«типам, религии, символике, мистике» примитивных народов, он искал остатки далекого
чистого детства человечества. Можно ли найти лучший символ этой мечты о золотом веке,
чем крепко сложенная плодовитая праматерь всех людей?
Гогенова «Ева» экзотична, в этом выразилось его естественное влечение к
тропической жизни. Его пристрастие к чувственным туземкам не было случайной
прихотью. Гоген сам был смешанного происхождения - в жилах его матери текла
перуанская, испанская и французская кровь, - и когда он называл себя «парией»,
«дикарем», который должен вернуться к дикому состоянию, в этом проявлялся
осознанный атавизм.
Кроме первобытности и экзотичности его «Ева» - мать; в этом качестве она выражает
эмоциональное равновесие, которое Гоген - так сложились его юные годы - связывал с
жизнью в тропиках. Сам он проникновенно говорит об этом в письме, которое написал
жене перед отъездом на Таити, когда шел седьмой год его разлуки с нею и детьми: «Жить
одному, без матери, без семьи, без детей - это для меня несчастье... И я надеюсь, что
настанет день... когда я смогу бежать на какой-нибудь полинезийский остров, поселиться
там в лесной глуши, забыть о европейской погоне за деньгами, всецело жить своим
творчеством, в окружении семьи. Там, на Таити, в безмолвии чудных тропических ночей, я
смогу слушать нежную, журчащую музыку своего сердца, гармонично сливаясь с
окружающими меня таинственными существами». Как ни парадоксально это покажется,
настроения Гогена вполне объясняются его прошлым. Поль Гоген, рано оставшийся без
отца, в детстве провел четыре года в Перу, живя там сравнительно обеспеченно с матерью
и бабушкой. Когда же его мать, Алина, вернулась с детьми в Париж, они очутились в
стесненных обстоятельствах. Кончив учение, юный Поль тотчас завербовался на судно и в
итоге много лет вел беспокойную жизнь моряка. Даже брак не принес ему желанного
душевного равновесия, так как в его отношениях с женой не было устойчивости. Похоже,
что детские годы в Перу были самой счастливой и покойной порой его жизни. Вот почему
не так уж удивительно, что поиски эмоционального равновесия связывались у Гогена с
мечтой о бегстве в тропики; экзотические страны, в которых он побывал в юности, стали
психологическим убежищем, где он укрывался в тяжелую минуту»13.
В августе 1890 года на мир прекрасных грез Гогена пала первая тень: он получил
краткое известие, что Винсент Ван Гог пустил себе пулю в грудь и истек кровью. С
присущей ему прямотой Гоген писал: «Как ни печальна эта кончина, я не очень горюю,
ибо предвидел ее и знал, каких страданий стоила этому бедняге борьба с безумием.
Умереть сейчас - для него счастье, кончились его мучения; а если он, согласно учению
Будды, снова родится, то пожнет плоды своего доблестного поведения в этой жизни. Он
мог утешиться тем, что брат ни разу не предал его и что многие художники его понимали».
Обуреваемого нетерпением Гогена гораздо больше, чем потеря непрактичного и
неуравновешенного Винсента, тревожило, что доктор Шарлопен, несмотря на частые
напоминания, до сих пор не прислал ему денег. Это его тем более обескураживало, что
французское колониальное общество почему-то не торопилось помочь столь серьезно
настроенным эмигрантам получить бесплатные билеты. Дни становились короче и
дождливее. С октября Гоген и Мейер де Хаан остались одни в холодной гостинице в Лё
Пульдю. «Когда же я смогу начать свою вольную жизнь в дебрях? - горько сетовал Гоген. -
Господи, как долго это тянется! И ведь подумать только: что ни день, собирают средства
для жертв наводнений. А художники? Им никто не хочет помочь. Пусть себе помирают».
Но в эти самые дни, когда он нигде не видел просвета, случилось чудо. Гоген получил
телеграмму:
«ПОЕЗДКА ТРОПИКИ УЛАЖЕНА. ДЕНЬГИ ВЫСЛАНЫ.
ДИРЕКТОР ТЕО».
Видно, Тео Ван Гог, желая почтить память погибшего брата, решил помочь его
друзьям осуществить их общий замысел. Великолепный, благородный поступок! С такой
опорой, как Тео и его галерея, можно впредь не беспокоиться о деньгах. Увы, уже через
несколько дней это чудо, как и многие другие, получило естественное объяснение: Тео
тоже помешался. Отправив телеграмму, он утратил всякий интерес к окружающему миру,
и ему расхотелось жить. Конечно, галерея отказалась отвечать за его действия, особенно за
такой безумный план, как отправка в тропики каких-то неизвестных мазил.
В довершение всего родственники Мейера де Хаана наотрез отказались вкладывать деньги в
тропическую мастерскую. Они даже пригрозили лишить его месячного содержания, если он и
впредь будет водить дружбу с Гогеном. В середине октября Мейер де Хаан отправился в Париж
для переговоров. Возможно, эта поспешная поездка в какой-то мере была вызвана
неожиданными осложнениями между ним и хозяйкой гостиницы, Мари Анри. Во всяком случае,
Мари решительно утверждала, что Мейер де Хаан - отец ребенка, которого она родила восемь
месяцев спустя. Гоген охотно составил бы компанию своему незадачливому другу, так как ему не
терпелось поговорить с глазу на глаз с Шарлопеном и окончательно уладить сделку. Или найти
другого покупателя. Да и Шуффа не мешало расшевелить. К сожалению, у Гогена тоже не все было
ладно с хозяйкой гостиницы: он остался в залог за триста франков, которые Мейер де Хаан не смог
заплатить за него. В конце концов Эмиль Бернар его выручил, проделав невероятный трюк: он
продал пять картин Гогена по сто франков за штуку.
1. Таити - край, о котором
Гоген мечтал и куда он попал в 1891 г., - как и всякие другие острова Южных морей, представляет
собой разрушенную вершину круто вздымающегося со дна моря давно потухшего вулкана. Все
население живет среди пальм в узкой прибрежной полосе. Богатая рыбой лагуна лишь отчасти
прикрыта барьерным рифом.
Все
мирная выставка в Париже Колониальная секция Всемирной выставки 1889 г. в Париже, на
площади Инвалидов. В центральном двухэтажном павильоне были выставлены типичные
продукты, этнографические коллекции и фотографии из небольших колоний, в том числе с Таити и
других островов Французской Океании. Более крупным колониям были отведены отдельные
павильоны, каждый в национальном стиле. Здание с высоким острым куполом справа от
центрального павильона - копия храма из Ангкор Ват, которой так восхищался Гоген. Яванская
деревня, где он часто смотрел национальные танцы, находилась сразу за последними
постройками справа, в особой секции, посвященной Голландской Ост-Индии.
7. Что мечтал Гоген найти
на Таити, хорошо видно на малоизвестной картине, изображающей Еву в живописном тропическом
раю; эту вещь он написал в 1890 г., перед отъездом из Франции.
ГЛАВА II. Полоса удач
Из-за всех, этих досадных помех было уже 7 ноября 1890 года, когда Гоген приехал в
Париж, чтобы начать решающую битву, от которой зависело его будущее. Как обычно,
Шуффе-некер приютил его у себя. Но свой участок добрый Шуфф еще не продал, и
вообще ему явно не хотелось расставаться с тихой должностью учителя рисования в
классической гимназии, бросать семью и следовать за Гогеном в Южные моря.
Переговоры Мейера де Хаана с жестокосердными и прижимистыми родственниками тоже
ничего не дали. Но всего сильнее ударило по Гогену то, что доктор Шарлопен, несмотря на
все уговоры, окончательно отказался заключить выгоднейшую сделку века. (Тридцать
восемь картин и пять керамических сосудов, которые художник предлагал ему за пять
тысяч франков, сейчас оцениваются по меньшей мере в тридцать миллионов.) Тогда Гоген
обратился к другому частному коллекционеру, музыканту Эрнесту Шоссону. Он
подчеркивал, что тот может выручить большие деньги, продав потом половину картин в
розницу по двойной цене; в итоге вторая половина достанется ему даром14. Все было очень
тонко придумано, и Шоссон несомненно клюнул бы на роскошную» приманку, если бы не
одно печальное обстоятельство: ему не нравились произведения Гогена.
После этого Гоген пошел к торговцам картинами, надеясь устроить персональную
выставку, но и здесь его встретили без особого энтузиазма. Строго говоря, только в две
галереи и стоило обращаться. Во-первых, в галерею Буссо и Валадон, где уже скопилось
немало его картин, когда Тео Ван Гог был директором филиала фирмы на улице Монмартр.
Преемник Тео, друг детства Тулуз-Лотрека - Морис Жоаян, доброжелательно относился к
Гогену. К сожалению, владельцы галереи, нанимая его, дали ему строжайший наказ: «Наш
предыдущий директор, который, кстати, был таким же сумасшедшим, как его брат-
художник, набрал множество отвратительных модернистских вещей, подрывающих
репутацию нашей фирмы... Вы найдете также довольно много полотен пейзажиста Клода
Моне. Его покупают в Америке, но он, к сожалению, слишком продуктивен. По контракту
мы обязаны закупать все его произведения, и теперь он забрасывает нас однотипными
пейза жами. Что до остальных картин, то они, как мы уже сказали отвратительны. Просим
вас поскорее навести порядок не обращаясь за помощью к нам. Иначе мы закроем лавку»15.
Из всех «отвратительных картин» самыми «ужасными» разумеется, были написанные
Гогеном. И Жоаян мог подтвердить свое расположение к нему лишь тем, что, вопреки
недовольству владельцев галереи, сохранил его полотна и иногда тайком показывал их
избранным клиентам. Как ни благодарен был Гоген за такую поддержку, она вряд ли могла
помочь ему осуществить свою мечту - поскорее собрать деньги для поездки на Таити. Он
осторожно прощупал почву у другого торговца, смелого защитника импрессионистов