Продолжил славные традиции своего рода и Гриша — не подвел, так сказать, поддержал честь фамилии. Причем слово «не подвел» в данном случае можно с полным на то основанием понять буквально, ибо Гриша всегда помнил: главное в жизни — образование и работа, поэтому он пошел по стопам отца — с отличием окончил автомеханический институт, аспирантуру, а вот применить на практике свои познания, к сожалению, не успел: началась перестройка, и жизнь потекла по другому руслу. Примерно треть друзей Гриши Блонского умотала за границу — в Германию, Штаты, продав мозги тем, кто знал их истинную стоимость, вторая треть, попав под колеса рыночной экономики, занялась бизнесом и вскоре прогорела, остальные… Остальные просто остались не у дел, ибо делать деньги из тех же денег было тошно и противно.
Остался у разбитого корыта и Гриша — ни друзей, ни занятий и ни малейшей перспективы получить в ближайшем будущем какую-либо работу. В груди как заноза сидела боль за похороненную государством фундаментальную науку, щеки горели от стыда за правительство, которое с ловкостью шулера сдало карты таким образом, что весь народ, поверив в приватизацию, остался в дураках, а в голове скворчонком стучала одна-единственная мысль: как в таком положении выжить? Стучалась, стучалась и достучалась: — «А не сыграть ли в подкидного?» Зря, что ли, папочка обучил его всевозможным фокусам? Он ведь умеет метить колоду и на свист, и на щуп, и на глаз, умеет заряжать, трещать, передергивать — любая карта ляжет в нужный момент в прикуп. Да и голова у него варит: считает варианты не хуже бездушного компьютера. А обыгрывать есть кого! Нынче скороспелых миллионеров развелось больше, чем поганок в лесу в грибной год. Так что, «дайте в руки мне гармонь…»
— И он взял? — спросил Скоков, выслушав Решетова.
— Взял. Он понял, что перестройка подкорректировала не только науку, экономику, искусство, но и мораль, правила игры…
И законы преступного мира, подумал Скоков. Он в свое время, когда над словом «мафия» в кругах МВД только посмеивались, одним из первых пришел к выводу, что преступный мир развивается по Дарвину — видоизменяется, меняет окраску, привычки, хватку в соответствии с окружающей средой, в общем, приспосабливается. Теперь правят бал не воры в законе, а крестные отцы, авторитеты, денежные тузы, у которых на содержании бригады молодых, крепких и надежных бойцов, оснащенных и вооруженных по последнему слову техники, которые в состоянии влиять не только на экономику, но и на политику страны.
— Чем вы сейчас занимаетесь?
— Лично я веду переговоры с клиентами — умасливаю: ведь если концерт не состоится по нашей вине, мы обязаны выплатить неустойку. А это довольно кругленькая сумма.
— Услугами какого банка пользуетесь?
— «Лира».
— Бухгалтер?
— Маковеева Нина Ивановна.
— Моим сотрудникам, возможно, захочется с ней поговорить, так что предупредите ее…
— Документация у нас в полном порядке. — Решетов пожал плечами. — Но если вы желаете…
— Желаю. — Скоков еще раз внимательно осмотрел «горницу», в которой они сидели: стены, обитые вагонкой, отливают мягким желтоватым цветом, батареи, работающие от газового отопителя, забраны деревянной решеткой, пол застелен теплым линолеумом — под паркет, окна большие, светлые, а за ними — яблоневый сад… — и подумал, что именно в таком деревенском доме на свежем воздухе ему хотелось бы дожить свой век. — А сейчас я хочу побеседовать с Гришей. Проводи меня к нему.
Картинка, которую увидел Скоков, войдя в предбанник, могла бы, пожалуй, поразить воображение любого советского человека: вдребезги пьяный ковбой играет в карты с красивой полуголой девицей — рыжие волосы, зеленые глаза, римский носик, усыпанный замечательными веснушками, и большие, налившиеся золотистой спелостью дыни груди. Поразился и Скоков. Но не потому, что никогда ничего подобного не видел, а потому, что его приход проигнорировали — ковбой и полуголая девица, лишь на миг вскинувшая свои зеленые глаза, продолжали самозабвенно резаться в карты.
— Здравствуйте! — сказал Скоков, кашлянув в кулак.
Ковбой — он был в одних джинсах, державшихся на подтяжках, и черной фетровой шляпе — вскинул голову, на удивление легко поднялся и по-гусарски щелкнул босыми пятками.
— Григорий Блонский. А вы, если не ошибаюсь, Семен Тимофеевич Скоков. Верно?
— Верно.
— Присаживайтесь, Семен Тимофеевич. Вот самовар, вот чай… Через пару минут я к вашим услугам.
Скоков отпустил Решетова, прошел к столу и сел на табуретку. Осторожно сел, ибо всего в каких-нибудь двадцати-тридцати сантиметрах от него пружинисто покачивались груди-дыни.
Девица резким движением головы откинула свалившиеся на лоб волосы, посмотрела на Скокова. Заинтересованно посмотрела, изучающе, как доктор на впервые появившегося в его кабинете пациента.
— Екатерина Матвеевна.
— Бывшая учительница литературы, а ныне — девушка по вызову, — бесстрастно добавил Гриша.
— Почему бывшая? — возразила Екатерина Матвеевна. — Я и сегодня преподаю.
— Простите, что?
— Сексологию.
— А с литературой завязали?
— Маленькая забастовочка: зарплату четвертый месяц не выдают.
— Пика, — сказал Гриша. Они играли в преферанс с болваном.
— Трефа.
— Здесь.
— Бубна.
— Здесь.
— Знаете, на что мы играем? — спросил Гриша Скокова.
— Понятия не имею.
— Я хочу, чтобы она преподавала не сексологию, а литературу.
— Врет он все, — улыбнулась Екатерина Матвеевна. — Просто ему понравилось спать со мной. Семь пик!
— Здесь.
— Играй.
Гриша открыл прикуп… Семерка и туз. Масть — пиковая.
— Девять пик!
— Деньги к деньгам идут, — вздохнула Екатерина Матвеевна. — Закрылся?
— И тебя, дочка, закрыл. — Гриша взял ручку, быстро произвел подсчет и торжественно объявил: — Катенька, ты проиграла мне тысячу и одну ночь! А тысяча и одна ночь — это почти три года. Так что три года ты не имеешь права мне изменять.
— В таком случае все эти три года ты должен меня содержать.
— Кто ж откажется содержать учительницу литературы! — Гриша хлопнул себя ладонью по широкой груди. — А пока… как договорились: раздевайся и — в парилку. Чтобы была чистой, как девственница!
— За это надо выпить!
— Выпьем. — Гриша разлил по стаканам коньяк. — За литературу, подруга!
— За любовь! — Екатерина Матвеевна лукаво подмигнула Скокову, медленными глоточками осушила свой стаканчик, затихла и… Сидела она в джинсах, а встала — голая, прошлась вдоль стола, слегка покачивая бедрами и заставляя мужиков любоваться своими длинными, покрытыми южным загаром ногами, круто развернулась, вскинула руки-лебеди.
Эх, закрутим махорочку бийскую,
Бабы старые выпить не прочь,
Ах за первую, да за лесбийскую,
Да за горькую брачную ночь!
И, распахнув дверь в парную, скрылась, растаяла. Звенел где-то под потолком лишь ее бархатный голосочек:
— Девки, любите меня! Все! Хором!
Гриша хотел подняться, но Скоков удержал его.
— Не надо. Она специально тебя заводит.
— Вы что, думаете, она мне нравится? — опешил Гриша.
— Думаю, да.
— Ошибаетесь. Я таким образом искореняю проституцию.
— Блажен, кто верует, — усмехнулся Скоков.
— Я верю.
— А как быть с теми проститутками, которые в шахматы играют?
— Ими пусть Каспаров занимается.
Скоков улыбнулся. Ему нравился этот занозистый парень, и он не скрывал этого.
— Гриша, у тебя, наверное, было очень трудное детство?
— Очень! Я с утра пел: «Взвейтесь кострами синие ночи, мы пионеры, дети рабочих…» А я — дворянин!
— Несмотря на это, я задам тебе несколько вопросов…
— Постараюсь ответить искренне, господин полковник.
Скоков насторожился.
— Откуда тебе известно, что я полковник?
— Семен Тимофеевич, не держите меня за дурака. Когда Машка сообщила, что вы хотите со мной побеседовать, мне, естественно, захотелось кое-что о вас узнать. Я позвонил Спицыну, и он выдал мне необходимую информацию.
— Какую именно?
— Что вы — полковник, бывший работник МУРа, раскручивали в свое время довольно громкие дела, в том числе и картежные, а ныне — директор частного сыскного агентства «Лучник»… Это, так сказать, официально. А неофициально… Блатные держат вас за честного мента.
— Лестно, конечно, но спасибо я им за это не скажу. — Скоков плеснул себе в чай коньяку, сделал глоточек и вытащил из кармана сигареты. — Кто такой Владимир Слепнев?
— Я его биографию не изучал.
— Гриша, я повторю то, что уже говорил твоей жене и твоему другу Решетову: если я это дело не раскручу, то на Петровке подставят вас — тебя или твою жену. Устраивает такой вариант?
— Нет.
— Тогда давай без выкрутасов.
— Хорошо. Только мне не так уж много известно, как вы думаете.
— Что я думаю, я скажу тебе в конце разговора.
Гриша скептически хмыкнул и уставился в пол.
— Слепнев — профессиональный катала. Появился он на горизонте около года назад и начал стабильно и планомерно обувать всех подряд — кто под руку попадется. Дошла очередь и до меня. Мы столкнулись с ним в одном грязном катране, куда авторитеты обычно не заглядывают. Меня это насторожило. Впрочем, не только меня — многих, ведь у нас как: авторитеты катают с авторитетами, гусары — гонщики, майданщики — работают в ресторанах, поездах дальнего следования, на вокзалах, скверах… А этот — с кем попало и где попало.
Ну ладно, сели мы с ним за стол. Сперва тянули поровну, но потом он стал постепенно перетягивать. В чем дело, думаю, ведь играем-то честно…
— Извини, — перебил Скоков. — Честно… Это как?
Гриша взял колоду, перетасовал, сделал трещотку.
— В очко играете?
— Умею.
Скоков набрал двадцать и остановился. Сказал:
— Хватит.
Гриша добрал две карты, вскрыл их, и Скоков увидел то, что и ожидал увидеть, — дама, семерка, туз.