Через несколько минут Немченко отпустил Высоцкого и, потупившись, сказал:
— Семен Тимофеевич, я выполняю указание сверху.
— Догадываюсь. — Скоков налил себе из графина стакан воды. — Кто там у тебя по списку следующий?
— Скалон.
— Вот его и коли. Он — «народный», ставка у него — тридцать четыре рубля. Приехал, спел: «Что-то с памятью моей стало, то, что было не со мной, помню…» — сел в машину и — дальше, на следующий концерт. Вот кто бабки делает! За вечер он твою месячную зарплату выколачивает. А Высоцкого… Он гэбэшникам поперек горла встал, пусть сами с ним и разбираются.
Скалона «кололи» на следующий день, но выбить так ничего и не смогли. Видимо, он за это время успел собрать необходимую информацию, узнал, что интересует УБХСС, и на все вопросы Немченко отвечал коротко и односложно, повторяя, по существу, ответы Высоцкого: «Да, выступал, ибо без общения с людьми, без песен жить не могу! Приглашали обычно через посредника. Деньги? Иногда платили, но чаще всего пел за «спасибо». Как, например, последний раз в городке космонавтов. Мне позвонил Лонов, прислал машину, устроил после концерта банкет… Домой я вернулся только на следующий день. Естественно, с подарками — всякими там космическими безделушками. Но о деньгах речь и не заходила. А если бы и зашла, я бы наотрез отказался. Разве можно с друзей брать деньги? Не верите, позвоните Лонову. Вот вам его телефон… Дважды Герой Советского Союза врать не станет!»
Дело с левыми концертами закрыли, а старшего оперуполномоченного Евгения Немченко уволили по причине несоответствия занимаемой должности — гэбэшники, видимо, не простили ему хорошо подготовленную, но проваленную акцию против Высоцкого.
Скоков сперва это только предположил, но, когда Женя Немченко погиб в автомобильной катастрофе, он принял эту версию окончательно и бесповоротно, ибо случайностей в своей работе не допускал.
А Скалон… Скалон продолжал петь.
Скоков познакомился с ним в Колонном зале Дома Союзов, куда приехал вместе с женой на концерт, посвященный Дню советской милиции. В перерыве он заглянул в буфет и носом к носу столкнулся с Виктором Панкратовичем Можейко — следователем по особо важным делам прокуратуры СССР и… народным артистом СССР Львом Скалоном. Они сидели за столиком, оживленно беседовали и попивали коньячок — Скалон уже отпел свое в первом отделении и, видимо, позволил себя угостить.
— Вы незнакомы? — спросил Можейко, пожав Скокову руку.
— Я его знаю, — польстил гостю Скоков, — а он меня — нет.
— Тогда знакомьтесь, — рассмеялся Можейко. — Наш главный специалист по раскрытию убийств Семен Тимофеевич Скоков…
Скоков поморщился.
— Зачем человека пугаешь?
— Я не из пугливых, — улыбнулся Скалон. Улыбка у него была открытая, располагающая, но Скоков на это не купился: он давно выбросил в мусорную корзину карикатурный образ преступника, сформированный в мозгах советских людей средствами массовой информации: низкий лоб, маленькие злые глазки, бульдожья челюсть. Чаще бывало наоборот — хорошо сшитый костюм, безукоризненные манеры, приятная внешность.
— Чем занимаетесь, Семен Тимофеевич? — спросил Скалон после обязательного в таких случаях обмена любезностями.
Почти все дела у Скокова шли под грифом «совершенно секретно» — советскому человеку не полагалось знать, что в его стране ежедневно убивают, грабят, воруют, — поэтому рот у него, как говорится, всегда был на замке, а здесь вдруг не выдержал, разоткровенничался.
— Разбираю довольно сложное дело, — сказал он, ответив улыбкой на улыбку. — Погиб мой товарищ. Гаишники утверждают, что смерть наступила в результате автомобильной катастрофы, а мои сыскари считают, что это хорошо и заранее спланированное убийство. Вы его не знали?
— Кого?!
— Женю Немченко.
Улыбка на лице Скалона на секунду пригасла.
— К сожалению, знал. Он меня вызывал по поводу так называемых левых концертов.
— И вас тоже? — разыграв удивление, спросил Скоков.
— И меня, и Зыкину…
— А кто сегодня вас пригласил?
— Алексей Васильевич Редькин.
Этот разговор — не то двенадцатилетней, не то четырнадцатилетней давности — Скоков вспомнил сразу же, как только Решетов произнес фамилию Скалона, вспомнил и подумал: «А не тогда ли иуда Редькин собрал на Можейко компромат и затащил в свои сети? На чем же попался Можейко? Может, Скалон его мордой в грязь сунул? Очень интересная деталь… И связка великолепная: следователь по особо важным делам прокуратуры СССР Можейко — народный артист Советского Союза Скалон — заместитель министра МВД России Редькин. Редькин, правда, недавно выбыл из игры — в Бозе почил, но… связка осталась. Кто из них главный — Скалон или Можейко?»
Скоков чертыхнулся. Разобраться в данной ситуации довольно сложно: как определить, что собой представляет замазанный государственный чиновник — работает на группировку или сам руководит этой преступной группировкой?
— Скалон играл в карты?
Не ожидавший подвоха Решетов ответил утвердительно. Затем подумал и, усмехнувшись, добавил:
— Но никогда не зарывался.
— По маленькой играл?
— Да, в свое удовольствие.
— Понятно, — сказал Скоков. — А теперь, Вадим, постарайся вспомнить фамилии людей, с которыми Скалон играл в карты.
— Меня к столу не приглашали — в людской обедал, на кухне. — Решетов нервно покрутил державшуюся на одной нитке пуговицу и, подумав, оторвал ее и спрятал в карман. — А вот как помочь вам — знаю.
— Ты не мне поможешь — своим друзьям.
— Но у меня условие, — сказал Решетов, не обратив на реплику Скокова абсолютно никакого внимания.
— Выкладывай.
— Я назову вам фамилию человека, который довольно часто играл с Быком и прекрасно знает круг его знакомых, если вы дадите мне слово…
— Даю, — прервал его Скоков, мгновенно сообразивший, чего желает Решетов. — Я тебя не видел и ничего не слышал.
— Я верю вам, — сказал Решетов и, помолчав, коротко выбросил: — Илья Григорьевич Блонский.
— Это… отец Гриши?!
— Да.
— Ну и семейка! — Скоков достал сигарету и долго мял ее, не скрывая, что услышанное явилось для него полной неожиданностью — выстрелом над ухом, который моментально вызвал массу вопросов, требующих незамедлительных ответов.
Решетов угадал его состояние и, явно любуясь произведенным эффектом, спросил:
— Удивлены?
— Есть немного. — Скоков выбросил измочаленную сигарету, достал новую и, прикурив, сказал: — Вадим, одну карту я уже знаю — тройка, но, чтобы выиграть — помочь твоим друзьям, я должен знать и остальные…
Решетов расхохотался:
— Семерка, туз… Об этом еще Александр Сергеевич на весь мир растрезвонил!
— Германн схватил даму и проиграл. Я проиграть не имею права. Не имею! — повторил Скоков. — В моей игре ставка — жизнь!
— Вас интересует старик Блонский?
— Да.
— История эта длинная, так что пройдемте в дом. — Решетов поднялся на крыльцо и распахнул дверь. — Прошу!
Скоков двинулся было вслед за хозяином, но вдруг, словно что-то вспомнив, на полдвижении остановился и задумчиво посмотрел в сторону баньки, контуры которой едва просматривались сквозь зелень листвы.
— Ты его предупредил о моем приезде?
— Конечно.
— И несмотря на это, он продолжает пить… Почему?
— Час назад этот же вопрос задал ему я…
— И что он тебе ответил?
— При общении с ментами надо быть естественным, как животное, иначе они тебя заподозрят в том, чего ты и сроду не вытворял.
«Фраза, — подумал Скоков. — Красивая фраза. А что за ней? Наверное, этот сукин сын сотворил такое, что ему и трезветь не хочется».
Журналисты частенько пишут: потомственный сталевар, потомственный рыбак, хирург… отдавая таким образом дань уважения человеку, который, с детства впитав и постигнув все премудрости отцовской науки, достойно и профессионально занимается своим делом, но они сразу же начинают чесать в затылке, когда речь заходит о сыне… допустим, артиста. Здесь им на ум приходит только одно: по блату устроили. Ну, а уж если услышат: потомственный игрок… В этом случае они издают звук, похожий на мычание, или вообще немеют, не зная, каким образом прокомментировать данное словосочетание.
Гриша Блонский был потомственный игрок — шесть поколений играли до деда, играл дед, отец. Играли азартно, презрев царские запретные указы, невзирая на чины и занимаемые должности. По воспоминаниям деда, Илья Григорьевич Блонский помог Коле Некрасову (да-да, уважаемый читатель, тому самому, который писал: «Вчерашний день, часу в шестом, зашел я на Сенную, там били женщину кнутом, крестьянку молодую…») проиграть в карты «Современник», и последний пустился в бега — смотался за границу, долго бедствовал (на стихи и поэмы не проживешь), но к сорока годам отыгрался и стал одним из богатейших людей России — купил имение с померанцевыми рощами, выписывал из Англии собак и ружья, увел чужую красавицу жену, посадил «на вексель» самого министра финансов господина Абаза.
Григорий Ильич Блонский проиграл родовое поместье в Саратовской области и конюшню с дюжиной знаменитых орловских рысаков.
Дед Григория, полковник Добровольческой армии Деникина, при бегстве из Новороссийска проиграл свое место на покидающем порт пароходе и остался в России, о чем впоследствии, правда, никогда не жалел.
Отец — кандидат наук, доцент Московского автомеханического института — дружил с Игорем Кио, Александровым, Ворониным, Николаем Гутаровым по кличке Бабай, Мариком Рабиновичем и другими известными российскими каталами. По вечерам после трудов праведных они собирались у кого-нибудь на квартире и предавались любимому занятию — играли. До рассвета. По-крупному. Однажды Воронин раздел Кио, а потом прошел слух, что сам просадил миллион (зарплата в те времена колебалась от ста двадцати до ста восьмидесяти рублей в месяц) Александрову. Через неделю Блонский по кличке Горе (проигрывая, он всегда причитал: «О горе мне!») обул Александрова и попал под Марика Рабиновича. Последний взял солидный куш, купил машину и поехал кутить в Сочи. По дороге разбился. Поговаривали, будто его догнал кто-то из проигравших…