Шеф Ромека оказался порядочным человеком. Он помог ей решить вопросы, связанные с похоронами, вернее, имитацией похорон, поскольку гроб был пуст: ни тела, ни каких-либо останков, соответствующих его ДНК, не нашли. Кинга согласилась подписать документы только ради Марыси, чтобы у той не было проблем с бумагами — вскоре ей предстояло сдавать экзамены в лицей.
Цикл повторялся. Когда Кинга была уверена, что Ромека нет в живых, он звонил и говорил то же, что и раньше — что уже почти закончил свои дела и скоро приедет. Иногда удавалось вызвать его на воспоминания. После каждого разговора она плакала, но вновь набиралась уверенности, что это он, настоящий, что он жив и в конце концов вернется. Это наверняка был он — звонивший знал такие подробности, о которых никому не рассказывают.
Месяц спустя Кинга совершила поступок, на несколько дней загнавший ее на грань депрессии. Она позвонила сотруднику аэропорта, который дал ей Это, и так долго его мучила, что он согласился скопировать для нее запись с камер охраны в Хитроу, а с трех точек показывала пассажиров перед гейтом, в рукаве и дверях самолета. Ромек был на всех трех. Он сел в самолет, и за ним закрылась дверь. Не мог же он выйти из других дверей? И это не мог быть фотомонтаж. Да и зачем? Чтобы обмануть обычную женщину, каких миллионы? Остатками рассудка она приняла к сведению простую информацию — он поднялся на борт самолета.
Теперь образ ее мира еще больше не сходился воедино, но в конце концов она отказалась от попыток залатать дыру в собственной реальности.
Осенью Кинга сменила работу, перейдя на полставки. На новом месте никто не знал о ее прошлом, и она могла начать с нуля. Но Ромек продолжал звонить; реже, чем вначале — раз в несколько дней, раз в неделю. Обычно после короткой эйфории, поскольку он снова обещал, что вернется, она проваливалась в черный колодец депрессии, лишавшей ее всего. Тогда она снова пила до беспамятства. На следующий день просыпалась с чудовищным похмельем, но могла жить дальше — до нового звонка.
Кинга стирала с Этого пыль, даже накрыла его салфеткой, хотя вряд ли черный ящичек можно было случайно поцарапать, если он пережил катастрофу. Она жила в подвешенном состоянии от звонка до звонка многие месяцы, пока странный траур не начал ее тяготить, хотя она решительно отвергала подобную мысль.
Где-то в середине февраля Кинга преднамеренно отклонила вызов с неопознанного номера, решив, что с нее хватит, и весь остаток дня делала вид, что начинает новую жизнь. Вечером она, плача, десятки раз прослушивала записанное сообщение, в котором Ромек говорил все то же, что обычно, но его голос звучал как никогда грустно.
Марыся уже несколько недель гуляла с новым парнем, который произвел на ее мать намного лучшее впечатление. Чтобы было еще смешнее, его тоже звали Мариуш.
Дочь уехала в обещанный лагерь. Кинга осталась на две недели одна — наедине с Этим и телефоном. На работе она еще как-то справлялась, но дома без дочери впадала в апатию. Будь у нее в Варшаве какая-то родня, может, было бы легче.
Она не сводила глаз с Этого, дожидаясь, когда в очередной раз мигнет зеленый светодиод, — будто надеясь, что случится нечто иное, неожиданное. Ничего, однако, не происходило. Без Марыси — которой она обычно готовила еду, стирала, и с которой иногда, сжимая в руке телефон, смотрела сериал по телевизору, — ее реальность продолжала расходиться с реальностью мира за пределами квартиры. Она пропустила очередной корпоратив, сославшись на домашние обязанности, и тщательно следила, чтобы никто из ее новых коллег ничего не знал о ее личной жизни, и тем более о том, что случилось год назад.
И все же что-то изменилось. Дом уже не был храмом тишины. Кинга перестала ждать сигнал домофона, хотя и продолжала отвечать на каждый телефонный звонок. Она жила, и ритм ее жизни все так же определяли звонки с неопознанного номера. Ромек утратил материальный облик, став лишь голосом. В отсутствие Марыси он позвонил дважды и говорил примерно одно и то же. Во второй раз удалось поговорить с ним чуть дольше. Они вспоминали свою первую встречу, когда смертельно друг на друга обиделись из-за какой-то ерунды или недоразумения. Собственно, их союз начался с того, что им захотелось друг перед другом извиниться. Это было семнадцать лет назад. В конце разговора Ромек даже рассмеялся, но сразу посерьезнел и, как обычно, сказал, что ему пора заканчивать, и еще надо завершить кое-какие дела.
Потом она проверила время соединения — почти час. Дольше всего.
Она налила себе спиртного в пропорции один к одному. Когда Марыси не было дома, Кинга пила больше, при дочери сдерживалась. Потягивая обжигающую горло жидкость, она напряженно думала, потом доливала виски с колой и продолжала думать дальше — зеленый светодиод за это время мигнул трижды, то есть прошло больше трех часов. За минувший год она проанализировала все возможности, включая безумный вариант, что Ромека похитили, но у него есть доступ к телефону. Все это казалось бессмысленным.
В конце концов она решила, что ей делать, и, прежде чем погрузиться в пьяный сон на диване, пообещала себе, что именно так и поступит.
Зигмунт сменил номер телефона, но Кинга упросила секретаршу, чтобы та дала ей новый. Позвонив, она попросила о встрече. Зигмунт продал фирму и теперь занимался чем-то другим, но нашел время для жены бывшего коллеги. Они встретились в кафе на улице Новый Свят.
— А ты похудела, — вежливо заметил он.
— Скорее постарела на десять лет, — ответила она. — Впрочем, рада, что заботишься.
Он молча проглотил ее слова.
— Как жизнь? Устроила свои дела?
— Не особо. Честно говоря, я так и не смирилась с его смертью.
Зигмунт явно пребывал в замешательстве. Возможно, он чувствовал себя виноватым — в конце концов, именно он послал Ромека на ту конференцию. Впрочем, об этом Кинга ни разу не думала.
— С подобным тяжело смириться, — Зигмунт крутил в руке стакан с кофе латте. — Иногда требуется немало времени…
Банальность, но вполне понятная. Анализировать его слова она не собиралась.
— Я не смирилась. В буквальном смысле. Я верю, что он жив.
Зигмунт удивленно взглянул на нее, словно на старого друга, который вдруг заявил, что верит в гномов. Он хотел что-то сказать, но Кинга его опередила. Достав из сумки Это, она положила его на стол. Как раз в этот момент мигнул светодиод.
— Знаешь, что это?
Ей хватило взгляда Зигмунта в качестве ответа. Он коснулся матового корпуса.
— Я сменил профессию, — помолчав, сказал он. — Теперь торгую красками.
— Но ты знаешь, что это такое?
Зигмунт сглотнул, но не кивнул, хотя ему этого хотелось.
— Мы закрыли проект, но Ромек настоял, чтобы его продолжить, и полетел в Лондон искать инвесторов. Это была его инициатива, для него это было очень важно. Ему не удалось никого убедить, а потом — та трагедия… Ты должна взять себя в руки и начать новую жизнь. Нельзя жить в подвешенном состоянии. Начни сначала.
Он коснулся ее руки. Кинга покачала головой.
— Не знаю, что правда, а что нет, — сказала она. — Он… Ромек иногда мне звонит. Вчера тоже звонил. Мы разговариваем. Не могу этого объяснить. Несколько разговоров я записала в качестве доказательства. Я пыталась отдать их полиции, но ко мне отнеслись как к сумасшедшей, обезумевшей от потери мужа. Но я знаю — он жив, он где-то в больнице, может в тюрьме. Когда об этом думаю, мне кажется, что я брежу. Но, когда он звонит, я верю, что он жив. Я же с ним разговариваю.
Кивнув, Зигмунт быстрыми глотками допил латте, словно лимонад, и встал.
— Мне пора, — сообщил он голосом человека, получившего наконец возможность выйти из неловкого положения. — Работа.
Бросив еще один быстрый испуганный взгляд на Это, он вышел, не оглядываясь. Кинга увидела прижатую стаканом банкноту в десять злотых и сперва не знала, повод ли это для обиды, но решила не обижаться — все равно это не имело значения, поскольку встречаться с Зигмунтом она больше не собиралась.
Положив вторую банкноту под блюдечко своего эспрессо, она убрала Это в сумку и вышла.
На следующий день Кинга не выдержала. Когда позвонил Ромек, она уже выпила три стакана и кружила по дому, держась за стены. Она потребовала, чтобы он сообщил ей, где находится, либо перестал звонить. В ответ он лишь сказал «извини» и отключился. Расплакавшись, она кричала в мертвый телефон, что не это хотела сказать и отказывается от своих слов, пусть он позвонит снова.
Кинга выбросила в мусорное ведро наполовину опорожненную бутылку «Олд Смаглера», но тут же снова ее достала и поставила на место, зная, что единственное, чего ей может стоить попытка избавиться от виски, — поход в ночной магазин. В ту ночь она больше не пила.
Утром, а точнее около полудня, поскольку была суббота, она придумала новый план действий и отыскала номер Марека — единственного, кто мог ей поверить. И даже если бы не поверил, тогда он был с ней, и она ощущала с ним некую связь. Неважно. Она просто хотела попросить его о помощи. Репортер знает больше, чем обычный человек, — должен знать, так как первым оказывается там, где что-то происходит.
До этого она звонила в два детективных агентства. В обоих ей отказали, что, в общем-то, свидетельствовало о них с лучшей стороны: не хотелось вытягивать деньги у вдовы, которая рассказывает о муже, чудом спасшемся в катастрофе и находящемся где-то в плену, но с неопознаваемым телефоном под рукой. Она решила, что не станет отбивать у Марека охоту с ней общаться подобным рассказом. Просто скажет, что хочет встретиться, а потом все будет проще.
Она удержалась от соблазна выпить для храбрости. Требовалась ясность ума, чтобы быстро представиться, — прошел год, и он мог ее забыть. Подготовив напоминание из двух фраз, она набрала номер. Ответила женщина, голос которой звучал так же измученно, как и ее собственный.
— Здравствуйте, меня зовут Кинга Беднаж. Могу я поговорить с Мареком?
— Марек… его больше нет.