— Кому принадлежит дача?
— Мужу. Вернее, его отцу — Илье Григорьевичу Блонскому.
— Дарья… Это кто?
— Жена Решетова.
Скоков вздохнул, покрутил головой, как будто слишком тугой воротничок рубашки невыносимо резал ему шею.
— Ваша концертная деятельность производит впечатление.
— Зрители не жалуются.
— Я их понимаю… Голос у тебя чудесный, я бы сказал: чарующий.
— У меня и все остальное в порядке.
Обменявшись комплиментами, они с открытой неприязнью посмотрели друг другу в глаза.
— Я могу быть свободна? — спросила Ракитина.
— Если потребуешься, где тебя искать?
— Дома, Семен Тимофеевич. Это по личным вопросам, в случае, так сказать, безысходной тоски, а по всем остальным… — Ракитина ткнула большим пальцем в сторону безмолвствующего, но с огромным любопытством наблюдающего за всем происходящим Спицына, — обращайтесь вот к этому господину: он обожает решать кроссворды! Всего доброго! — Она подхватила сумочку, стремительно развернулась и выскочила из кабинета.
— С такой энергией в камере сидеть довольно сложно. — Скоков усмехнулся и перевел взгляд на Спицына. — Она вас не очень-то жалует. Почему?
— Нам платят деньги за работу, — зло отчеканил Спицын. — У вас еще есть ко мне вопросы?
— Небольшая просьба… Если к вам на лихом коне подскачет какой-нибудь журналист с дюжиной вопросов, то отвечайте только то, что известно Климову, его сыскарям и следователю Благонравовой: да, имеет место убийство, а кто, что, зачем… В общем, сделайте вид, будто этот кроссворд вам не по зубам.
— Я понял вас: ни про мужа, ни про карты — ни слова. Так?
— Очень приятно иметь дело с умным человеком, — не без иронии произнес Скоков, но Спицын не заметил этого, а может, только сделал вид, что не заметил, склонил голову — комплимент принят — и сказал:
— Я знал, что мы с вами сработаемся.
И они расстались, каждый с вполне определенным мнением друг о друге.
Скоков сидел неподвижно, смежив веки, подперев ладонью голову. Казалось, что он спит. Однако, просидев минут десять, не шелохнувшись, он внезапно вздрогнул и удивленно поднял брови. Послышался легкий вздох, и Яша Колберг, возникший перед столом, как тень отца Гамлета, сказал:
— Семен Тимофеевич, машину заправил под завязку.
— Подслушивал?
— Стенографировал.
— Ребятам суть дела доложил?
— В полном объеме.
Скоков рывком, как старый дог, поднялся, вышел во внутренний дворик и сказал, обращаясь к Родину:
— Саша, добеги до Климова или назначь где-нибудь ему встречу: звонить не надо — слушают, и скажи, чтобы телефон Ракитиной сегодня же поставил на кнопку.
«Перевести на кнопку» на милицейском сленге означает поставить на прослушивание и магнитофонную запись все разговоры, а также фиксировать, откуда звонят.
Скоков перевел взгляд на Красина.
— Виктор Андреевич, дела фирмы Ракитиной ведет адвокатская контора Спицына «Горное эхо». Ракитина, непонятно по каким причинам, на дух не переносит Спицына, но… сотрудничает с ним. Значит, их связывает нечто большее, чем любовь. Покопайся, выясни, что их роднит, почему они жить друг без друга не могут. Но бесконтактно. Действуй через знакомых, налоговую полицию, регистрационный отдел.
— На это потребуется время.
— А я тебя не тороплю, — сказал Скоков. — Но ты запомни: это вопрос вопросов. Именно на дне этого колодца может лежать то, что мы ищем.
— Мы ищем убийцу, — сказал Яша. Сказал не потому, что не понял Скокова, а потому, что хотел знать, до каких глубин докопался шеф путем логических умозаключений.
Лоб Скокова прорезала недовольная морщинка.
— Яша, убийца — исполнитель. Шестерка. Ноль без палочки. А нам нужен заказчик! Понял?
— Понял, — нахмурился Яша.
— Тогда заводи машину и поехали. — Скоков кивнул Волынскому. — А ты, Борис, на телефоне посиди. Если что не так, я тебе звякну. Договорились?
— Удачи! — кивнул Волынский.
— К черту!
Глава II
— «Мы поехали за город, а за городом — дожди, а за городом заборы, за заборами вожди», — продекламировал Яша, окинув веселым взглядом высокий, двухметровый глухой забор с дубовой калиткой, украшенной замысловатыми медными вензелями.
— Это точно! — Скоков с трудом отыскал небольшую кнопку звонка, несколько раз нажал и почти тотчас услышал басовитый лай собаки, торопливые шаги и резкий окрик:
— Барс, на место!
— Ждали, — сказал Скоков, оборачиваясь к Яше. — И ты меня жди. Сиди в машине и жди.
— Я могу быть спокоен?
— Ты что, пистолет прихватил?
Яша ответил неопределенно:
— Когда везешь на дело начальника, должен быть ко всему готов.
Щелкнул замок, калитка распахнулась, и перед Скоковым предстал среднего роста, крепко скроенный тридцатилетний мужчина в джинсовом костюме. Лицо помятое, взгляд озабоченный.
— Вы Скоков? — спросил он глухим от напряжения голосом.
— Да.
— Заходите. Моя фамилия Решетов. Маша предупредила…
— Очень приятно, — сказал Скоков, шагая вслед за хозяином, осматриваясь и поражаясь запущенности участка. Все росло само по себе — произвольно, как в лесу.
Около резного крыльца с навесом они остановились, и Решетов, взмахнув рукой, указал в глубину сада.
— Гриша там, в баньке. — Усмехнулся и добавил: — Развлекается.
— Пьет?
— Четвертый день.
— Один?
— С девочками.
— Ваши знакомые?
— Шлюхи телефонные… Работают по вызову.
— А вы, значит, отдыхаете… — не то вопросительно, не то утвердительно проговорил Скоков, помолчав.
— А я, значит, отдыхаю.
— Поссорились?
— Нет. Я элементарно брезглив: девки спят с кем попало, так что… Можно и наварить что попало.
— Понятно, — сказал Скоков. — Вы в курсе событий?
— Со слов Маши.
— И что вы по этому поводу думаете?
— Думаю, что это недоразумение. В момент убийства Гриша находился у меня, это могут и девочки подтвердить, Маша — на работе. Она мне звонила.
— А покойного вы хорошо знали?
— Слышал много, но ни разу не видел.
— А с Машей давно знакомы?
— Давно.
— Расскажите, где, когда и при каких обстоятельствах вы с ней встретились.
— В Омске. На гастролях. Я тогда работал у Быка.
— У кого?!
— Извините. У Скалона. Бык — это кличка. Так мы его прозвали за характер: что задумает, расшибется, но сделает.
Скалон — это живая история советской песни. Ему шестьдесят, а он все еще на эстраде — поет! Сорок лет поет! Перемалывает все: лирику, застольные песни, романсы, баллады, оды… Лошадь такому аппетиту позавидовала бы!
Ну и наград, конечно, нахватал — за всеядность, и дачку шикарную построил, и машину купил, в общем, жил не тужил — катался как сыр в масле. Но однажды влип. Крепко влип. Правда, не один, а в обществе действительно народных — Юрия Гуляева, Владимира Высоцкого, Людмилы Зыкиной, Аллы Борисовны Пугачевой…
Обвинение со стороны УБХСС было сформулировано предельно коротко и четко: левые концерты. Дело заключалось в том, что каждый артист мог дать в месяц ограниченное число концертов — обычно пять-шесть — за определенную плату. Все остальные считались левыми, за которые администрация какого-либо завода или института расплачивалась с артистом наличкой и, естественно, без свидетелей. В таких делах виновными признавались обе стороны.
Первым допрашивали Высоцкого, для которого капкан захлопнулся в Московском институте инженеров землеустройства.
Следователь. Сколько вам заплатили за концерт?
Высоцкий. Сто рублей. Но и бесплатно выступить не отказался бы. Сумму никогда не оговариваю: заплатят — спасибо, нет — что ж, не это главное. Не один раз выступал просто так, не за деньги, а ради общения со зрителями. Мне нужна аудитория, сколько можно петь на магнитофон для друзей! Если зрительской аудитории не будет, для меня это творческий конец.
Следователь. Сколько вы дали таких концертов?
Высоцкий. Пятнадцать-двадцать, может, меньше, может, больше. Я не считал.
Следователь. Где?
Высоцкий. При желании можно вспомнить. Только зачем? Я ведь ничего не отрицаю, для меня важно другое: возможность творческого общения с людьми. Легально я такой возможности не имею. Хотел бы давать концерты официально, да не разрешают. Почему? Им виднее.
Следователь. Кому это «им»?
Высоцкий. Стоит ли уточнять, неужели не ясно?
Следователь. Ну, хорошо… Скажите, как понимать: «В наш тесный круг не каждый попадал…»? Это слова из вашей песни.
Высоцкий. Я помню. А понимать надо так, что круг действительно был тесный — не пролезешь.
Следователь. А «Не буду я больше вором и бандитом, подамся-ка лучше в антисемиты». Или: «Это был воскресный день, и я не лазил по карманам…»
Высоцкий. Это ошибки моей молодости.
Следователь. За ошибки иногда приходится платить. Ну да ладно, допустим, я вас отпускаю, как говорили древние, с миром… Как вы намерены жить дальше?
Высоцкий. Как вам ответить… Я играю в театре, снимаюсь в кино, но без гитары, без песен просто не могу, а уж делать выводы — ваше право…
Допрашивали Высоцкого в 627-м кабинете на шестом этаже корпуса «А» всем известного дома номер 38 на Петровке. Пока длилась беседа, двери кабинета то и дело открывались и закрывались: у всех находился какой-то предлог зайти и посмотреть на живого Высоцкого. Зашел и Скоков. Он прекрасно знал оперативника Женю Немченко, который вел допрос, поэтому, не стесняясь, занял место напротив Высоцкого, внимательно осмотрел его — темно-зеленая водолазка, шерстяная кофта — и, усмехнувшись, перевел взгляд на приятеля.
— Вчера мой сын притащил его записи. — Скоков ткнул указательным пальцем в сторону Высоцкого. — Включил магнитофон, и я впервые услышал комплимент в свой адрес… «Побудьте день вы в милицейской шкуре, вам жизнь покажется наоборот. Давайте выпьем за тех, кто в МУРе! За тех, кто в МУРе, никто не пьет…»