Фригидная.
«Дорогая Ночка!» — начиналось письмо Климова, и эта немолодая женщина, его бывшая жена, невольно улыбнулась, потому что только он, Константин, так ее называл когда-то. А она звала его Кот. Такие милые прозвища влюбленных молодоженов… потом эти прозвища на долгие годы канули в Лету вместе в любовью и браком, а теперь вдруг взяли да и вынырнули оттуда!
«Ну надо же, он еще жив!» — порадовалась она от всей души. И в Париже — в Париже!!! — живет, подумать только! А она там была не далее как в прошлом году, и сын с женой туда ездили в свадебное путешествие, и никто даже не подозревал, что его отец находится именно там! Наверное, сына в гости решил позвать, вот и написал. Спохватился, ну надо же!
Наконец-то. Лучше поздно, чем никогда!
«Дорогая Ночка! Уж не знаю, с каким настроением ты откроешь это письмо… но погоди, не вспыхивай, не злись, не рви его, а дочитай до конца. Ведь это письмо с того света. Если ты его читаешь, значит, меня уже нет в живых».
Бывшая жена Климова недоверчиво смотрела на эту строку, видя в ней что-то необычайно несправедливое.
Да как же это так? Получить письмо от первого мужа лишь для того, чтобы узнать, что он — мертв?! Нелепость какая. Зачем вообще тогда было писать?!
Она снова опустила глаза к бумаге.
«…значит, меня уже нет в живых. Проклятый канцер взялся пожирать меня с усердием, достойным лучшего применения… Скоро, как я понимаю, пожрет и совсем. Операцию мне сделали, говорят, что пойду на поправку, но чует мое сердце, что меня просто зашили, потому что… потому что медицина, черт ее возьми, бывает бессильна слишком часто. И вот я решил подбить, так сказать, бабки. Смешное выражение, правда? Знаешь, Ночка, мне совсем не так весело, как может показаться по этому одурелому письму. Мне невыносимо хреново, а больше всего хреново — от одиночества, в котором я приближаюсь к концу. Ужасно хотелось бы увидеть сейчас тебя и сына… Зря, конечно, ты когда-то, когда мы разводились, запретила нам с ним видеться…»
Женщина, которую в давние времена звали Ночкой, вскинула брови. Честно говоря, она совершенно забыла об этом, это было так давно… больше двадцати лет назад… нет, ну кто воспринимает всерьез такие вещи?!
А Константин воспринял. И теперь ни ей не съездить к нему в Париж, ни сыну… Вот же досада!
Однако надо же все-таки дочитать!
«…запретила нам видеться и даже от алиментов отказалась. Впрочем, я всегда уважал твою принципиальность, а потому не лез с излияниями отцовских чувств».
Она горестно стиснула губы. В их с сыном жизни бывали дни, когда они выбирали, выпить газировки за три копейки — или поехать на трамвае. И на хлеб и молоко собирали деньги по всем карманам. Какая она дура была, что отказалась от алиментов! Правда, она очень скоро вышла замуж за весьма преуспевающего человека — и все бытовые проблемы разом разрешились. Следующий ее брак был тоже очень удачен. Она была красавица, мужчины гонялись за ней, она могла выбирать… И выбирала, кого хотела. Она уже несколько лет жила одна — третий муж скоропостижно скончался, — но, странным образом, ощутила себя вдовой только сейчас, во время чтения этого прощального письма Константина Климова. У нее даже слезы навернулись на глаза от жалости… к кому? Ну, к Климову, само собой. И к себе, его вдове, конечно!
«Какую бы горечь ты ни таила в душе все эти годы, надеюсь, ты, Ночка, простишь меня теперь, и не только потому, что живые всегда прощают мертвых. У меня есть кое-что… оно поможет мне загладить свою вину перед тобой. Это деньги, которых, как ты знаешь, никогда не бывает слишком много. Думаю, что ты богата благодаря двум своим мужьям, которые пришли мне на смену. Думаю, что мой сын тоже не бедствует. Насколько мне известно, у него уже есть ребенок. Так вот, этого моего внука я и назначаю моим наследником. Я хочу завещать деньги моим генам… помню, именно это выражение встретил я в одном чудесном детективе Дика Фрэнсиса, которого ты когда-то так любила. Я его тоже полюбил с годами. Мне кажется, именно когда я прочел эту фразу, у меня и зародилась идея — отдать мои очень немалые деньги моим генам… Пусть они будут счастливы! Только это должны быть НЕПРЕМЕННО мои гены, понимаешь? Потому что три миллиона евро — в недвижимости, акциях и на банковском счете — хотят принадлежать только моей родной капельке».
Однако на этом письмо не кончалось. И чем дальше читала его бывшая жена Климова, тем сильней у нее начинало стучать сердце. До боли! До жгучей боли…
Постепенно Ася приходит в себя — некогда предаваться, так сказать, рефлексии, когда посетители идут один за другим. Еле удается выгадать минутку сбегать в туалет.
Ася сворачивает в коридорчик — и чуть не сбивает с ног Надю, которая тащит штатив с негодными пробирками в санузел на утилизацию.
— Куда несетесь, Ася Николаевна, сейчас бы тут такое кровопролитие устроили, не дай бог! Пятнадцать пробирок — это вам не кот начихал, отмывай, Надя, делать тебе все равно нечего! — ворчит уборщица. Вообще совершенно не дело уборщицы — ворчать на администратора, но на Асю не ворчит только ленивый, она уже ко всему привыкла.
— Пятнадцать? — повторяет она. — Вроде их четырнадцать было.
— А вы откуда знаете?
— Да случайно посчитала.
— Пробирки посчитали?! — Надя смотрит на нее чуть ли не со страхом. — А зачем?
Ася не знает, зачем, поэтому смывается в туалет.
Когда она возвращается в холл, то видит, что настало короткое затишье. Прилив посетителей иссяк. Наталья, захлебываясь смехом, что-то рассказывает Марине Сергеевне.
— Да ты что?! — изумляется та. — Ну и ну!
И обе хохочут. В ту же минуту Марина Сергеевна замечает Асю — и вот просто-таки проглатывает смешок. Итак, смеялись над ней… впрочем, что тут удивительного? А вот интересно бы знать, что она опять такого натворила?
Гадать Асе долго не приходится.
— Снегирева, это правда, что ты пробирки в утилизации считала? — хихикает Наталья. — А зачем?
— Я просто случайно обратила на них внимание, — оправдывается Ася. — Случайно заметила.
— Нарастание симптоматики, — аж булькает от смеха Наталья. — Плохо дело, плохо! Это глюки, вот как это называется! Вчера тебе померещилось, что у меня разные серьги. Сегодня — что разные носки у мальчишки и у этого чокнутого сперматозоида, который тут скандалище устроил. Теперь пробирки начали размножаться…
Все! Асино терпение кончилось! Всему есть предел!
— Серьги у тебя вчера точно были разные! — говорит она зло. — Я это своими глазами видела. Если ты ничего вокруг себя не замечаешь, то я замечаю очень многое! Да, носки разные были у мальчика и у хулигана. И пробирок было четырнадцать! Я разглядела! А еще я увидела, что у тебя молния на брюках разошлась!
Наталья резко подается вперед и обеими руками прикрывает низ живота. Мгновение она стоит в этой нелепой позе, пока не начинает соображать, что молнию — как застегнутую, так и расстегнутую, — Ася увидеть никак не могла, потому что ее прикрывает роба, так что это — просто маленькая месть затурканной Снегиревой затуркавшей ее Левашовой. Но факт уже свершен — теперь Марина Сергеевна хихикает по Натальиному адресу, а Ася — та вообще смотрит на свою мучительницу с уничтожающей насмешкой.
Вообще вкус мести, пусть даже такой микроскопической, довольно приятен, оказывается…
Наталья выпрямляется и с ненавистью смотрит Асе в глаза:
— Ах ты козявка… да я тебя…
Продолжение не следует: дверь открывается, и в кабинет врывается невысокий плотный мужчина с полуседыми волосами. Он был здесь часа два назад, сдавал кровь на биохимию.
— Ничего себе, работают у вас! — восклицает яростно. — И как мне прикажете теперь при людях появляться? С такой веной?
Он сбрасывает куртку, закатывает рукав пиджака и показывает багрово-синее пятно в сгибе локтя:
— Я такое только в фильмах про наркоманов видел! Это что ж такое, а?! Увидит мой сын, ему пятнадцать… он сразу спросит — папа, ты что, колешься?
— Ну почему вы решили, что сын так плохо о вас подумает? — начинает журчать Марина Сергеевна. — Вы ему скажете, что сдавали кровь…
— А если я не хочу, чтобы моя семья знала, что я сдавал кровь?! — надсаживается мужчина. — Что тогда?
— Знаете, в аптеке продается бодяга… — робко подает голос Ася.
— Идите вы со своей бодягой в бодягу! А мне нужна компенсация!
— Какая? — со вздохом спрашивает Марина Сергеевна.
— Ну как минимум бесплатно вы мне этот анализ сделаете! — выпаливает мужчина, и Наталья что-то выразительно шипит сквозь зубы.
Ася злорадно смотрит на нее и вдруг… говорит неожиданно для себя:
— Между прочим, вы сами виноваты, что у вас синяк образовался. Если бы подержали ватку в сгибе локтя десять минут, как положено, никакого синяка бы не было. А вы ватку в урну выбросили, я сама видела.
— Ну, выбросил, — бурчит он, — потому что мне никто не сказал, что ее надо держать.
— Я говорила! — восклицает возмущенно Наталья. — Я просто не могла не сказать!
— А мне не сказали! — настаивает мужчина.
— Говорила, — опять, сама себе удивляясь, вмешивается Ася. — Я слышала.
— Неудивительно, что вы за нее заступаетесь! — шипит мужчина. — Вы все здесь — подружки неразлейвода!
При этих словах Марина Сергеевна деликатно прыскает, Надя, выглянувшая из коридора, издает громкий смешок, но поспешно скрывается, а Наталья и Ася угрюмо переглядываются.
Подружки неразлейвода. Это они. Хорошо сказано!
— Книгу жалоб принесите, — сварливо продолжает мужчина. — Или позвонить вашему начальству?
Он оглядывается на взятую в рамку листовку, где указаны телефоны всех кабинетов лаборатории и ее руководства.
— Или вы мне возмещаете моральный ущерб, или… я до Министерства здравоохранения дойду, я…
— Нет, что вы, — слабым голосом говорит Марина Сергеевна. — Конечно, мы сделаем анализ бесплатно, я верну вам деньги.