилались изумрудные поля тонковолокнистого хлопчатника. Кусты его росли так густо, что издали поле можно было принять за клеверное.
— Ничего, Саттар-ака, — ответил Махмуд, — пробьемся! Кто говорил, что будет легко?! Однако колхозы Ангорского района всю жизнь выращивали тонковолокнистый и процветают.
— Там народ уже опытный в этом смысле, а мы… Для нас «шелковый», что кот в мешке.
— И мы станем опытными, — сказал Махмуд. — Перед уборкой пошлем своих механизаторов к термезчанам, пусть научатся зазоры шпинделей регулировать. Пойдет дело!
Подъехали к полевому стану первой бригады, что прилепился почти к самой дороге. Там уже, в тени раскидистой ивы, стоял «москвич» кишлачного Совета. Махмуд почувствовал, как враз пересохло во рту. Бросил косой взгляд на Исакова — не заметил ли его волнения.
А тот удивленно воскликнул:
— А раис-опа что тут делает?
— Сейчас узнаем, — как можно безразличнее ответил Махмуд. Предложил шоферу: — Панджи, притормози-ка.
Майсара и сама не понимала, что с ней происходит, какое-то нервное возбуждение охватило ее, пока они стояли втроем, разговаривали. Она без конца задавала вопросы Махмуду и даже осмелилась взять его за руку, точно это не муж ее был рядом, а посторонний человек. Но вот Махмуд уехал, и из нее точно выпустили воздух. Она сникла, почувствовав душевную пустоту.
Кудрат тут же отметил перемену, происшедшую в ней, подумал: «Молодец жена, не позволила себе раскиснуть при постороннем человеке». Когда сели в машину, отъехали, спросил с сочувствием:
— Устала?
— Да, — ответила она, мысленно поблагодарив мужа за предположение. Решила и дальше играть на этом.
— Трудно вам, начальникам, — вздохнул Кудрат, — сколько времени отдаете всяким совещаниям. О чем в Ташкенте-то речь шла?
— О мясе да молоке. Сейчас это главная тема любого совещания, где бы оно ни созывалось.
— Разговоры! — усмехнулся Кудрат. — Сколько ни говори: «халва», во рту от этого слаще не станет.
— Вы это скажите тем, кто собирает нас на совещания, — посоветовала Майсара.
— Скажу, если придется! Мне за должность не надо дрожать, «уволят» с трактора, дадут в руки кетмень!
— Я, что ли, дрожу за нее? — вспыхнула Майсара.
— Ладно, успокойся, — ласково проговорил Кудрат, — я ведь не имел в виду тебя. — И без всякой связи добавил: — Мне и Шарипов показался уставшим.
Майсару точно током прошило. Первое, что пришло на ум, — муж заподозрил что-то и теперь хочет поймать ее на слове. Хотела ответить равнодушно, но против ее воли в голосе прозвучало участие.
— Ему тоже нелегко, ака. За все спрос с него!
— Понимаю. Был бы таким же опытным, как Мардан-ака, другой разговор, а то ведь молод еще…
Майсара обрадовалась, когда Кудрат, высадив ее у дома, решил немедленно отправиться на полевой стан. Она даже не стала расспрашивать его о причине такой спешки. Но Кудрат сам объяснил:
— Понимаешь, никак не можем найти общий язык с этим тонковолокнистым. Я целый день проторчал в аэропорту, придется теперь ночью работать. Не скучай, отдохни как следует.
Свекровь встретила Майсару как всегда, радушно, усадила на чарпаю, напоила чаем. Принялась расспрашивать о поездке. Майсара отвечала бодро, а сама испытывала такое чувство, словно ее должны вот-вот уличить в воровстве. Кое-как досидев до конца чаепития, поспешила в свою комнату и уснула тревожным сном. Проснулась рано, все с той же тревогой в душе. Наскоро позавтракала и пешком отправилась в Совет. Из ворот и калиток дворов ребятишки выгоняли скот и вели к площади у коллектора, где собиралось стадо. Коровы брели неохотно, то и дело оглядывались, мычали, казалось, они что-то наказывали на своем языке остающимся дома телятам. Спешили на работу женщины, неся в узелках обед. Иногда, оставляя длинный шлейф сизого дыма от непрогретых моторов, проносились со страшным треском мотоциклы. И стар и млад здоровались с Майсарой, она отвечала им кивком головы или улыбкой. Утренняя прохлада взбодрила ее, а встречи с людьми отвлекли от мыслей о Махмуде. А вскоре она и сама не заметила, как расправила плечи, подняла голову и пошла легко, пружинисто. И встречные мужчины бросали на нее восхищенные взгляды, потому что не только красивым было лицо председателя кишлачного Совета, оно было одухотворенным.
Рабочий день Майсара начала так же, как и десятки тысяч больших и маленьких руководителей, — с просмотра почты. В папке было несколько жалоб земляков, их она читала машинально, потому что, глянув на фамилию автора, уже знала, о чем человек пишет. В кишлаке новости распространяются быстро, так что Майсара всегда была в курсе происходящего.
Покончив с почтой, взглянула на часы и подумала — а ведь он уже давно на работе, мог бы позвонить. Но Махмуд не позвонил ни утром, ни в обед. И радостное желание сменилось щемящей грустью.
Она тут же с поспешностью, свойственной всем влюбленным, обвинила его в неблагодарности. Пока добивался своего, лисицей увивался, а теперь вот и позвонить не хочет. Но через минуту ей стало стыдно подобных мыслей, и она решительно оправдала его — не позвонил — значит, занят.
Но работать спокойно уже не могла. Увидеть, хоть мельком увидеть его. Во второй половине дня, побывав в нескольких бригадах, она приехала на полевой стан первой, правильно рассчитав, что Махмуд, возвращаясь из района, обязательно заметит ее «Москвич».
Майсара увидела в окно конторки, где сидела вместе с бригадиром, как свернула к полевому стану машина директора. Захотелось вскочить, броситься навстречу. Махмуду одного взгляда на нее было достаточно, чтобы понять, как она взволнована.
— О, раис-опа, — воскликнул он весело, — вы уже приступили к выполнению задания?
А глаза его сказали другое: «Как ты, родная?»
— Да вот думаем с Турсунпулатом-ака, — ответила она, — как собрать у населения излишки. Я уже в четырех бригадах побывала, с людьми посоветовалась, нужна ваша помощь. — А на нежный вопрос, который прочитала в его глазах, ответила также взглядом: «Измучилась, думая о вас. Не знаю, надолго ли меня хватит».
— Какая помощь? О чем, собственно, речь? — вмешался в разговор Исаков. — Кишлачному Совету поручено провести сбор продукции у частных лиц, пусть у него и болит голова. У руководства совхоза своих забот по горло!
— Я ведь не с вами разговариваю, а с директором совхоза, — резко перебила его Майсара. А глаза ее сказали Махмуду: «Придумайте же что-нибудь, без вас ничто не мило».
— Обязательно поможем, — кивнул Махмуд. И успокоил взглядом: «Потерпи, любимая, я найду выход!»
— Мы пришли к такому выводу, Махмуд Шарипович, — неторопливо вступил в беседу бригадир. — Молоко у людей есть, многие хотят его продать, но времени, чтобы самим носить излишки на приемный пункт, сами знаете, нет. Тонковолокнистый этот много сил требует. Нужно выделить молоковоз, рядом с шофером посадить кого-либо из бухгалтерии, пусть они каждое утро, только пораньше, объезжают дворы. Расчет можно вести подекадно, наличными.
Бригадиру Сахибову под сорок, он малоразговорчив и спокоен. Как валун, думает о нем Майсара. Но для руководителя это не недостаток. Бригадир все время с людьми, а люди не уважают болтливых и легкомысленных, им по душе те, кто мало говорит, да много делает. Советы Сахибова всегда коротки и дельны. Если что-то пообещает — разобьется в лепешку, а сделает. Работников своих в обиду не дает. Если что — не боится вину на свои плечи принять.
Поэтому его слово в бригаде — закон. До сих пор бригада была в числе передовых в совхозе, как получится дальше, покажет осень. Однако, судя по состоянию хлопчатника, можно сделать вывод, что и нынче сахибовцы не будут плестись в хвосте Махмуд внимательно выслушал бригадира, кивнул: