Голод и тьма — страница 2 из 11

1. Николаевские дни

Тридцать первого июля по новому стилю, или двадцать первого по старому, я стоял и дивился на новый и прекрасный город. Там, где «на берегу пустынных волн» еще два месяца назад теснилась пара финских хуторов, окруженных густым хвойным лесом, теперь находился немалого размера городок, всяко побольше Александрова. Мостки еще не были полностью готовы, и если наш «Олений остров» – именно так именовалась бывшая «Борода пророка» – еще мог пришвартоваться напротив своего собрата «Святого Марка», то и «шведы», и «Победа» вынужденно стояли на якоре в бухте.

– Это что за корабль? – услышал я вопрос на немецком. Рядом со мной оказался Густав, пялившийся на «Победу» так, словно это было чудо-чудное и диво-дивное.

Почти всю дорогу качало, и довольно сильно. От качки плохо мне было лишь тогда, у мыса Горн; по сравнению с тамошними пятнадцатиметровыми монстрами, волны на Балтике были не более чем мелкой рябью. Зато наш шведский друг лежал пластом на полке в капитанской каюте, которую мы с ним делили. А теперь, вишь, ожил.

– Наш корабль из Русской Америки, – улыбнулся я, наслаждаясь его реакцией. – Именуется "Победа".

– Боже на небесах, вы умеете строить корабли из металла? Да еще и такие огромные? А где у него паруса?

– Ему они не нужны, – с многозначительным выражением лица ответствовал я. – У нас, знаете ли, другие технологии.

– А можно будет на него взглянуть вблизи? Хоть одним глазком?

– Посмотрим. Как получится.

А про себя я подумал, что, с одной стороны, нас посещали и шведы, и датчане, и испанцы… Но, с другой, Густав – ученый, и, как было написано в энциклопедии, весьма незаурядный для своего времени. Так что он вполне может что-нибудь позаимствовать в той или иной форме, с применением известных ему технологий. Если бы это он это сделал для нас, я был бы только рад. Но все, что он сделает, будет в интересах шведов, даже если они, на данный момент, являются нашими союзниками…

У причала нас встречал Саша Ахтырцев самолично, с небольшим почетным караулом, состоящим – такое у меня сложилось впечатление – из хроноаборигенов – нашим, наверное, не улыбалось заниматься хрен знает чем. Густава встретили с надлежащими почестями и отвели в подготовленные для него покои в одном из общежитий, построенных в «центре» Николаева, если это можно было так назвать. Проводив его взглядом, мы с Сашей обнялись.

– Товарищ князь, – сказал мой заместитель. – За время вашего отсутствия никакого присутствия не было!

– Скажешь тоже, не было. А кто все это построил?

– Услышав, что мы тут обосновались, к нам повалили как русские из Приладожья и Приневья, так и местные финские племена – карела, водь, весь, ижора, а также эстлянцы и сумь – так здесь именуют финнов в нашем понимании слова. Мы выделили им землю к западу от центра, а русским – восточнее. Каждое финское племя, кстати, поселилось компактно; но мы их всех именуем финнами, так проще.

– А сколько их?

– К нам прибыли четыреста девяносто девять разноплемённых финнов и триста трое русских. Дома они строили сами, кроме того, их артели возводят новые строения. Для наших уже готовы три общежития на сто человек каждый, разве что отопление еще не сделано, но над этим работают; кроме них, несколько домиков. Один из них – твой. Там к твоему приезду навели порядок.

– Добро. Может, мне Густава туда переведёшь?

– Да ладно, его тоже неплохо разместили. Далее. Из камня сложена лаборатория. Почти готовы две школы – начальная и учительская академия.

– "Почти" готовы?

– Сами здания уже построены, да и внутренние стены уже имеются. Есть даже часть столов и скамеек – их делают карелы, тогда как будущие учителя работают над учебными пособиями.

– А какие планы насчёт обучения?

– Первым делом нужно обучить иноплеменников русскому, а русских – счёту, чтению и письму. Почти все наши оказались грамотными, но на полууставе, придётся переучивать. Но сначала мы займёмся финнами. Уже завтра, первого августа, в двух помещениях будут проводиться первые уроки русского языка для иностранцев. А с пятнадцатого в третьем зале начнется курс чтения и письма на американском шрифте для русских…

– Американский шрифт? Так вы это обозвали, – усмехнулся я.

– Именно. И, одновременно, будут учиться американским же цифрам – настоящие арабские, как ты, наверное, знаешь, совсем другие.

– Бывал в Египте, видел, – усмехнулся я. – Ну что ж, американские так американские.

– Кстати, какие у тебя дальнейшие планы?

– Если погода улучшится, то пойдем завтра в Ревель на «Льве». А какой, кстати, прогноз?

– Ну, метеослужба обещает… – И, увидев выражение крайнего удивления на моем лице, поспешил меня утешить. – Точнее, наши финны говорят, что завтра ветер будет, послезавтра, наверное, тоже, а потом должно успокоиться.

Как и было обещано, ночью завыл ветер, и на следующий день море покрылось барашками волн. Увидев это, Густав побледнел, хоть и выразил готовность идти в Ревель, но я, понятно, решил пока остаться. Делать было нечего, и я связался с Москвой (все там шло своим чередом), с Гогландом (то же), с Ревелем (и там ничего нового), осмотрел новые постройки (как будто от меня что-нибудь зависело), и, наконец, сходил в лабораторию посмотреть на Густава.

Когда я туда вошел, Густав как раз насыпáл серый порошок в каменную миску. Положил полуметровый фитиль так, чтобы конец его упирался в миску, затем поджёг его от лампы. Через минуту, порошок вспыхнул и быстро погас, причём дыма было очень мало.

– Надо же, почти бездымный порох, – сказал с уважением кто-то из наших ребят. – Густав научил нас его делать и даже формулу оставил. И, главное, его можно производить из совершенно обычных ингредиентов…

– Здорово! А что он вам ещё показал? – спросил я.

– Метод изготовления оконного стекла большими листами. Но обещает ещё несколько технологий.

Я взглянул на его высочество регента; тот практически светился от счастья. Когда я поблагодарил его, тот лишь ответил:

– Ваше превосходительство, это самая малость, которую я мог сделать для моих русских друзей после всего, что для меня сделали вы. Только можно вас об одном попросить?

– Конечно, ваше высочество!

– Когда Юхан достигнет четырнадцати лет и сможет править самостоятельно, не могли бы вы разрешить мне уехать к вам, в Русскую Америку? Очень хочется постичь ваши премудрости!

– Можно так сделать, ваше высочество, но тогда вы будете знать слишком много и не сможете вернуться в Европу.

– Знаю. Потому и не прошу вас открывать мне какие-либо секреты до моего прибытия в вашу Америку. А прожить остаток жизни я хочу у вас.

– Даже если у нас не приветствуется ходить по бабам?

– Даже тогда. Пора мне жениться, ваше превосходительство. Или здесь, но только, если она согласится уехать со мной. Либо там, у вас.

– Договорились, ваше высочество, – и я чуть поклонился. – Не буду пока вам мешать.

И вышел из зала, прикрыв за собой дверь.

2. Не было печали…

Той же ночью, я вновь почувствовал, что в постели я не один. Да уж, подумал я, отчитал ничем не связанного Густава за блуд, а сам-то… И, вместо того, чтобы сказать бедной Эсмеральде, что "между нами всё порвато и тропинка затоптата", единственное, на что я был способен – сослаться на усталость и ограничиться лишь объятиями. Когда я проснулся, я как можно тише перебрался через прекрасную перуанку, натянув на себя лишь трусы, и, подхватив одежду и обувь, выбрался из единственной комнаты моей "виллы" на улицу.

Шторм продолжался, лило как из ведра, и я попытался одеться под небольшим козырьком здания. Каким-то чудом ни единой моей тряпки не унесло ветром; я даже смог кое-как одеться и даже обуться, после чего перевёл дух – никто, такое у меня сложилось впечатления, не увидел своего "князя" в практически голом виде. А то попробуй отмойся от ярлыка извращенца… Стараясь бежать как можно тише, чтобы, не дай Бог, не разбудить Эсмеральду, я за две минуты добрался до главного управления промокшим до нитки. Никого в такую рань там не было, так что я вновь разделся, отжал всё в стоявший в углу под умывальником таз, вновь натянул трусы, и повесил всё остальное на балки. Печки в "офисе" ещё не было, а влажность была такая, что вероятность того, что хоть что-нибудь подсохнет, была мизерной. Делать было нечего, и я начал просматривать последние записи в лежащей на столе толстой тетради, но, если честно, практически ничего в них не понимал.

Через час ко мне присоединился Виталик, пардон, моим соизволением граф Виталий Дмитриев, мой заместитель и наместник на Балтике. В отличие от меня, он почти не промок – дождь успел утихнуть, да и жил сей благородный дон в двух шагах от управ. Увидев меня, он, подавляя смех, сбегал к себе за сменой одежды для меня, приготовил и мы занялись обсуждением достигнутого и планировавшегося на основе той самой тетради. К обеду, дождь кончился, да и ветер начал стихать; я решил посмотреть на то, что уже было построено, своими глазами. Мы с Виталей зашли за Густавом, но тот, как оказалось, и выходил-то из лаборатории лишь поспать – даже еду ему доставляли на рабочее место.

Если русский пригород напоминал новгородскую деревню, то финская часть города на самом деле состояла из районов, похожих друг на друга, за исключением немного менее вычурной "ревельской" части, заселённой вывезенными нами оттуда мастерами. Но, как оказалось, каждая народность селилась отдельно – водь с водью, весь с весью, карелы с карелами…

– Не очень они друг друга жалуют, – ответил на мой невысказанный вопрос Виталий. – А вот с русскими у них проблем нет. Да и межнациональных браков уже немало.

– А ты как в этом отношении?

– Пока никак. Не нашёл ещё той самой…

В шесть часов вечера пришло срочное сообщение из Ревеля – прибыл Столарм и просит встречи с нами, причём как можно скорее. Подумав, я решил пойти на «Победе». Она содержалась в полной готовности, а ветер к вечеру стих настолько, что мы перебрались на борт немедленно. И, хоть мне и было немного совестно, я обрадовался, что не придётся вновь ночевать с Эсмеральдой; я чувствовал, что могу на этот раз и не удержаться.

Когда я проснулся, солнце уже взошло, а Котлин превратился в чёрточку на горизонте. Часа через два проснулся Густав и попросил мне показать ему корабль. Ни на мостик, ни к машинам я его, естественно, не повёл, но он всё равно был в полном восторге. Он обращал внимание на многое из того, что для нас было обыденным делом – и на электрическое освещение, и на стекло в иллюминаторах, и на надстройки и стрелы на палубе, и даже на такие мелочи, как длинные ковролиновые дорожки в коридорах. Обедали мы одиннадцать, после чего я настоял на послеобеденном отдыхе, чтобы не продолжать тур. Впрочем, где-то часа через полтора нам объявили, что мы подходим к Ревелю.

На берегу нас ждали почётный караул, возглавляемый лично Столармом, и роскошная карета с гербом рода Васа. Адмирал поклонился и приветствовал Густава, назвав его "ваше королевское высочество", после чего пригласил нас в карету. И мы помчались в Ревельский замок, где Густава отвели переодеваться в платье, "приличествующее регенту". Мне же Столарм шепнул:

– Ваше превосходительство, как только вы увидите, что я покидаю помещение, извольте следовать за мной. Не сразу, а через несколько минут.

Мы вошли в парадный зал. Вскоре вошёл Густав, одетый в мантию с меховой оторочкой. Столарм торжественно объявил Густава новым регентом и водрузил на его голову небольшую корону. Густав с поклоном ответил вполне монаршим тоном:

– Адмирал, благодарю вас за верность и за ваши подвиги, и назначаю вас своим главным советником. Пусть каждый слушается адмирала Столарма, как меня самого.

После этого начался пир. Есть после достаточно обильной трапезы на "Победе" не хотелось вообще, пить тоже, но "банкет" был вполне на уровне; конечно, по сравнению с пирами у Бориса, здесь было относительно скромно, да и мясо было либо пережарено, либо недожарено, но, насколько я помнил, шведская кухня никогда не отличалась изяществом. Зато вина из королевских подвалов Арвид не пожалел, хоть оно и было по современным мне лекалам довольно-таки примитивным. Практически все присутствующие, включая самого Густава, предались обжорству и алкоголю; я же лишь пригубил свой кубок, заметив, что Столарм делает то же самое.

Минут через двадцать, адмирал, извинившись, пошел к боковой двери. Минут через пять, я последовал за ним; меня встретил какой-то офицер и провел в частный кабинет Столарма.

Тот обнял меня, что было весьма нетипично для шведа, и тихо сказал:

– Рад вас видеть, ваше превосходительство, – сказал он. – Вы сделали невозможное!

– Благодарю вас, адмирал!

После чего Столарм перешел к делу.

– Ваше превосходительство, есть хорошие новости, есть и плохие. Начну с плохих. Не все горят желанием видеть Густава регентом. Стокгольм сейчас во власти Карла Юлленъельма, незаконнорожденного сына того самого Карла, которого здесь недавно повесили. Южная Швеция, острова Готланд и Эланд – наши, равно как и Або со всей Финляндией, а также Ревель и вся Эстляндия. А вот все к северу от Норршёпинга – на стороне Юлленъельма.

– Весело тут у вас…

– Но есть новости и получше. Кое-кто из людей Карла – включая герцогов Вестманлана и Сёдерманлана – готовы присягнуть Густаву, как только он появится в материковой Швеции. Но вполне вероятно, что, если Юлленъельм появится вновь, то многие точно так же переметнутся к нему. Тем более, его флот, как мне только что доложили, сегодня с утра должен был выйти из Стокгольма по направлению к Або в Финляндии.

– И вы хотите, чтобы наша «Победа» прогулялась на рандеву с эскадрой этого Юлленъельма…

– Именно, причём чем скорее, тем лучше. Ведь они ничего не знают о вашем визите… А мы подойдём чуть позже.

Подумав, я предложил такой вариант:

– Мы выходим немедленно. Густава вы возьмёте с собой?

– Вероятно, так будет лучше. И ещё… я буду вам очень благодарен, если вы потопите как можно меньше кораблей противника. Ведь они тоже шведы.

– Кстати, насколько я знаю, подход к Або достаточно сложен.

– Я приготовил для вас лоцию, и, кроме того, я дам вам двух лоцманов.

Ночью мы дошли до точки милях в пяти от Або, а к самому заливу мы подошли с раннего утра. У входе в гавань Або на полуострове, который швед-лоцман назвал Кува, в каземате располагалась батарея, защищавшая вход в залив. Три корабля обстреливали её с расстояния примерно в полмили; ядра самой батареи до них не долетали, зато от стен каземата то и дело поднимались клубы пыли.

Чуть подальше располагались ещё двенадцать кораблей, на одном, с гордым названием "Лоюрет" ("Рысь"), державшегося дальше всех от каземата, зато ближе всех к нам, реял королевский штандарт семейства Ваза. Ну что ж, подумал я, пора действовать. Можно, впрочем, особо не напрягаться – наша "Победа" запирает им выход из залива, а, пока мы попадём на дальность их выстрела, мы сможем потопить все пятнадцать. Если, конечно, захотим.

Но сначала я приказал сделать один предупредительный выстрел, примерно с двух с половиною миль. И нам несказанно повезло – снаряд наш угодил в мачту самого дальнего шведа, чьё название я даже не смог разобрать на такой дистанции, и снёс её начисто.

Все-таки приятно, когда тебя уважают. Один-единственный выстрел, и вот уже шведские флаги ползут вниз. От "Рыси" отделилась шлюпка и пошла в нашем направлении. Мы спустили им штормтрап, и вскоре на нашу палубу ступил богато одетый молодой человек в золоченом шлеме.

– Я Карл Юлленъельм, регент Швеции. Какое вы имеете право…

– Заходите, ваше высочество, – сказал я с улыбкой. То что это Юлленъельм, я уже подозревал – ведь фамилия его, придуманная отцом, и означала «Золотой шлем». Чуть поклонившись, я продолжил:

– Я Алексей, князь Николаевский, союзник легитимного короля Швеции Иоанна и его регента, Густава.

– Ваше превосходительство, – сказал тот напыщенно, – Легитимный регент – я. А Густав, как вам, должно быть, известно, в России. Так что ваши действия – не более, чем пиратство. Если вы немедленно покинете…

– Вас неправильно информировали, ваше высочество, – сказал я, – Густав в Ревеле и вот-вот будет здесь. Вместе с адмиралом Столармом.

– Понятно… – сказал Юлленъельм и вдруг переменил тактику. – Ваше превосходительство, а вы не позволите нам вернуться в Стокгольм? Мы уже наслышаны о вашем корабле и знаем, что любое сопротивление вам – самоубийство.

– Увы, не могу, – сказал я. – Если вы сдадитесь, то я гарантирую вам жизнь. Более того, я буду ходатайствовать перед Густавом о сохранении вашего имущества, а также имущества ваших людей. Хотя, конечно, разрушения и смерти, уже причиненные вами, вам придется оплатить сполна, равно как и контрибуцию за развязанный вами мятеж.

– Ну что ж, ваше превосходительство, – сказал тот уныло, – придется согласиться на ваши условия. Эх, не будь мой папа таким безрассудным, он и сейчас был бы королём, пусть еще некоронованным…

– Если бы ваш папа поступил согласно данному им слову, то, наверное, был бы королём. А резня людей, сдавшихся ему под честное слово, и привела его к бесславному концу. Тем более, он сам в ней участвовал.

– Вы правы, ваше превосходительство. И я верю, что вы сдержите своё слово.

– Именно так, ваше высочество. Вас мы попросим остаться на нашем корабле почётным гостем – адмирал Столарм вот-вот будет здесь. Ваши люди донесут новость о вашей капитуляции до кораблей вашего флота. И я не советую пытаться уйти из залива – мы, знаете ли, видим даже ночью, и тем более при ясной погоде, как сейчас. Надеюсь, что ваших капитанов нет самоубийственных наклонностей.

– Да куда уж там, ваше превосходительство, – грустно усмехнулся Юлленъельм, садясь писать прокламацию для своих людей.

3. Покой нам только снится…

Люди Юлленъельма донесли приказ о капитуляции до флотилии, и шведские корабли отошли от Кувы и сбились в кучу там, где я ему указал – примерно в полутора милях от полуострова. Юлленъельма увели в одну из кают и поместили под немецкоязычную охрану; им же предстояло разъяснить европейцу, как пользоваться умывальником, унитазом и туалетной бумагой. Хотелось бы, конечно, чтобы он помылся – шибало от него изрядно – но это было скорее из области фантастики. Другое дело – Столарм, который, хоть и чистокровный швед, но его семья живет уже веками в Финляндии и, как он мне рассказывал, больше всего его тяготила в Карловых застенках не неопределенность, а невозможность помыться.

Убедившись, что наши требования исполнены в полном объёме, я связался по рации с нашими людьми в Ревеле. Оказалось, что Столарм с трудом сумел поднять Густава из алкогольного ступора и буквально минут пятнадцать назад ушедшего из Ревеля. Увы, я не позаботился о том, чтобы придать ему человека с рацией, так что я не мог ни проконсультироваться с ним, ни узнать о его приближении. По словам моих ребят, "придёт он ориентировочно завтра часа в четыре пополудни, если ветер не переменится."

Пообедав с Юлленъельмом (чей запах перебил аппетит не только мне), мы отправили его обратно в его апартаменты, и я поднялся на палубу. Всё было в ажуре. Орудия и пулеметы "Победы" были расчехлены, а два вооруженных баркаса готовы к срочному спуску в море. Я опасался, что кто-нибудь из капитанов может от злости пойти на прорыв, но шведы вели себя, как паиньки, по крайней мере днём. А вот ближе к закату тихо снялся с якоря небольшой корабль под названием "Mercurius", сиречь "Меркурий", с обводами, свидетельствовавшими о его быстроходности. Я посмотрел в бинокль и увидел, что его капитан точно так же рассматривал нас в подзорную трубу. Увидев, как на его посудину навели два орудия, он сразу бросил якорь – «Я чё? я ничё!» С учетом того, что он не вышел за пределы зоны, выделенной для якорной стоянки, я решил пока ничего не предпринимать.

Ночью же этот "римский бог" решил еще раз попытать счастья. На этот раз мы позволили судну покинуть стоянку, а затем по нему ударили два прожектора, и по громкоговорителю пришел приказ встать на якорь и прислать капитана и старших офицеров к нам для разборок. Один из них и раскололся – им было поручено передать в Стокгольм новость о происшедшем. Его я отпустил обратно, а другим предоставил койки на одной из гауптвахт корабля.

Незадолго до рассвета с другого корабля был спущена лайба, которую, как мы потом узнали, захватили по дороге на Або. Её мы взяли «без шума и пыли» одним из наших баркасов; её команда попыталась прикинуться рыбаками, и загремели на вторую гауптвахту. А после восхода солнца никаких попыток более не последовало.

Подумав чуток, я решил пригласить Юлленъельма на завтрак; как ни странно, его запах я уже не воспринимал так остро. За чашечкой кофе, я разъяснил ему, что еще одно подобное художество – и я посчитаю наши договоренности недействительными. Тот даже не стал отрицать, что "Меркурий" и безымянная лайба действовали по его приказу, и вместо этого еще раз попросил о снисходительности. По собственной глупости, я согласился его простить и на этот раз.

Часов в пять на горизонте показались верхушки мачт, а еще часа через полтора я уже обнимал Столарма и обменивался поклонами с Густавом. Я рассказал адмиралу о происшедшем. Тот сначала обрадовался, но потом заметно поскучнел.

– Видите ли, ваше превосходительство… Мы, финляндские дворяне, считаем позором не выполнить данное нами слово. Так раньше было и в Швеции, но где-то в середине века все изменилось. Карл не выполнял своих обещаний, а яблочко от яблони, как известно, недалеко падает. Юлленъельму веры нет никакой.

– То есть вполне вероятно, что он пошлет еще один флот?

– Это-то как раз исключено. Капитаны присутствующих здесь кораблей – единственные во всём флоте, кто либо на его стороне, либо нейтрален. Но я полагаю, что, как только он получит свободу, он попытается поднять мятеж в материковой Швеции. А ваше слово, как я понял, не менее твердое, чем наше. И то, что вы пообещали «похлопотать» о подобном развитии событий, для него – гарантия того, что, как только будет выплачена контрибуция за мятеж, он эту свободу получит. Ничего, думаю, справимся и с его мятежом. Но сначала заставим и его, и всех офицеров кораблей принести присягу Густаву. Здесь же, в Або.

Собор в Або оказался весьма неплохим образцом кирпичной готики, знакомой мне по Северной Германии. Он вмещал более тысячи человек и был, наверное, раза в три длиннее собора Св. Марии в Ревеле. Мне досталось почётное место в первом же ряду, рядом со Столармом, тогда как Густава посадили на резное кресло перед алтарём. И Юлленъельм, и его офицеры по очереди преклоняли колено и произносили одну и ту же формулу. Как мне потом разъяснил Столарм, она гласила, что они обещают хранить верность принцу Юхану, а до коронации такового – его регенту принцу Густаву, "его же я вижу перед собой". Кроме Юлленъельма и трёх или четырёх офицеров, мне показалось, что все были вполне довольны.

После церемонии начался ещё один банкет в местном замке. В перерыве между блюдами, Столарм отозвал меня в сторону.

– Ваше превосходительство, в Або находятся склады с большим количеством зерна и солёной рыбы. Всё это было свезено туда по моему приказу перед началом Ревельской операции. Предлагаю вам перегрузить это на ваш корабль в счёт наших договорённостей.

– Предлагаю вам оставить годовой запас для самого города.

– Благодарю вас, ваше превосходительство. Но зерно для города находится на отдельном складе.

Я приказал перевезти зерно и рыбу на "Победу" для доставки в Николаев и далее парусниками в Борисов, где уже был построен перевалочный пункт. В дальнейшем же Столарм предложил доставлять зерно и железо прямо в Николаев. Я согласился – нам же будет легче.

– Ваше превосходительство, – добавил адмирал. – Основные торжества будут в Стокгольме, и я бы предложил вам сопровождать нас.

Подумав, я решил отказаться – иначе Густава могут воспринять как русскую марионетку. Марионеткой он и был, конечно, но марионеткой Столарма, что нас вполне устраивало. Вот что будет потом, когда «Победа» уйдет обратно в Америку, мы не знали. Столарму я был склонен доверять, но сколько он будет у власти? Может вновь оказаться в чьих-нибудь застенках либо быть казнен. Может и просто умереть, от покушения, яда, либо попросту болезни. А наш Густав, хоть и неплохой человек, но в деле бесхребетный слизняк, как я уже успел убедиться, и если у него появятся новые хозяева, будет служить и им, пусть через не хочу. Впрочем, и его могут захватить либо убить.

Да и нельзя забывать, что «Победа» по нынешним масштабам – чудо-оружие, но она у нас одна. И даже ее кратковременное отсутствие в Ревеле не так давно чуть не привело к гибели наших людей. Теперь, конечно, ее шведы боятся. Но, как известно, с глаз долой, из сердца вон; а, в данном случае, если нас какое-то время не будет, то и страх улетучится, и про договоренности могут забыть…

Ну и, наконец, через четыре года принцу Иоанну исполнится четырнадцать, и его коронуют. Какая у него будет политика, сказать сложно. Вполне возможно, что он решит опереться на других царедворцев, намного более враждебно настроенных к России. А через четыре года «Победы» тут точно не будет, и тем, кто останется, нужно будет заново показывать шведам, кто в доме хозяин. А это не так уж и просто.

– Видите ли, адмирал, моё присутствие могут неправильно понять. Ведь мы ещё недавно были врагами.

– Может, вы и правы, – подумав, сказал мне Столарм. – Но не могли бы вы отправить посольство для присутствия на этой церемонии?

– Думаю, что хорошо было бы, если бы посольство оставалось в Стокгольме постоянно. Через него, вы всегда сможете связаться со мной.

– А как?

– У нас есть такая возможность. Пока я на Балтике, любая весточка дойдёт до меня за несколько минут, да и в Москве – в тот же день.

Чуть поразмыслив, я оставил ему пару ребят с «Москвы», поручика Добровольческой армии, а ныне капитана, Аверкия Головина и подпоручика Добровольческой армии, а ныне лейтенанта, Евгения Мейендорфа, который за короткое время стал одним из лучших наших радистов. Оба в свое время служили в Гельсингфорсе и немного знали шведский.

На следующее утро, «Победа» отправилась обратно в Николаев. В моих планах было как можно скорее вернуться в Москву. Но не успели мы войти в порт, как Евгений Феофилович вызвал меня по рации.

– Алексей Иванович, увы, плохая новость. Пришел корабль из Нарвы. Её гарнизон взбунтовался против передачи города и замка русским, более того, в замок стянулось около полка с артиллерией. Они обстреливают русский Ивангород, где от силы наберется сотня солдат… Столарм предлагает прислать часть своего флота и экспедиционный корпус.

– Скажите ему, что не нужно. Пока они придут, мы и сами справимся.

4. Нарва-крепость справа

Военный совет проходил там же, на борту «Победы», в специально оборудованном кубрике. Длинный стол, несколько весьма неудобных стульев, на одной стене – карта мира, на другой – карта Балтики, фотокопии нескольких лоций, и доска, похожая как две капли воды на те, по которым я учился. Впрочем, я к своему удивлению узнал недавно, что и в СССР были почти такие же доски.

Сверху на доске была проставлена дата – 7 августа 1600 года. Они же 28 июля того же года по старому стилю, подумал я. А, если быть еще точнее, то 7108 год от сотворения мира. А под ними Виталий Дмитриев, мой заместитель, усердно тер доску смоченной в воде тряпкой.

– Отсюда до устья Наровы шесть-семь часов по морю. До самой Нарвы по реке где-то километров пятнадцать, но Победе туда лучше не соваться – глубины там небольшие, четыре-пять метров. В Усть-Нарве зато, согласно лоции, глубины до пятнадцати метров. Предлагаю сделать так – подходим к Усть-Нарве, она же, не побоюсь этого слова, Хунгербург, сиречь Голодная Крепость. Уничтожаем собственно крепость – она деревянная – и высаживаем десант. «Утки» и плавающие джипы уже на борту «Победы». Выгружаем имеющуюся технику – знаю, что ее у нас не так много, но для сельской местности сойдет – и совершаем бросок на Нарву. Сейчас девять пятнадцать. Если выйдем в десять, то подойдем к Хунгербургу не позже пяти часов вечера, скорее в четыре, а Нарву займем, наверное, часов в восемь-девять.

– Вот только Ивангород на последнем издыхании, – сокрушенно ответил я. – А что если…

Перед началом похода, я все-таки сумел выцыганить себе один вертолётик из найденных на «Святой Елене». Кроме того, я взял с собой несколько ящиков английских гранат номер 59, начиненных аммотолом. Радиус гарантированного летального поражения, если верить описанию – семнадцать футов, или чуть более пяти метров. В море – практически полный штиль, следовательно, стартовать можно и из Николаева. Возьму с собой дюжину гранат и посажу на заднее сидение пассажира. Точнее, пассажирку – и я уже знал, кого именно.

– А как ты собираешься гранаты бросать? – выслушав мой спич, спросил Виталька.

– У пассажира открываются боковые окна. Зависаем метрах в трехстах над целью, и пассажир сбрасывает две или три гранаты.

– А вас не собьют?

– У их мушкетов максимальная дальность стрельбы – около трехсот метров. При стрельбе вверх, естественно, меньше.

– А какая задержка запала?

– Эти гранаты взрываются от удара.

– А твой напарник справится?

– Не напарник, а напарница. Эсмеральда, хоть и миниатюрная, но силой обладает недюжинной и отличным глазомером. Места занимает мало, весит совсем немного, крови не боится. И, главное, знает, как выполнять приказ.

– Лёха, ты молоток! Вот только лететь лучше не отсюда. Если бы еще подгадать так, чтобы шведы не смогли опомниться после бомбардировки, как прибудут наши джипы… Взлетишь миль за шесть до берега.

– А что если Иван-город падет к тому моменту?

– Шведы не любят ночных боев. Они либо уже взяли Ивангород, либо сегодня на него не пойдут. Ни в первом, ни во втором случае ты им не поможешь. Разве что, возможно, уничтожишь часть тех пушек, что стреляют по ним. Но тогда пропадёт элемент внезапности.

Я сбегал к Эсмеральде. Увидев меня, она обрадовалась, заключила меня в объятия, и поцеловала, прижавшись ко мне всем своим столь желанным и упругим телом. Эх, не будь я женат, подумал я… Но моральный облик требовалось сохранить. Я с улыбкой высвободился из ее объятий и спросил:

– Эсмеральда, а ты умеешь кидать камни?

– Умею, конечно, – ответила она. – А зачем?

– А такое сможешь? – и я показал ей гранату.

Она подняла, взвесила ее в руке.

– И это смогу, Алесео.

Я вкратце объяснил ей свой план. Она лишь кивнула и быстро – за три минуты – оделась, спросив лишь, нет ли у меня гранаты без взрывчатки. Полдюжины таких гранат, окрашенных в желтый цвет, оказались в одном из ящиков, и почти всю дорогу она тренировалась – свинчивала колпачок и отпускала гранату.

Берег уже был виден, когда наш вертолет взмыл в небо и пошел вдоль реки Наровы. Минут через десять, мы уже были на том самом месте, про которое писала когда-то Наталия Кончаловская: «Нарва-крепость слева, Иван-город справа». Точнее, все было наоборот – для нас именно Нарва была справа. Верх стены ее крепости со стороны реки и Ивангорода был окутан клубами черного дыма. Я еще подумал сначала, что начался пожар, потом, услышав громоподобные выстрелы, понял, что это работает артиллерия того времени.

Ивангород еще держался, хотя то и дело новые ядра били в полуразрушенную стену, от которой постоянно летели осколки. Одна русская пушечка еще огрызалась, но калибр ее, судя по всему, был столь мал, что ядра никакого видимого вреда стенам Нарвы не причиняли.

Я направил вертолет над внутренним двором Нарвского замка. Там расположился лагерь с несколькими сотнями человек. Отдельно располагался шатер, а рядом с ним стояла группа богато одетых людей. То, что это были командиры, было ясно сразу.

Ну что ж, пора! Шведские командиры показывают на нас руками, наверное, недоумевая, кто мы такие и откуда взялись. Я завис над группой, и кто-то прицелился в меня из мушкета. Не дожидаясь выстрела, я даю знак Эсмеральде. А то, знаете ли, мы, конечно, знаем, что пуля не долетит, но что, если мы ошибаемся?

Девушка оказалась на высоте. Одна граната, вторая, и вся «группа в полосатых купальниках» осталась лежать неподвижно в неестественных позах. А мы уже у первых клубов черного порохового дыма. Сбросив две гранаты, мы нанесли визит и второй батарее, которую я определил на слух, и, не дожидаясь видимых результатов – все равно же ничего в пороховом дыму не видно – направились к третьей.

Попали мы на этот раз, наверное, прямо в бочонок пороха. От страшного взрыва тряхнуло вертолет, и я еле сумел его выровнять и уйти обратно ко внутреннему двору замка. Через секунду, полбашни рухнуло вниз, а во дворе начался пандемониум. На наших глазах кто-то выломал ворота, ведущие прочь от Наровы, и шведы, превратившиеся в обезумевшую толпу, побежали – как раз навстречу пулеметному огню подъехавших наших ребят. После первой же очереди оставшиеся в живых побросали оружие и подняли руки к небу.

Оказалось, что практически все офицеры были на военном совете у полковника Шлиппенбаха, командира полка, и в живых остался лишь один лейтенант, отосланный полковником доложить обстановку. К его счастью, он так и не успел взобраться на стену, зато до полковника и прочих офицеров был уже далеко и не попал под раздачу. Именно у него я и принял капитуляцию, после чего доблестных шведских вояк загнали в сырые подвалы замка.

Эсмеральду я на месте пассажира заменил на Виталия, причем мне не очень понравился его заинтересованный взгляд при виде прекрасной горянки. Но, вспомнив слова Патриарха про «хорошего мужа», я промолчал. Вертолёт взмыл в воздух, и мы полетели через Нарову в Ивангород. По нам не стреляли, и мы сумели благополучно сесть в крепости.

Человек в кафтане, отороченном мехом – и это в такую жару! – сидел на земле, а двое в красных кафтанах – тоже раненые – перевязывали его какими-то тряпками.

– Я – Алексей, князь Николаевский, личный посланник государя, – сказал я. – А се Виталий, граф Дмитриев.

Тот поклонился, как мог.

– Прости меня, пресветлый княже, что не могу встать и выказать своё почтение! Я – полковник Ивашка Пушкин, голова Ивангородского полка.

Я подошел к нему поближе и обнял его.

– Доложу я государю, как ты храбро держался под обстрелом шведа.

– Княже, а что у тебя за колдовская машина?

– То не колдовство, то именуется «вертолет». Летает потому, что крутится вот это – и я указал на лопасти.

– Княже, я видел, что ты летал сначала над шведом. Это ты взорвал шведские пушки?

– Именно так, и шведского полковника тоже. Теперь Нарва наша.

– Исполать тебе, княже! Не мыслил я, что увижу сей великий день!

– Иване, взять Нарву мало, надобно её удержать. Пошлёшь часть твоего полка туда.

– Мало у меня их осталось, пресветлый княже, и все раненые почти. А вот завтра должны подойти стрельцы. Наше дело было – продержаться до их прихода.

– Хорошо. А сегодня тебя посмотрят наши врачи.

– Благодарю тя, княже! Но пусть позаботятся и о моих людях. Прошу тебя, вылечи их.

– Сделаю, Иване. И тебя вылечим, – почему-то вспомнилась фраза из «Ивана Васильевича».

Сдача прошла безо всяких проблем, особенно после того, как они ознакомились с бумагой за подписью Густава, которую я привез с собой. Приказ о начале боевых действий был отдан комендантом крепости, тем самым Шлиппенбахом. Я связался со Столармом, и тот пообещал прислать корабль для эвакуации оставшихся в живых. Пока что они находились в подвалах замка, в длинном помещении, закрытом железными воротами. Именно там им предстояло провести два или три дня.

После непременного банкета, я сказал Эсмеральде, что она заслуживает самой высокой награды. Она грустно посмотрела на меня:

– Ты знаешь, мне хотелось бы лишь одного.

Я обнял её, а про себя тяжело вздохнул. Придётся нарушить обещание, данное Патриарху…

5. Возвращение блудного города

"Утками", грузовиками и джипами прибыла первая рота – где-то человек сто, не более. По словам Виталия, этого хватило для того, чтобы обезопасить замок, но для входа в собственно Нарву было маловато. Ожидался приход роты, тоже в основном из "москвичей", а также эскадрона николаевской кавалерии, которую за моё отсутствие, оказывается, наспех обучили и экипировали. В ней русскими – точнее, "москвичами" – были только офицеры, рядовой состав был смешанным, русские и карелы, водь и эстляндцы, словом, все те, кто переселился в Николаев за последние месяцы.

По рассказам ребят, Хунгербург взяли достаточно быстро – увидев "Победу", гарнизон попросту спустил флаги и сдался в плен. Состоял он, как оказалось, в основном из местных, лишь офицеры были шведами; их свои же и связали, а кое-где и зарезали, прежде чем поднять руки. В результате не пострадали ни крепость, ни многочисленные склады – в том числе зерна и солонины.

Согласно договорённостям со Столармом, к России переходил весь западный берег реки Наровы с тремя крепостями – Нарва, Хунгербург, он же Усть-Нарва, и Нюслотт[6], он же Сыренец, у истоков Наровы на Чудском озере. Две из них уже были в наших руках, и я предложил слетать к третьей.

Туда было дальше, чем я думал – минут, наверное, с двадцать-двадцать пять. Сам замок оказался практически руиной – шведы после Ливонской войны его так и не подлатали. Шведского флага над ним не было, да и каких-либо признаков того, что там кто-либо находился. Тем не менее, гарнизон там ставить придётся. Рядом располагались прямоугольники бурьяна по обе стороны того, что когда-то было улицей; между ними находились каменные развалины церкви, причём купол, валявшийся рядом на земле, был шлемовидной формы. И ни души…

Вернувшись в Нарву, мы ещё издалека увидели чёрный дым. Горело северное предместье, такие же дымы поднимались из нескольких мест в самом городе, но на широких стенах – метров в шесть в ширину – никого видно не было. К счастью, с севера как раз подходила конница и, кроме того, уже подъехала вторая рота.

Посадив вертолёт во внутренний двор замка, мы с Виталием пересели на джип и отправились к западным воротам. Здесь, в отличие от севера, предместья практически не было. Из широко открытых ворот понуро брела толпа людей в лохмотьях; многие несли детей, некоторые тащили – кто на плечах, кто на волокуше – стариков. Лошадей не было ни у кого, кроме человека в сутане, следившего за порядком.

Увидев кавалькаду наших машин, а также подъезжающую с севера конницу, многие, бросая скарб, побежали в поля к югу от дороги. Некоторые даже бросали детей и стариков. Только человек в сутане так и остался на дороге. Когда мы к нему подбежали, он устало произнёс:

– Убейте меня, русский, но не трогайте моих людей.

– А зачем мне вас убивать? Или их?

Тот замешкался, а я добавил:

– Меня зовут князь Алексис фон Николаев унд Николаевка. Мы не причиним вам никакого вреда. Ни вам, ни вашим людям.

На лице пастора выразилось изумление, быстро перешедшее в облегчение.

– Я – отец Юрген Шнайдер, ваше превосходительство. Здешние люди боятся русских, ведь девятнадцать лет назад, когда шведы заняли город, они, по распоряжению генерала Понтуса Делагарди, поубивали всё русское население, семь тысяч человек, и, кроме того, всех жителей Ивангорода и предместий.

– Отец Юрген, объявите, что мы никого, кто не был замешан в убийствах русских, не тронем. Слово князя. Они могут возвращаться к себе домой – грабежа не будет.

Пастор сложил руки лодочкой и зычно закричал:

– Русский князь пообещал, что русские не будет убивать и грабить.

Часть беглецов остановилась, и кое-кто начал с опаской подходить к дороге. Я сказал отцу Юргену:

– Но скажите им, чтобы не трогали дома других. Вот за это мы будем наказывать. Можете найти мне людей, которые пойдут с нашими солдатами? Ведь мы не знаем, что кому принадлежит.

– Сделаю, ваше превосходительство. И сам пойду с вами, если вы позволите. А вы можете остановить тот пандемониум, что уже творится в городе? Грабители действуют по всему городу, кроме самых богатых районов – они знают, что за подобные дела там их казнят.

Порядок удалось установить достаточно оперативно; около тридцати грабителей были убиты, и более ста сдались на нашу милость и были препровождены в подземелья замка, но этажом ниже, чем шведские солдаты. А я спросил у отца Юргена:

– А вы были здесь в восемьдесят первом году?

– Да. Мне тогда было всего-то двенадцать лет, но я никогда не забуду пожары, трупы стариков и детей, женщин, над которыми сначала надругались, а потом резали им горло… А через четыре года, Господу было угодно поразить Делагарди молнией, и он скончался.

– А где бургомистр и члены городского совета?

– Они ушли первыми, сразу после того, как ещё какая-то русская железная птица взорвала верх башни Германа. Потом солдаты выпускали только их, купцов, и ремесленников побогаче. И лишь после этого они сами ушли. Я тоже в Совете, но я остался, чтобы поддержать порядок. Ведь каждый, даже самый бедный горожанин был создан Господом.

– Отец Юрген, а не могли бы вы послать людей, чтобы они вернули беглецов?

– Сделаю, ваше превосходительство. Но вряд ли так уж много вернётся. Они боятся.

Тех, кто не успел далеко убежать, насчитывалось около полутора тысяч. Ближе к вечеру начали подходить и подъезжать люди, одетые побогаче; кто был пешком, кто на телегах, кто верхом. Это были купцы, ремесленники, и даже трое учителей и двое врачей. Семь из вернувшихся оказались членами городского совета.

Мэр города был в числе тех, кто бежал одним из первых и так и не вернулся. Подумав, я назначил отца Юргена временным мэром города; тот неохотно, но согласился. Дав ему понять, что я хочу говорить с советом ровно через час, я пошёл в сопровождении ребят осмотреть город, вновь ставший русским.

Он оказался весьма мал, причём часть его так и не оправилась от шведского погрома 1581 года и находилась в руинах, включая и русскую церковь Божьей Матери на углу Ланге Гассе и Валльгассе, у самых Остзейских ворот. Дома внутри стен были построены в основном из кирпича, хотя городская церковь, ратуша, и несколько особняков были каменными. Дома бедноты располагались у стен, а также в Северном предместье; его подожгли мародёры после того, как те вынесли всё, что можно было вынести.

Час уже прошёл, и я пошёл на заседание совета, проходившее в Зале советов Ратуши. Первым делом, я продемонстрировал им бумагу от Густава, согласно которой к России отошли Нарва, Хунгербург и Нюслотт. В зале воцарилась тишина, и лишь через минуту кто-то спросил:

– Ваше превосходительство, а что будет с нами?

Конечно, я не знал, что будет делать новая администрация, которую должен был прислать Борис. Но, подумав, пообещал:

– На город накладывается обязанность вернуть русское имущество – развалины церкви и дома на северной стороне города. Они должны быть восстановлены. Далее, город обязан будет кормить свой гарнизон. Городское самоуправление будет подчинено правителю города, которого назначит Его величество царь Борис.

Нарвские купцы, принявшие российское подданство, будут иметь полное право торговать как в России, так и вне её пределов. Нарвские ремесленники пусть работают и дальше. Или, если кто хочет, может перебраться в Александров на Неве – нам нужны хорошие ремесленники.

– А что насчёт религии? – спросил отец Юрген.

– Кто захочет перейти в православие, получит такое право. Кто не захочет, может остаться лютеранином.

По тому, как разгладилось лицо пастора, я понял, что этот фактор был немаловажен для многих. Я же продолжил:

– Ваша дальнейшая задача – найти временное жильё и пропитание для тех, чьи дома спалили мародёры, и помочь им отстроиться.

Лица опять помрачнели, но отец Юрген, чуть помедлив, поклонился.

– И, наконец, где именно находятся склады провианта?

Оказалось, что практически все они расположены в Хунгербурге. Как оказалось потом, мои ребята, когда брали этот городок, оставили там достаточно сильный гарнизон, так что за сохранность складов можно было не опасаться.

Потом мы с Виталием и другими командирами отужинали с "отцами города" в Ратскеллере, подвале при ратуше. Еда была сытной, но непритязательной, зато пиво было весьма годным. Члены совета огорчились, узнав, что управлять городом буду не я, но я им пообещал посодействовать тому, чтобы их не утесняли. Распрощавшись с новыми российскими подданными, мы с ребятами отправились на джипе в Нарвский замок.

Заночевал я в комендатских апартаментах. И, как я и обещал, когда рядом со мной материализовалась тонкая девичья фигурка, я не стал её прогонять либо поворачиваться к ней спиной.

6. Две звезды

Представьте себе – клин золотого песка в ласковом море, обрамлённый соснами. Вода пусть не как в бухте Святого Марка, но и не калифорнийская – ребята измерили её термометром и говорят про двадцать один градус Цельсия. На пляже никого, а в воде мы вдвоём – я и прекрасная девушка, оба в неглиже, ведь нет никого рядом. Казалось бы, моё любимое укромное место на Файр-Айленде в ещё несуществующем штате Нью-Йорк, куда я привозил невесту, мою незабвенную Лизу, так и не ставшую мне женой по моей же собственной вине. Но девушка рядом со мной, в отличие от обеих Лиз, смуглая и черноволосая, а место – не Лонг-Айленд двадцатого века, а Усть-Нарва уходящего шестнадцатого столетия. Ребят рядом нет, хотя за соснами дежурит несколько человек "на случай чего".

Сегодня с утра в Ивангород прибыл князь Никита Андреевич Хованский со стрелецким полком. Сначала он попытался держаться со мной довольно-таки заносчиво, но узнав, что я – заморский князь, несколько умерил пыл. А когда Иван Пушкин ему рассказал, что мы за вчерашний день успели взять Нарву, Хованский поклонился мне и промолвил:

– Княже, прости меня, неразумного. Ты сотворил истинное чудо!

– Княже, – ответил я с улыбкой. – Мы выиграли пока что лишь войну. Давай подумаем, как выиграть мир.

Первоочерёдным был военный вопрос. Четыре сотни стрельцов мы решили разместить в Нарвском замке, а ещё две – в казармах городской стражи в самой Нарве; оставшиеся стрельцы заселили Ивангородскую крепость. И, если казармы в последней были в относительно хорошем состоянии, и, кроме того, там находились и церкви, и бани, то в Нарвском замке и особенно квартирах городской стражи царили антисанитария, вонь и грязь, а и бани, и церкви были разрушены людьми Делагарди. На городской совет мы решили возложить немедленное приведение казарм в человеческое состояние, одновременно мы им решили дать месяц на восстановление обоих храмов и по крайней мере двух бань, в замке и городе. Кроме того, на них решили возложить обязанность снабжать гарнизон провиантом.

Мы не опасались, что население Нарвы решит покинуть город. Более того, около тысячи наровчан вернулись в город лишь за сегодняшнее утро, причём преобладают среди возвращенцев купцы и ремесленники. Каким-то образом за ночь до них дошла новость, что город никто не грабил и людей не обижал. Тем более, в памяти свежо то время, когда Нарва пережила необыкновенный расцвет, став торговыми воротами России. А кому эти люди нужны в других частях Ливонии?

Конечно, теперь у них появилась конкуренция в лице городов Невского устья, но и объемы торговли, судя по всему, резко возрастут, ведь у России теперь хорошие отношения и с Данией, и со Швецией, плюс гарантированная возможность прохода через Датские проливы.

В любом случае, стрельцам мы строго-настрого запретили грабить и как-либо унижать местных; более того, двум городским сотням будет поручено наведение и поддержание порядка в городе и окрестностях. До прихода нового градоначальника, отец Юрген останется местоблюстителем мэра, совет же мы в ближайшее время разбавим нашими людьми.

И, наконец, я пообещал Хованскому, что в Усть-Нарве и Нарвском замке будет располагаться по полубатарее и по пулемётному отделению. Такое же отделение мы пошлём и в Сыренец. Состоять они будут из новых граждан Николаева и Александрова, а командовать ими будут офицеры-"москвичи". Они же возьмут на себя радиосвязь.

За обедом, я рассказал Никите о наших планах учредить отряды "нового строя" и в Москве, на что тот попросил меня за своего опального шурина, Дмитрия Михайловича Пожарского, попавшего два года назад в опалу.

– Ты поверь, Алексею, добрый он воин, и муж верный. Может, возьмешь его к себе?

Когда я сообразил, что это – тот самый Пожарский, фотография памятника которому напротив Кремля висела у меня дома на стене[7], то я сразу же горячо пообещал это непременно сделать и попросил Хованского написать мне грамоту к князю. После чего мы с ним обнялись, и я занял место в вертолёте, с Виталием Дмитриевым за моей спиной; Эсмеральда, дабы не смущать князя, ещё утром уехала в Усть-Нарву на одном из джипов. Когда мы взмыли ввысь, и я, сделав кружок, помахал Никите, челюсть его отвисла, а лицо приняло абсолютно обалдевшее выражение.

На "Победу" я прилетел в два часа пополудни. Всё ещё шла погрузка продовольствия и кое-каких товаров со складов, и я проинспектировал город. Небольшая крепость, где уже успели поставить 105-миллиметровые пушки; именно они стали основной артиллерией Невского устья. Стрелять они могли на расстояние до двенадцати тысяч метров, а боеприпасов мы взяли с собой более чем достаточно. Единственным минусом у них был вопрос транспортировки – именно это заставило нас ограничиться 75-миллиметровыми орудиями и миномётами для полков, формируемых в Измайлово.

Сама же Усть-Нарва за время шведского владычества превратилась из русского торгового городка в рыболовецкую деревню у крепости, чьей основной задачей стало не пускать иностранные корабли в Нарову. Торгового порта в Хунгербурге больше не было, зато оставались складские помещения, принадлежавшие шведской короне. Именно в них находился запас продовольствие, а также товары с захваченных в Финском заливе иностранных торговых судов, как русских, так и ганзейских. Несколько таких кораблей, равно как и суда шведской береговой охраны, наши ребята захватили у причалов.

А ещё чуть западнее порта, как мне рассказали, были замечательные пляжи. Плавок, понятно, ни у кого не было, и наши ребята купались там в голом виде. Подумав, я спросил, нет ли там обособленного кусочка пляжа, на что мне рассказали про этот небольшой мыс. И мы с Эсмеральдой отправились туда на моторке.

Вдоволь искупавшись – оказалось, кстати, что прекрасная перуанка плавала ненамного медленнее меня – мы легли на привезённом с собой покрывале на золотой песок. Тёплое солнце, крики чаек, свежайший воздух, и необыкновенная красота девушки, обнимавшей меня, даже навели меня на озорную мысль – может, перейти в ислам? Тогда смогу взять и Сару, и Эсмеральду в жёны, и останется даже вакансия для четвёртой, а наложниц можно будет без угрызения совести иметь в любом количестве… Но на то она и вера, что менять её ради сиюминутных удовольствий нельзя. Я не знал, что я скажу моей Лизе, когда вернусь домой, но мне было ясно, что время моё с Эсмеральдой подходит к концу.

На обратном пути я включил кассетник, который кто-то оставил в моторке. Зазвучала прежде не знакомая мне песня: "Прощай, на всех вокзалах поезда уходят в дальние края…" Что она мне так уж понравилась, не скажу – я вообще предпочитаю рок. Но моя подруга вдруг затихла. А когда начался припев "Ты прости меня, прощай, ничего не обещай, ничего не говори…", Эсмеральда попросила меня перевести слова. И когда я дошёл до "Ты помнишь, плыли в вышине и вдруг погасли две звезды", она зарыдала и прижалась ко мне всем телом, так что у меня с трудом получалось рулить моторкой. Лишь когда мы подошли к "Победе", она меня отпустила и попыталась вытереть слёзы, но без особого успеха.

7. Ты прости меня, прощай…

Ушли мы из Усть-Нарвы часов в восемь вечера. Солнце было ещё довольно высоко, и, когда "Победа" отдалялась от берега, я впервые обратил внимание на здание, из трубы которого шёл дым. Виталик захохотал:

– "Только на четвёртый день Зоркий Глаз увидел, что в камере не хватает одной стены." Это же единственное, что вообще работает в этом городе. Ну, кроме складов.

– Ну не томи…

– Элементарно, Ватсон. Коптильня для рыбы.

Ну я и дурак, подумал я. Действительно, рыбу же не только солить, но и коптить можно. А у нас каждая калория и каждый грамм рыбы – и, кстати, мяса – может спасти чью-нибудь жизнь в следующем году. Но когда я рассказал об этом Виталию, тот засмеялся:

– Лёх, да у нас они работают уже и в Николаеве, и в Александрове, и на Гогланде… Проблема не в них, а в таре. Нужны бочки либо ящики; но и эту задачу мы смогли решить – что мы делаем на местах, что закупаем на материке. Кстати, в Нарве очень неплохие бондари, часть я с утра переманил в Николаев, а с другими договорился о поставках в Николаев; нам лишняя тара не помешает уж никак.

Иногда у меня складывалось впечатление, что я – как бабочка, порхаю себе вокруг, пока другие занимаются делом. Тоже мне, глава экспедиции. Хорошо лишь одно – я умею не мешать, когда что-нибудь работает. Зато, когда есть возможность сделать что-нибудь полезное, я этого часто не замечаю.

В тот же вечер после обеда ко мне подошли двое "москвичей", как у нас именовали тех, кто пришёл в прошлое на борту парохода "Москва", покинувшего Владивосток перед тем, как в него вошли красные. Вообще у нас, в отличие от Росса, не было проблем между "форт-россовцами", "москвичами" и "паустовцами"; так мы именовали людей в зависимости от того, кто "попал" в прошлое на каком корабле. Это было, возможно, потому, что мы пытались набирать в поход менее идейных. Да и долгая дорога через полмира по-своему объединила всех нас. Но уровень техники в мире, из которого каждый из нас прибыл, сильно разнился. Иногда это было даже к лучшему – "москвичи", как правило, намного лучше справлялись с техникой времён Второй Мировой.

Тот из них, кто был чуть постарше, обратился ко мне:

– Здравствуйте, Алексей Иванович! У вас не найдётся минутки для нас? Я капитан Иван Алексеевич Решетов, а это поручик Максим Андреевич Россберг.

– Зачем так официально? Зовите меня просто Алексей.

– Непривычно как-то, – улыбнулся Россберг. – Но мы постараемся. Итак, мы оба – военные авиаторы. У меня тридцать шесть боевых вылетов во время Великой войны, а у Вани – сорок шесть.

– Истребители или бомбардировщики?

– Всего понемножку. Он сбил три самолёта, а я лишь один. Но в основном занимались бомбическими ударами. Он по германцам, я по австрийцам. А потом было отречение Его императорского величества, вскоре после чего мне местный солдатский комитет запретил подниматься в воздух, да и у Вани было примерно так же. А потом прилетели немцы и разбомбили наши самолёты – наверное, по наводке этих самых солдатских комитетов. Больше мы не летали, воевали с большевиками в пехоте. Но мы не об этом.

– Алексей Иванович… то есть Алексей, – виновато улыбнулся Ваня Решетов. – Не могли бы вы научить нас пилотировать ваш летательный аппарат?

– Вертолёт.

– Вертолёт, – сказал Россберг, смакуя это слово. – Просто мы кое-что понимаем и в пилотировании, и в уходе за моторами. Поверьте мне, и он, и я были хорошими пилотами.

Я задумался. Конечно, курс подготовки лётчика занимает не неделю и даже не месяц. Но они-то не начинающие. Да и не так это и сложно, более того, инструкция подробная, равно как и введение в пилотирование, прилагались к "стрекозе". Ну что ж, попробовать можно. Тем более, что на Балтику я вернусь нескоро, и кто знает, когда вертолёт сможет пригодиться. Тем более, я посмотрел – температурный режим у него начинался с минус десяти градусов по Фаренгейту, что, как известно, примерно соответствует минус двадцати трём градусам Цельсия. А зимы здесь, по Володиным рассказам, хоть и противные, но такие температуры бывают довольно редко, хотя, конечно, после того, как пыль от Уайнапутины придёт в эти места, всё может быть…

– Ребята, вы английский знаете?

– Лучше, если честно, немецкий либо французский, но осилим и английский, если надо. Впрочем, Ваня лучше меня знает язык коварного Альбиона.

– Есть перевод и на французский, – вспомнил я. – Значит, так. Выдам вам документацию. Читать начинайте сразу. Завтра после обеда поговорим о теории, а затем вы полетите у меня по очереди пассажирами. А там видно будет.

– Спасибо, Алексей Иванович!!

На второй день, мы потренировались на земле, после чего я позволил каждому из них взлететь и сесть со мной в качестве пассажира. Они сделали это столь грамотно, что у меня отлегло от сердца. А к пятому дню они уже летали немногим хуже меня.

Оставшееся время я проводил в управлении, а частично и на радиосвязи с Москвой. Там всё шло своим чередом, и моё присутствие было, по словам Саши Сикоева, конечно, желательно, но они могли и подождать. А ночи принадлежали Эсмеральде. По её просьбе, я нашёл хозяина "кассетника" – это был Виталий – и договорился о том, что я его пока одолжу. И каждый вечер мы танцевали под все менее любимую мною советскую эстраду, и обязательно под "Прощай!" А потом мы занимались физическими упражнениями другого типа, в результате чего я практически не высыпался.

Двенадцатого августа я разрешил нашим новым авиаторам совершить по самостоятельному полёту, после чего они под моим надзором (как будто я в этом хоть что-нибудь понимал) сделали техосмотр согласно инструкции. Обняв их по очереди, я сказал:

– Поздравляю вас, ребята, со сдачей экзамена на пилота вертолёта. Горючего у нас, конечно, не так много, но раз в неделю можете тренироваться.

В тот день, мы с Эсмеральдой впервые после возвращения в Николаев сходили на местный пляж, искупались и понежились в лучах ласкового солнца. А ночь, как и предыдущие, я провёл в объятиях Эсмеральды, но заснуть мне удалось только под утро. Проснулся я часа через два; еле-еле рассвело, но моей южноамериканской принцессы рядом не было, зато на столе меня ждал обильный завтрак. Времени было в обрез – "Русалка" уходила в Александров вскоре после рассвета, – но я всё равно вышел из домика и огляделся, надеясь её увидеть и наконец объясниться с ней. Её нигде не было, и, лишь когда мы отошли от берега, мне показалось, что я увидел чуть поодаль от причала миниатюрную девичью фигурку; но, когда я достал и расчехлил бинокль, никого там больше не было.

Может, так и лучше, подумал я тогда, и занялся другими делами, чтобы не думать о том, что я потерял – и о том, как я был виноват перед моей Лизой. Но перемена мест позволяет отвлечься от подобных мыслей. В Александрове необходимо было сделать последние приготовления, а затем последовала вечерняя переправа в Борисов, где я заночевал в свежепостроенной ночлежке. На следующее утро я еле-еле успел занять место в "княжеском" возке, в котором уже находились Тимофей Хорошев и двое моих ребят, и мы отправились в Новгород и далее на Тверь и Москву.

Погода была практически идеальная – было тепло, но не слишком жарко. Дороги были сухими, что позволяло нам проходить по сорок-пятьдесят километров в день, и двадцать четвёртого августа – четырнадцатого по местному календарю – около шести часов вечера мы прибыли в Новый Торг. Впервые за всю дорогу на станции не оказалось свежих лошадей, но их, увидев грозную бумагу от государя, клятвенно пообещали на следующее утро. И мы решили передохнуть, сходить в баню, а заодно и постираться – баня предоставляла такую услугу за весьма умеренную плату.

После того, как у меня в университете постирался кошелёк с деньгами и документами, я всегда проверяю карманы перед стиркой. И в кармане куртки я обнаружил записку, на которой были изображены две восьмиконечные звезды, так, как их рисуют инки. Внутри были написаны лишь четыре слова: "Ты прости меня, прощай…"

8. Во все тяжкие

Вообще на Руси пили намного меньше, чем в той же Швеции, Дании, Испании либо заморских владениях Португалии. Про другие страны я ничего сказать не могу – не бывал – но подозреваю, что и там всё абсолютно так же. Впрочем, алкоголь достать было можно и на Руси.

Пью я мало, а напиваться не люблю от слова вообще. Но сегодня, после той записки, было так погано на душе, что я решил сделать разок исключение. Главная банщица – та самая дама эпических пропорций, которая некогда уединялась с Густавом, что меня тогда весьма позабавило – предложила на выбор хмельной мёд или пиво; более крепких напитков у неё не оказалось. Пришлось довольствоваться мёдом; сначала он лился в горло, как вода, а что было потом, не помню.

Проснулся я в светелке на мягкой пуховой перине; увы, между мною и свободой оказалась та самая главная банщица, а её рука и нога – весьма мускулистые, и практически без грамма жира – лежали на мне. Да, подумал я, зря я тогда потешался над бедным шведом… В детали вдаваться не буду, но уйти мне получилось далеко не сразу; и когда я робко осведомился, сколько я ей должен, она с улыбкой ответила, что я ей уже дал более чем достаточно; я так и не понял, имела ли она в виду деньги либо что-то иное, или, вполне вероятно, и то и другое. Единственным плюсом сего неожиданного и нежеланного приключения был весьма вкусный и необыкновенно обильный завтрак. Но когда я наконец вышел оттуда, оказалось, что меня уже давно все ждали. Никто мне ничего, конечно, не сказал, но ухмылки на некоторых физиономиях были весьма красноречивы. Лишь Тимофей Богданович посмотрел на меня с сочувствием и шепнул мне на ухо: "Княже, с кем не бывает…"

После этого, до Москвы я не пил вообще. Вообще поразительно – сам же хотел расстаться с Эсмеральдой, а вот те на, достаточно ей было проявить инициативу, и я бросился во все тяжкие от огорчения, и теперь приходилось платить по счетам. Сначала я промучался с похмельем, а потом в интимной области началось жжение. Как назло, ни одного медика в поезде не было, и я промучался до Москвы.

Двадцать девятого августа мы прибыли на Никольскую. Объявив отдых для новоприбывших, сам я отправился к одному из фельдшеров, Ване Иванишину – единственному фельдшеру-медику мужского пола, находившемуся в данный момент на Никольской. К девушкам я с такой болезнью пойти не мог, иначе я бы попросту сгорел от стыда.

– Гусарский насморк, – усмехнулся тот. – Пропишу-ка я тебе антибиотики. Вот только алкоголя в это время пить нельзя вообще.

Меня это, с одной стороны, обрадовало, если учесть, что именно из-за "зелёного змия" я и подцепил эту гадость. С другой же стороны, что мне делать, если мне придётся встретиться с государем либо с другой важной персоной? Подумав, я решил, что завтра же отправлюсь в Измайлово и проведу недельку там, вдали от подобных искушений. Кроме того, срочно нужно связаться с Густавом и, если нужно, передать и ему лекарство – у нашего посольства была с собой аптечка.

Но человек, как известно, предполагает, а Господь располагает. Не успел я выйти от фельдшера, как в дверь настойчиво постучали.

– Лёха, тут по твою душу человек от царя, – услышал я голос Саши Сикоева.

Молодой рында торжественно объявил мне, что государь желает меня видеть прямо сейчас, и что за мной прислали возок. И добавил, что царь желает, чтобы я прихватил с собой Тимофея Богдановича.

К счастью, тот ещё не успел уехать в родительский дом, и мы отправились в Кремль, где рында у входа в малую трапезную передал нас с рук на руки человеку, весьма похожему на царя. Я поклонился, а тот небрежно кивнул и сказал, глядя на меня с некоторым подозрением:

– Так вот ты какой, князь Алексей Иванович. А я Семён Никитич Годунов, родич государев. Здравствуй и ты, Тимофей. Подожди пока здесь, скоро тебя государь позовёт. А ты заходи, – и он сделал знак рындам, которые внимательно следили за мной.

Посадили меня подальше от Бориса. Стол уже был накрыт, и слуги положили мне на тарелку кушаний и налили вина в кубок. Да, подумал я, хорошо, что я не начал пить антибиотик… Царь же посмотрел на меня и сказал:

– Ну что ж, Алексей, рассказывай, почто ты так припозднился.

Я рассказал ему про то, что уже было сделано на Неве и в Кронштадте. Затем протянул ему бумаги от Столарма. К моему удивлению, царь бегло их прочитал, посмотрел на меня, и сказал:

– Так что со шведами?

– Вся река Нарова наша, от Сыренца до Усть-Нарвы.

– И сама Нарва?

– Да, и крепость, и замок. А сейчас там князь Хованский с полком. Да и мои ребята.

– А много людей полегло?

– Из наших – ни одного.

– А не брешешь? – насмешливо произнёс Семён.

– Семёне, Алексей, сколько я его знаю, ни разу не соврал, – посмотрел на него Борис. Впрочем, и сам Семён смотрел на меня намного дружелюбнее, чем в начале.

Я рассказал немного про то, как именно мы это сделали. И про Ивана Пушкина и его полк, про то, как они стойко держались в Ивангороде. Борис задумался, а потом сказал:

– Верную службу ты мне сослужил, княже. Что хочешь за неё?

– Прошу тебя дать мне Ивана Пушкина и Дмитрия Пожарского для нашего войска в Измайлово, государю. Добрые воины – про Пушкина я сам знаю, а за Пожарского Хованский просил.

– Добро, – решил Борис. – А для себя ничего не хочешь?

– Ещё титул какой-нибудь для Виталия Дмитриева.

– Титул? Княжеское достоинство, что ли? Добро, быть ему князем Наровским. А ты-то что желаешь?

Я потупился, а Борис засмеялся:

– Нет, Алексею, без награды не останешься. Придумаю я.

– Благодарю тебя, государю, но у меня всё есть.

– А у меня к тебе ещё просьба есть. Фёдора я хочу к тебе в Измайлово отправить, пусть будет и в науках силён, и военное дело постигнет. Ведь потребно государю знать, как войны вести.

– Добро, государю.

– И ещё. Ксения моя просила, чтобы её тоже наукам учили. Ты говорил, что у тебя девки есть, какие науку знают.

– Есть, государю.

– Выбери посмышлёнее.

– А как ей сюда ходить-то?

Борис задумался.

– Пусть или ты, или кто другой из твоих ведёт её сюда. И обратно тоже. А я ещё рынду присылать буду, чтобы не обидел их никто.

– Добро, государю.

– А теперь ступай к Фёдору. Просил он тебя видеть.

– Надобно бы ещё к Василию Яковлевичу.

– После Фёдора. И скажи Тимохе, пусть заходит.

9. Трудовые будни

Вернулся я к вечеру, и первым же делом созвал совещание. Оказалось, что всё шло своим чередом – даже обидно немного стало, ведь моё отсутствие никто и не заметил. Впрочем, на Балтике было точно так же – всё, что я сделал, это полетал на вертолёте, всё остальное получилось бы и без меня. А сегодня и вертолётом могут управлять другие…

Здание на Никольской было перестроено – на первых двух этажах теперь находилась временная школа, которая могла использоваться и для совещаний, и как временная ночлежка; там же находились и кухня, и столовая. Кроме того, на втором этаже они устроили клинику. Третий же этаж, где были спальни и радиоточка, оставили практически таким, каким он был на момент моего отъезда.

Школа у Покровских ворот была практически полностью построена, включая и спортзал, и общежития. В понедельник, первого числа по старому стилю, там начнутся занятия. Там же построена и клиника, при которой будет действовать медицинская школа. Сначала она подготовит фельдшеров и медперсонал, а потом, даст Бог, лучшие из них станут врачами в Измайловской академии.

В Измайлово уже были достроены школа и военное училище, а также сформирована первая рота. Состояла она из дворян победнее и даже детей разночинцев, но, после того, как стало известно, что в училище поступает наследник престола, даже бояре захотели устроить туда своих отпрысков помоложе. Наши придумали достаточно серьёзные тесты – как физические, так и умственные (математика, чтение и письмо "американским шрифтом"); всех берут в подготовительные классы, откуда большинство сами отсеиваются.

Одновременно, полным ходом шло строительство будущей академии, программа которой в большинстве дисциплин будет на голову выше, чем в европейских университетах. Разве что по богословию, юриспруденции, греческому и латыни мы будем отставать, но для первых двух предметов нам предстоит создать базу, а последние два не столь уж важны. Хотя и их придётся ввести хотя бы для студентов-богословов и юристов, а также медиков.

Кроме того, недавно были получены весточки от геологических экспедиций. Одна наша группа нашла залежи угля под Москвой, и добыча его уже организована. Вторая только что сообщила, что обнаружила железную руду под Курском, и первая партия ожидалась не позже середины октября. Нефть же уже добывается на Ухте, причём в количествах, достаточных на первое время. Осталось лишь создать нефтеперегонный заводик, но это – вопрос будущего. А пока и в Измайлово, и в Александрове строятся мастерские по производству станков. Следующим этапом будут различные заводы, но я в это особо не вникал – и так информации было слишком много.

Я провёл несколько последних уроков с Фёдором до того, как он отправится в Измайлово. Одновременно, Женя Лисина, одна из наших учительниц, начала преподавать Ксении, и обнаружила, что царевна обладает недюжинным умом, а также, по словам Жени, красавица, каких ещё поискать надо. Когда-то я читал, что для женщин этого времени полнота считалась признаком здоровья, но Ксения оказалась стройной и непохожей на "идеал", отчего и страдала.

Девятого сентября я повёз Фёдора в его новую школу; компанию мне составляли некоторые из новоприбывших военспецов и учителей, а также князь Дмитрий Пожарский. Дмитрий Михайлович оказался человеком сложной судьбы – отца он потерял рано, рос с матерью, и, хотя Борис его поначалу сделал стольником, но вскоре его мать и его самого подвергли опале из-за кого-то из её родни. Опалу с него Борис так формально и не снял, хотя пообещал мне, что рассмотрит этот вопрос через полгода. Дмитрий был достаточно высок для своего времени, русоволос и голубоглаз, и хорошо сложен. Кроме того, он отличался весьма острым умом, и я ему пообещал, что, если он пройдёт подготовительный курс, то я его буду готовить в военачальники.

Измайлово меня поразило. Одно дело – услышать, другое – увидеть своими глазами. Там, где в июне на берегу ручья ещё располагалась маленькая живописная деревня, теперь находились казармы, общежития, учебные здания, домики для учителей, причём уже строились новые – из кирпича; кирпичный заводик успели построить недалеко от села, благо подходящая глина здесь имелась. Солдаты первой роты, впрочем, всё ещё жили в американских палатках, так как казармы ещё обставлялись мебелью, а общежития предназначались для школьников. Саму же усадьбу, которая была тогда в столь плачевном состоянии, превратили в головное здание школы и военного училища. Рядом уже стояла башня элеватора, куда уже начали свозить закупленное в районе зерно. А чуть подалее шёл дым из трубы коптильни – её открыли и без моего совета.

Кроме кирпичного завода, достраивались сталелитейный, ткацкий, и пороховой. Рядом с заводами уже было построено одно общежитие, и строились другие. А на лугах у деревни паслось огромное стадо овец, закупленных ради шерсти для ткацкого завода. Измайлово медленно, но верно превращалась в островок России будущего посреди Руси шестнадцатого века.

Десятого сентября по новому стилю, а тридцать первого августа по общепринятому, было воскресенье. После литургии, которую служили в деревенской церквушке – большая часть прихожан не вмещалась в неё и ждала на улице – было объявлено о формировании Измайловского полка нового строя под командованием Александра Сикоева, и о приведении к присяге первой роты.

Курс молодого бойца выдержали ровно сто человек – две трети от первоначального состава. На торжественном построении было объявлено о том, что все, успешно выдержавшие курс молодого бойца – а таких было ровно сто человек, две трети от первоначального состава – зачисляются в первую роту после принятия присяги. Затем Саше было торжественно вручено знамя нового полка, а молодому Дмитрию Тимофеевичу Трубецкому, назначенному командиром первого взвода – знамя роты. Затем же было объявлено, что первая рота отправляется в учебный поход, начинающийся на завтрашний день, под командованием Рината Аксараева, временно взявшего на себя должность командира роты.

Затем были построены желающие пополнить "полк нового строя". В отличие от уже сформированной роты, выглядели они неоднородной толпой. На правом фланге красовались дети бояр, один другого роскошнее, а за ними – слуги. В центре – дворяне победнее, а слева – простонародье, причём те, кто правее, как правило, отталкивали тех, кто левее.

Саша вышел и гаркнул:

– Отставить!

На него недоуменно взглянули тысячи две глаз.

– Значит, так. У нас в части все равны – бояре, дворяне, мастеровые, крестьяне.

Человек пятьдесят справа начали роптать, но, когда Саша на них взглянул, ропот прекратился.

– Слуги для солдат не предусмотрены. Одеваться все будем в военную форму – так именуется то, что мы носим. Обращаемся друг к другу по званию и фамилии. Звание у вас у всех одно – пока вы не приняли присягу, каждый из вас – рекрут. Будь то рекрут Голицын или рекрут Иванов. Все приказы начальства исполняются беспрекословно. Кому не нравится, можете возвращаться домой. Есть желающие?

Около сотни рекрутов, практически все с правого фланга, начали выходить из строя; затем где-то дюжина нерешительно затопталась на месте и вновь заняла место в строю.

– Очень хорошо. Вас распределят по учебным ротам. Рота – это примерно как сотня. Списки фамилий для каждой роты – на стене усадьбы. Кто не сможет их прочитать, спросите. Все ночуют сегодня в расположении своей роты. Там же вам объявят, что ваша рота будет делать завтра.

И ещё. Кто хорошо ездит верхом – скажите командиру роты. Разойтись!

Вскоре после того, как рекруты пошли к усадьбе, я объявил линейку для будущих воспитанников школы. Детей было намного меньше – наверное, около трёхсот. Их предстояло распределить по классам и общежитиям. А с завтрашнего начнутся и для них трудовые будни. Здесь практически не было боярских детей, кроме Фёдора, и мероприятие прошло на удивление гладко.

Следующее утро началось с новогодней литургии – первое сентября было для Руси Новым Годом. Затем дети пошли учиться, а рекруты на курс молодого бойца. Я решил тряхнуть стариной и присоединиться к ним, что, наверное, было ошибкой – так, как нас гонял Вася Добролюбов, американской армии и не снилось. Краем глаза я увидел, что Дмитрий Пожарский вел себя весьма достойно, и возрадовался. Зато около полутора сотен рекрутов решили покинуть Измайлово, а остальные отправились на занятия по "американскому" шрифту и "американским" же цифрам.

Я же отъехал обратно в Москву, чтобы выступить на торжественном же построении в конце первого школьного дня в Покровской школе, где мне нужно было произнести речь. Я долго работал над чем-нибудь пафосным и запоминающимся, но, вспомнив, как я ненавидел подобные мероприятия в собственном детстве, я лишь сказал им оба раза, что от них зависит, какой будет Русь будущего. И что главное для них – хорошо учиться, а всё остальное приложится. И что они будут знать намного больше, чем их сверстники в других странах.

Когда я ехал домой, я впервые заметил, что солнце на закате приобрело зеленоватый оттенок. Не иначе как вулканическая пыль Уайнапутины дошла и до России, подумал я с грустью. Пока что было тепло – намного теплее, чем обычно – но я помнил, что зима начнётся рано и будет весьма суровой.

10. Прекрасная принцесса

На следующий день, когда я эскортировал Женю во дворец, меня вызвали к царю. Оказался я впервые в "малой горнице", каморке, где еле-еле хватало место для стола и трёх стульев; на третьем никого не было.

Слуга, протиснувшись вдоль стены, поставил перед нами кубки с мёдом и вышел, закрыв за собой дверь. Я лихорадочно думал, чем же я провинился, что меня сюда вызвали на ковёр – неужто кто-то из отчисленных на меня наябедничал? Но Борис повернулся ко мне и неожиданно для меня попросил:

– Княже, Ксения очень просит, чтобы ты ей новые науки преподавал. Бает, что видела, чему ты Федьку учил, и тоже хочет, а твоя Евгения сказала ей, что это только ты сможешь. Мол, это знания – он посмотрел на бумажку и выговорил с некоторым трудом "университетского уровня", а она – он опять туда взглянул – "школьная учительница."

– Но ведь невместно мне быть с девой наедине. А ещё с самой царевной…

– Будет с утра твоя Евгения учить её тому, что сама умеет, а ты меня и боярина Дмитрия учить будешь. Учительница твоя останется, так что приличия соблюдены будут. А потом тебя к Семёну отводить будут, он тоже хотел твоей науки. Христом-Богом тебя прошу, княже, уважь мою дщерь…

Я поклонился, а Борис повеселел и сказал:

– Вот сейчас к ней и пойдёшь. Тебя Юлька проведёт тайным ходом. Та же девка будет тебя и потом водить.

За дверью уже ждала бойкая девица лет, наверное, четырнадцати. Поклонившись, она повела меня ходом, где вообще никого не было, а потом открыла ключом замок на невысокой двери; мне пришлось склониться, чтобы в неё пройти. Мы оказались в небольшой комнатушке. Она навесила замок на дверь, через которую мы вошли, потом провела меня через другую, и я оказался в комнате, где за столом сидела Женя, а рядом с ней девушка необыкновенной красоты. Юлия поклонилась и, ничего не говоря, вышла, а я поклонился и встал столбом посередине комнаты.

Царевна поднялась и сказала мне:

– Княже, садись, молю тебя! – и показала на третий стул. Она была ослепительно красива – тёмно-русые волосы, серо-зелёные глаза, черты лица чуть неправильные, но именно это делало её неотразимой. Конечно, для своего времени у неё был один изъян – она была высока и стройна, тогда как в России, равно как и в других странах, ценились женщины в теле.

А ещё она была наделена необыкновенным умом и сообразительностью. С самого первого дня она задавала мне вопросы – по физике, по химии, по математике, по истории – на которые мне не так просто было ответить. Не знаю, почему в мире ценятся глупые женщины, но мне моей первой жены хватило; да и пример моей мамы, которая шутя решала самые сложные задачи по предметам, с которыми у меня в школе были проблемы, стоял у меня перед глазами. Да, не будь я женат, и не будь Ксения Борисовна царской дочкой, я бы в неё всенепременно влюбился. А так она стала для меня кем-то вроде любимой сестры. Я помнил, какой трагичной была её судьба в нашей истории – после воцарения Лжедмитрия, он приказал доставить её к себе, после чего ежедневно её насиловал в течение пяти месяцев. Пресытившись, он приказал постричь её насильно в монахини. Вскоре она родила сына Лжедмитрия, следы которого теряются, а потом провела всю жизнь по монастырям и достаточно рано умерла.

Я пообещал себе, что не позволю никому над ней надругаться. Но как? Да, хорошо было бы отдать её замуж за кого-нибудь из наших, но Борис никогда на это не согласится. Разве что после его смерти… А вот этого мне очень хотелось избежать – хоть он и был оболган впоследствии, он был весьма талантливым человеком и неординарным правителем. Оставалось лишь надеяться, что он будет и дальше править, но нужен был и запасный вариант – и для Руси, и для его детей, которые мне оба очень и очень нравились.

В тот же день, когда мы с Женей шли домой, подошёл служка и сказал:

– Княже, тебя Святейший видеть желает. Исповедоваться, говорит, тебе надобно. За девку не бойся – её до дома доведут.

Патриарх бросил на меня один взгляд и сказал:

– Значит, не выдержал?

Я хотел было оправдаться, мол, не виноват я, она сама ко мне пришла, но вместо этого с виноватым видом поклонился:

– Не выдержал, Святейший Владыко.

– Но хоть сказал ей, что расстаёшься с ней?

Я потупил глаза.

– Она сама потом со мною рассталась.

– А ты что?

Я и рассказал ему про банщицу. Тот выслушал меня и вдруг сказал:

– Княже, знаешь ведь, и Патриарху тяжело не смотреть на женщин. Но приходится. То же и для тебя, пока ты вдалеке от супружницы твоей. Вернёшься к ней, её и люби, как заповедовал нам Господь – "плодитесь и размножайтесь". Но ещё сказано – "не прелюбодействуй!" И одна у мирян жена, другой не дано, чай, не магометане мы. Ладно, давай, буду тебя исповедовать, – и он повёл меня в то самое помещение, что и в прошлый раз, где на аналое лежали Евангелие и крест.

Наложил он на меня епитимью – ровно на месяц запретил мне причастие, а ещё читать мне ежедневно Евангелие повелел "и молитвы исправно". А потом сказал:

– Поедешь ты первого октября в Измайлово. Вот перед этим и приходи на службу, исповедуешься и причастишься. Бо вижу, что нелёгкие грядут времена, и для тебя, и для нас для всех.

Тем временем, всё шло своим чередом – наши военные обучали новобранцев, наши учителя – детей и взрослых, а наши "купцы" не только ухитрялись налаживать связи с местными негоциантами, они же и закупали зерно, грибы и рыбу, а также ухитрились наладить торговлю с Балтикой. Более того, они весьма неплохо зарабатывали на проводке купеческих караванов вместе с нашими – после той памятной истории с Волчонком, никто из татей не рисковал даже приблизиться к нашим. И, как ни странно, несмотря на все затраты, мы каким-то образом ухитрялись не просто оставаться на плаву, но и даже выходить в плюс на этих операциях, тем более, что Александров и Борисов стали основными центрами товарооборота со Швецией, Данией и Пруссией. Сам же я в это не вникал, разве что один раз, когда Лёня Пеннер, глава нашей торговой миссии, подошёл ко мне и сказал:

– Лёх, дело есть. Приехал Никита Строганов из Соликамска. А нам соль нужна.

– Именно. Но…

– Знаю, знаю, сам бы договорился. Но я вдруг подумал – мы ж на Урал геологов посылать собрались. А Соликамск – это Пермский край.

– Понятно.

– Ну и, кроме того, его семейке не только Пермь принадлежит, а ещё в Астрахани они заправляют.

– Ясно.

Принял я Строганова у нас в "парадном кабинете", обставленном стараниями Лёни и его ребят как раз для таких мероприятий. Оказался он степенным мужиком с окладистой русой бородой, одетым в соболиную шубу, что в Москве бывало разве что у бояр. Не знаю, почему, но мы очень быстро нашли общий язык.

Я рассказал ему про то, что нам нужна соль, а ещё больше – местная рыба, вяленая, сушёная и копчёная, да в больших количествах. Тот согласился, но запросил весьма немалую цену; про неё я ему сказал, что такими вопросами у меня занимается "Лёнька Пеннер". Тот поскучнел – видимо, уже имел удовольствие говорить с Лёней и знал, насколько тот по-немецки прижимист, – но кивнул. И я тогда выложил вторую свою просьбу.

– Никита Григорьевич, – я с удовольствием заметил, что лицо того разгладилось, когда я назвал его на – ич, – ещё такое дело. Хотелось бы мне своих рудознатцев на Камень[8] послать, через твои земли, по воле государевой.

– Неведомы мне руды на Камне, княже, – голос Никиты звучал сокрушённо.

– Зато мне ведомы. А ещё мои люди знают выплавку доброго железа и меди. И хотели бы это делать на тамошних землях. Конечно, чтобы и у тебя интерес был.

Строганов сидел, как громом поражённый. Потом повернулся ко мне и сказал:

– Значит, княже, в долю меня взять хочешь.

– Именно так, Никита. А людей своих я бы по весне прислал, когда реки вскроются. Вот только дюже поздняя весна будет, думаю, не раньше мая, а то и в июне.

– И лето позднее будет?

– Не будет лета, будет сразу, как осень. А в августе уже морозы ударят.

– Да откуда сие тебе ведомо, княже? И про руды? И вещички у тебя разные чудесные, и дары твоих людей – и он показал мне наручные часы со взводом из американских запасов. – Княже, перекрестись!

Я перекрестился, не забыв сделать это двумя пальцами.

– Да, княже, чую я, приятелем твоим быть надобно. Приму я твоих людей честь по чести и пособлю им, чем смогу. Вот только пусть часть твоего железа и меди мне продавать будут. За хорошую цену.

– Добро, Никита. Договоришься с Лёнькой. А моё слово крепкое.

– Знаю, княже, слыхал про тебя. И моё тоже. А рыбу и соль я тебе много дешевле отдавать буду. Вот только скажи, зачем тебе столько?

Я рассказал ему про следующие два лета. Он сидел, поражённый.

– Если б я не видел, как ты перекрестился, я б подумал, что ты колдун, княже. Так вот. Сроблю я запасы у себя, ведь негоже, когда люди от голода умирают. И буду раздавать им, как и ты это решил. И тебе для богоугодного дела продам за столько, сколько мне всё это стоит. И братьям и сродникам своим поведаю. Вот только скажи, откель вы такие?

Я рассказал ему немного про Русскую Америку – конечно, не всё. Он же спросил:

– Есть у меня сын, Аникей Никитич. Странствовать хочет. Не возьмешь его с собой?

– Возьму, конечно. Вот только если к нам уедет, то нескоро вернётся.

– Вот и добро. Зато Строганов будет и в вашей Америке.

Распрощались мы сердечно и даже обнялись. Конечно, не факт, что нам в Америке нужен соглядатай Строгановых. Но вряд ли он в ближайшие годы сможет вернуться. А зато нам не только палки в колёса ставить не будут – нам на Урале помогут. А это дорогого стоит.

После этого, всё шло по накатанной. Я и далее учил Бориса и его родню, а особенно Ксению. И рассветы, и закаты становились всё зеленее, да и днём солнце было не желтовато-белым, каким ему надлежит быть, а красноватым, а небо приобрело отчётливый оранжевый оттенок, а к вечеру зеленело. Резко похолодало; по ночам лужи на улице замерзали, и я два или три раза чуть не упал по дороге в Кремль; каждый раз, к моему стыду, меня выручала Женя. Двадцать девятого сентября по старому стилю я временно распрощался со всеми моими учениками, а потом отправился на вечернюю службу и на исповедь к Патриарху, а тридцатого на литургию, которую на сей раз служили в соборе Чуда Архангела Михаила Чудова монастыря. А после неё я поехал в Измайлово.

По дороге в воздухе начали кружиться снежинки, но, к счастью, это быстро прекратилось, разве что землю изрядно успело припорошить. Я боялся за урожай и за скот, но в Измайлово для овец и коров были подготовлены скотные дворы и сеновалы, забитые сеном, а весь урожай был уже собран.

Практически все заводы уже работали. Речку успели запрудить в двух местах, и многие станки приводили в действие водяные колёса. Впрочем, первая паровая машина тоже уже была готова, пока ещё для ткацкой фабрики. На строительстве и на заводах работали вчерашние мастеровые, а кое-где и крестьянские дети. Меня поразило, насколько качественно здесь всё делалось; этим начало семнадцатого века выгодно отличалось не только от России девяностых годов века двадцатого, но и от Америки, и даже от Германии, где, несмотря на репутацию, лёгкий брак давно уже был в порядке вещей. И так как мы очень неплохо платили, а лучших обещали взять с собой в Америку, работа кипела – и продвигалась очень быстро, конечно, под руководством наших инженеров и строителей. А то, что мы ещё и учили их детей, давало им дополнительный стимул – потерять работу не хотел здесь никто.

На следующее утро, на торжественном построении, я вручал свежеотчеканенные медали лучшим кадетам из Царского Измайловского Военного Училища – так мы решили назвать свой "кадетский корпус". Золотые медали получили тринадцатилетние князь Михаил Скопин-Шуйский и Андрей Мышкин, младший сын кузнеца, ныне трудившегося на Измайловских заводах. Моё "смешение сословий" сработало на ура – оба были лучшими друзьями, несмотря на столь значительную разницу в происхождении.

Затем мы торжественно приняли присягу у выдержавших обучение рекрутов; их осталось около трёхсот пятидесяти; остальные частично сами ушли, а частично не смогли сдать экзамены по физподготовке и по наукам. Зато оставшихся произвели в действительные рядовые, а отличников – в сержанты. Троих Саша произвёл в младшие лейтенанты.

Из бывших рекрутов сформировали кавалерийскую полусотню, две роты, разведвзвод, хозяйственный взвод, миномётный взвод, и артиллерийскую батарею, оснащённую американскими семидесятипятимиллиметровыми пушками. Каждой роте и кавалеристам мы вручили по знамени, а знамя полка решили сделать переходящим – его вручили второй роте, заместителем командира которой был назначен свежеиспечённый лейтенант Дмитрий Пожарский. Именно он, встав на одно колено, как учили, принял знамя из рук полковника Сикоева.

А во время последующего пира ко мне вдруг подбежал кто-то из кадетов.

– Товарищ полковник, разрешите обратиться? – спросил тот. Где я и где полковник, подумал я, но мундир мне пошили именно полковничий.

– Разрешаю – наверное, не по-уставному сказал я.

– Вас вызывают по рации из Курска.

Строгановы

Глава 3. Идет красавица-зима