– Никого убивать не надо. Больные могут сами сделать себе инъекцию! Доктор Кеворкян[6] специально для этого изобрел прибор!
– А что, отличная профессия – доктор Смерть, – отозвался Стас. – Кандидаты будут в очередь выстраиваться – медики какие-нибудь неудавшиеся, патологоанатомы, некроманты всякие, потенциальные маньяки. Убивать – это тебе не лечить. Есть же в тюрьмах офицеры, которые приводят в исполнение смертную казнь. Еще и неплохо зарабатывают, наверное.
– Всегда б-были палачи, – вставил Глеб.
Голос его, густой и сильный, как будто вздрогнул от страха. Не верилось, что обладатель таких плеч – впору валуны таскать! – может заикаться.
– И неплохая лазейка для убийц, – усмехнулся Стас. – Вот возьмем любого больного человека. У него как у всех – семья, друзья, враги. Может, какой-то бизнес или квартира, счет в банке, да хоть коллекция монет, не суть. Всегда найдется кто-то, кто не прочь все это прикарманить. Даже если у нашего пациента ничего за душой нет, кто-нибудь обязательно пожелает ему смерти. Согласитесь, в девяноста девяти случаях из ста больной человек – обуза для родственников.
– А представляешь, каково больному осознавать, что он для всех обуза? – сказала Анечка.
– У человека должна быть возможность уйти с достоинством и не мучить ни себя, ни других! – заявила Яна.
– Ну вот легализуют эвтаназию, и где гарантия, что этим не воспользуются предприимчивые родственники, друзья и прочие доброжелатели? Что стоит заставить слабого, накачанного лекарствами человека подписать бумажку типа «умру по собственному желанию»? Короче, не надо давать людям лишнюю возможность проявить свою подлую натуру.
– Что-то ты невысокого мнения о людях, – процедила Яна.
– А ты меня сегодня что-то недолюбливаешь, – засмеялся Стас. – Но ты права, все люди, о которых я высокого мнения, уже умерли.
– Приятно слышать, – хмыкнула Анечка.
– Да ладно, вы же понимаете, о чем я. Воннегут хорошо придумал – побыть репортером с того света. Я бы тоже не отказался[7]. Жаль только, нет загробного интервью с Фрейдом, я бы с ним обязательно поболтал. Кстати, Ян, ты будешь рада узнать, что Фрейд умер от эвтаназии. У него шестнадцать лет был рак гортани.
Яна захлебнулась торжеством:
– Вот! Даже твой любимый Фрейд!
– Да, я и сам от него не ожидал. Старик столько сил бросил на то, чтобы сбежать от фашистов в Англию. Как будто еще пожить собирался. А через год на́ тебе – эвтаназия. Как знать, может, он тоже кому-то помешал?
– Ну ладно, хватит на сегодня эвтаназии, – вмешалась Анечка. – Она в тексте только для того, чтобы Воннегут мог увидеться со всеми интересующими его покойниками.
– Мои фавориты – Азимов, Гитлер и убийца Мартина Лютера Кинга, – объявил Стас.
– А м-мой – с-с-старик, который у-умер, с-спасая собаку, – поделился Глеб.
Предложения давались ему с трудом, слова то и дело разрывались надвое. Было в его речи что-то неестественное, механическое, словно неисправный робот пытался объяснить что-то важное. И как остальные сдерживались, чтобы не закончить за него фразу?
– Я тут ц-цитату сфоткал.
Он нашел в телефоне фотографию, помешкал и передал телефон Стасу, чтобы тот прочитал:
– «Каково это – умереть за шнауцера по кличке Тедди? Уж точно лучше, чем ни за что ни про что оставить свои кишки в джунглях Вьетнама»[8]. Что правда, то правда! – засмеялся Стас.
Я тоже усмехнулась этой дерзкой и невеселой мысли.
Словно почувствовав мое присутствие, Стас внимательно посмотрел на шкаф. Я присела, чтобы меня не заметили. Потрясающе нелепая ситуация: прячусь за шкафом от тех, с кем мне было бы по-настоящему интересно, – не часто все-таки распирает от желания подойти к незнакомым людям и поговорить о жизни и смерти.
Но нет, я не дам приступам снова меня опозорить. Ничего, у нас с бабушкой дома свой книжный клуб. И вообще, разговоры о книгах – это ведь очень личное, тут нужно доверие, потому что иногда говоришь о персонаже и вдруг понимаешь, что на самом деле говоришь о себе.
Громкое обсуждение прервалось, когда в холле послышались голоса: по крутой винтовой лестнице осторожно спускались ученики школы компьютерной грамотности.
– Ну что, дамы и господа, в следующий раз у нас «Лотерея» Ширли Джексон, – сказал Стас и продемонстрировал клочок бумаги с названием рассказа.
Глеб попрощался и поспешил к дедушке. Яна и Анечка ушли. Стас что-то искал в своем безразмерном рюкзаке.
Только я на цыпочках вышла из своего укрытия, как Стас резко обернулся и прижег меня взглядом. Глаза у него были светло-серые. Не знаю отчего, но светлые глаза всегда заставляют меня испытывать беспокойство.
Я замерла в проходе. Мы стояли совсем близко, но будто в разных концах читального зала. Видимо, я не ошиблась: книжный клуб – это закрытое общество.
– Извините, я тут книгу искала… – пробормотала я.
– Не нашли?
Я что-то промычала и беспомощно оглядела стеллаж.
– Мифология, – покивал Стас. Мне показалось, или в его голосе послышалось одобрение? – А «Страну аистов» читали? – спросил он чуть приветливее и снял с полки книгу.
На черной обложке поблескивали бронзовые доспехи с пугающей темнотой вместо рыцарского лица; название извивалось золотистыми готическими буквами.
– Это легенды Восточной Пруссии. Стóящая штука, много нового узнаёшь о родных местах.
– Спасибо. Правда, я тут скорее турист – к бабушке приехала. Но я давно собиралась что-нибудь про Восточную Пруссию почитать. Спасибо!
– Да не за что. – Он сдержанно улыбнулся и зашагал к выходу.
11
По дороге домой бабушка спросила заботливо:
– Струсила?
А ведь почти не струсила. Но стыдно было признаваться, что целый час простояла за шкафом и в обсуждении участвовала только мысленно. Зато мне Стас книгу посоветовал!
– Что за книжка? – встрепенулась бабушка.
– «Страна аистов». Прусские легенды.
– Интересно. Никогда не слышала! Ну а в клуб-то в следующий раз пойдешь?
Я пожала плечами.
– Ну, не всё сразу, – вздохнула бабушка. – Сейчас буду тебя пирогом откармливать – для смелости.
До панических атак я больше всего любила макароны. И чтобы много сыра! А по праздникам мама готовила чахохбили, оно все утро побулькивало на плите, а из миски на столешнице выглядывала темно-зеленая горка кинзы. По дому разносился горячий запах тушеных томатов и специй. Счастливый, домашний запах.
Я скучала по этому чувству – когда хочется что-то съесть. Не по ощущению голода, а именно по аппетиту, предвкушению чего-то вкусного. Между приступами тошноты я утратила способность наслаждаться едой. Еда стала обязанностью. Я давно не вставала на весы, но похудела сильно, видны были все ложбинки между костями.
На ужин была паровая курица с овощами. С тех пор как бабушке удалили желчный пузырь, она питалась исключительно из пароварки и временами чувствовала себя ужасно обделенной. Тогда она прописывала себе два куска пирога. («Потому что один – это не порция, а дразнилка какая-то!»)
Когда мы сели за стол, бабушка подытожила:
– Видишь, как хорошо, что сходила! И настроение сразу совсем другое!
– Угу, – промычала я и поковыряла кусок курицы.
Нужно есть хотя бы немного, чтобы таблетки усваивались. Иначе можно желудок испортить – так мама говорит. Начатая упаковка дитимина лежала рядом с бананами в хрустальной вазе для фруктов – бабушка положила на видное место, чтобы я не забывала принимать после еды.
Дитимин пришел на смену картаксеролу, от которого довольно быстро пришлось отказаться. Не знаю, может, стоило послушать Бычкова и не читать отзывы в интернете. «Каждый организм индивидуален, не всегда удается сразу подобрать препарат», – оправдывался Бычков.
Дитимин действовал получше, Бычков был в восторге от своих врачебных способностей. Я стала легче засыпать и иногда даже пользовалась лифтом, хотя мне по-прежнему казалось, что он вот-вот сорвется. Но отец говорил, что надо себя «воспитывать», вот я и воспитывала.
Тревога следовала за мной повсюду, только во сне я получала передышку. Не знаю, чему так радовался Бычков. Наверное, для него я была просто любопытным случаем.
Я почувствовала, как вдруг сдавило горло – опять слезы. Ну почему слабость так и лезет? Почему я такая жалкая и беспомощная?
– Сашенька, ты что, плачешь? Кто тебя обидел? – спросила бабушка, как в детстве.
Я мотнула головой и закусила губу.
– Ну, маленькая моя, чего ты расстроилась? Кушать не хочешь? Не кушай! Давай я уберу! Больше не будем эту паровую капусту есть! Мне она тоже осточертела как не знаю что! – Бабушка фыркнула по-кошачьи, выманив у меня улыбку. – Вот я иногда стою в супермаркете и на курицу-гриль облизываюсь. А потом строго так себе говорю: «Надежда! А ну брысь отсюда! Иди вон гречки возьми и наворачивай на здоровье!» И тут же сама себе отвечаю: «Фигушки! Хочу курицу, значит, будет мне курица! Один разок можно! И еще вон тот пончик с джемом!» И опять: «О, давай, давай! И курицу, и пончик, и картошечкой жареной закуси! Хорошо, что похоронное бюро как раз по дороге!»
Тут уж я смеюсь в голос. Пожалуй, никто не умеет так забавно передразнивать внутренние голоса, как бабушка Надя.
Она убрала тарелки с недоеденной курицей, и мы приступили к Ревнивому пирогу.
А после ужина я читала «Страну аистов». Замелькали черно-белые рисунки и фотографии замков и кирх, портреты королей и принцесс. Только что чужая и неизведанная, Страна аистов показалась вдруг родной и знакомой.
Легенды перенесли меня в утраченный мир витингов[9], лесных духов и тевтонских рыцарей. Грозно возвышались башни Инстербурга и Бранденбурга, с полей летел топот рыцарских лошадей, вниз по переулку Ролльберг спешили по колдовским делам две веселые кенигсбергские ведьмы. Великанша Неринга, водяной епископ, оборотень при дворе герцога Альбрехта – я не замечала, как перелистываю страницы. Пруссия не исчезла, она была здесь, в этой маленькой книжке, бережно упакованная в бумагу, чтобы ничего не треснуло и не разбилось.