Первым делом Лев Борисович проверил верхний этаж своего акционерного здания — банк, адвокатскую контору, сеть магазинов. И сразу же нарвался на неприятность. Генеральный директор банка Георгий Степанович Гаврилов, который достался ему в наследство от безвременно погибшего друга Жени Крайникова, крупного предпринимателя и финансиста, сообщил, что его американские партнеры Воловик и Макашевич исчезли с горизонта вместе с предоставленным кредитом.
— Ты звонил им? — спросил Лев Борисович.
— В контору. Секретарша ответила, что, вернувшись из отпуска, они в тот же день отбыли по делам в Париж. Я в это не верю.
— Почему?
— Лев Борисович, я предупреждал вас: большие деньги через вторые руки крутить опасно.
— Советчиков у меня много…
— Я — генеральный директор! — взорвался Гаврилов. — И мне отвечать, если…
— Успокойся, — резко прервал его Лев Борисович. — Это дело я возьму на личный контроль.
«Пришла беда — отворяй ворота». Лев Борисович набрал номер адвокатской конторы. Спицын, узнав его голос, многозначительно кашлянул и сообщил, что все идет по заранее разработанному плану: очередная партия товара из Парижа благополучно миновала таможню и поступила в магазины.
— Так что любимый город может спать спокойно, — бодрым голосом закончил он свой доклад, пожелал хозяину доброй ночи, но трубку не положил — ждал, по-видимому, вопроса и недоумевал, почему этот вопрос ему не задают.
— Ну что у тебя еще? — не выдержал Лев Борисович. — Мерзость какую-нибудь приготовил?
— В квартире Маши Ракитиной произошло убийство.
Наступила пауза. Спицын ждал реакции хозяина: взорвется — стрела попала в цель, нет — ушла в молоко.
— Стас, — помолчав, сказал Лев Борисович, — стрелок из тебя — как из меня балерина: хреновый! Я к этому делу отношения не имею. Кого шлепнули?
— Володю Слепнева.
— Что за личность?
— Предположительно карточный игрок.
— Когда это случилось?
— Девятого. Около шести часов вечера.
— Девятого вечером у меня был концерт…
— Я знаю.
— Тогда какого черта ты мне мозги пудришь?
— Лева, ментов интересует не исполнитель, а заказчик…
И только тут до Льва Борисовича дошло, что вся эта история — чемодан с двойным дном: кто-то очень умный, проведав о его ссоре с Ракитиной, решил проявить благородство и отомстить за него — знай, мол, сука, свое место!
— Предполагаешь, меня подставили?
— И очень грамотно.
— А сперва, значит, подумал, что это дельце я провернул, так?
Спицын предпочел не отвечать — держал паузу. Но и Лев Борисович не лыком шит — умел молчать, думать… вспоминать…
Они познакомились лет пятнадцать назад, когда Скалон влип с левыми концертами. Порекомендовал Спицына кто-то из знакомых, сказал: «Лева, позвони вечерком этому парню, пригласи в Дом композиторов и… ты забудешь о своих проблемах». Лев Борисович так и сделал, но когда они встретились и он увидел перед собой средних лет мужчину с простецким лицом и бравыми — а-ля Чапаев — усами, то искренне пожалел о содеянном, подумал: «С таким дураком быстрее сядешь, чем выйдешь». Незнакомец, словно угадав его мысли, безмятежно улыбнулся.
— Не волнуйтесь, мил человек, адвокат — это актер, но работает он не на публику, а на власть. Вы меня поняли?
— Понял, — озадачился Лев Борисович.
— Прекрасно. А теперь поведайте мне, каким образом вы зарабатываете деньги. Только искренне, ничего не утаивая. Таким образом мне будет легче посадить в калошу тех, кто желает посадить вас. — И рассмеялся: ему, видно, понравился собственный каламбур.
Через два дня Льва Борисовича вызвали на Петровку, и он, сработав под Иванушку-дурачка, поведал следователю о своих злоключениях: «Да, выступал, ибо без общения с людьми, без песен жить не могу. Деньги? Иногда платили, но чаще всего пел за «спасибо». Вот вчера, например, был День учителя, я выступал в родной школе… Вечер кончился застольной песней «Подмосковные вечера»… Нет, петь для народа и от имени народа — это большое счастье!»
До суда дело не дошло. Лев Борисович пригласил Спицына на очередной — внеплановый — концерт и после его окончания, когда они возвращались на машине домой, передал ему конверт.
— Это мой гонорар за этот вечер, — сказал он, улыбаясь своей доброй, широкой улыбкой.
— Хороший гонорар! — Спицын спрятал деньги в карман, глубоко вздохнул и удивительно чистым и нежным голосом пропел: — «Широка страна моя родная…»
— «Много в ней полей, лесов и рек»… — подхватил Лев Борисович, разделяя радость новоявленного друга.
— Вы меня неправильно поняли, — рассмеялся Спицын. — Периферию надо загружать, мил человек, а Москву… Москву оставьте для новогодних огоньков и прочих больших праздников. Тогда и вы будете спать спокойно, и милиция: у нее отпадут вопросы к вам. Вы меня поняли?
Лев Борисович переварил мысль, по достоинству оценил и стал планомерно и настойчиво проводить ее в жизнь.
Через полтора-два года вспаханная почва дала урожай. Теперь начальники периферийных концертных организаций, желая с помпой отметить очередной праздник, звонили не в Госконцерт, а Скалону, и он относился к таким просьбам, как правило, с отеческой заботой и пониманием — присылал восходящих молодых звезд, открытие которых, конечно же, принадлежало ему и которые в благодарность за это работали на своего учителя, как говорится, не за страх, а за совесть.
Перестройку Лев Борисович встретил во всеоружии — духовно стойким, прилично упакованным, готовым к схватке с любым врагом. Но, чтобы сражаться с открытым забралом, необходимо иметь крепкие тылы — защиту, которую мог организовать только опытный юрист. Лев Борисович мгновенно вспомнил Спицына, позвонил ему, пригласил на обед в Дом композиторов и, увидев его, был приятно удивлен: от простецкого вида и бравых — а-ля Чапаев — усов не осталось и следа. Перед ним стоял седеющий, гладко выбритый господин с умным, насмешливым взглядом и крепкой осанистой фигурой.
— Станислав Евгеньевич, я вас не узнаю! — воскликнул Скалон. — Вы ли это?
— Лев Борисович, — сказал Спицын, — я вам уже говорил, но могу повторить еще раз: адвокат — это актер, который работает на… власть. Власть переменилась, переменился и я.
Лев Борисович развел руками и произнес коронную фразу своей жены:
— У кого есть мозги, у того они есть!
Когда Спицын обстоятельно, со всеми подробностями изложил историю, которая произошла в доме Ракитиной, Лев Борисович сказал:
— Здесь что-то не так. Давай все проанализируем от «а» до «я».
— Давай, — согласился Спицын.
— Вопрос первый… Ты действительно подумал, что это моих рук дело?
— Предположил.
— Причины?
— Машка вышла из-под твоего контроля и могла…
— Ничего она не могла, — отрезал Лев Борисович. — Я устроил ей пару концертов, за которые она получит о-очень приличные бабки, и — все, девочка заткнулась!
— Ты умеешь заглядывать вперед, — сказал Спицын. — Это плюс…
— А минус?
— А минус то, что ты не поставил меня об этом в известность. Поэтому я предположил худшее: Машка подбила на бунт всю команду. Могло такое произойти?
— Допустить можно. — Лев Борисович налил себе рюмку водки. — Вопрос второй… Ты все-таки считаешь, что меня подставили?
— Да.
— Но кто? Ведь, кроме нас двоих, о нашей ссоре с Машкой никто не знал!
— Жесткий вопрос, — процедил Спицын. — Но я тоже хочу тебя прямо спросить: ты что, во мне сомневаешься?
— Ни на йоту! — замотал головой Лев Борисович. — Не смей так даже думать!
— В таком случае проболтался ты!
— Стас, не хами!
— Хамом звали одного твоего соотечественника, а я сейчас просто анализирую обстановку.
Лев Борисович встал, прошелся по кухне, посмотрел в зеркало и процедил, обращаясь скорее к себе, чем к собеседнику:
— Ну кому я мог проболтаться?
— Жене.
«Марина, конечно, стерва. Необыкновенная стерва! И рогов мне не занимать, но… Она меня никогда не продаст».
— Это исключено.
— Что «исключено»? Что она тебя не продаст или то, что ты ей этого не говорил?
— Не помню, Стас, — признался Лев Борисович. Он выпил рюмку, помолчал, и вдруг лицо его озарилось веселой усмешкой. — Слушай, а может, мы зря костер раздуваем? Может, вся эта история — чистой воды случайность?
— Нет, Лева, случайностей в таких делах не бывает. — Голос Спицына стал настолько категоричен и тверд, что улыбка, на какой-то миг озарившая лицо Льва Борисовича, пригасла, и он вновь крепко задумался.
«Допустим, меня подставили… Что дальше? Менты прискачут к Грише Блонскому — доказывай, мол, свое алиби. Гришка докажет… Но Гришка им и на хер не нужен, им важно выяснить мотив убийства… И здесь этот проклятый Скоков получает возможность докопаться до моей ссоры с Машкой… Ну и что? Могу даже приврать, скажу: у нас роман!..»
— Лева, — прервал его размышления Спицын, — а ты не находишь странным, что вы все — игроки…
— Не понял, — сказал Лев Борисович. Но мысль, подхлестанная словом, уже побежала по кругу — покойник, Гриша Блонский… С Гришей он никогда не играл, а вот с его папочкой Ильей Григорьевичем приходилось — не одну ночь за картами просидели…
— …нет ли в этом какой-либо связи?
Лев Борисович услышал лишь конец фразы, но этого оказалось достаточно, чтобы связать воедино обрывки мыслей и установить факт, который, став достоянием общественности, рикошетом негативно повлиял бы на карьеру его друзей. Влиятельных друзей, занимающих ответственные посты в управлении государством. Этого Лев Борисович допустить не мог, ибо превыше всего ценил в жизни преданность и дружбу. Обыкновенную человеческую дружбу.
— Спасибо за звонок, Стас. Ты дал мне хорошую пищу для размышлений. До завтра.
— До завтра.
Лев Борисович дал отбой и тут же набрал номер своего старшего сторожевого пса Александра Ивановича Рогова, в задачу которого входила охрана верхнего этажа акционерного здания. Александр Иванович позднему звонку не удивился. Он, в прошлом опер зоны строгого режима СТ-2 города Тулуна, был тем звеном, которое в свое время крепко-накрепко повязало именитого певца с преступным м