Луна успела удалиться с места преступления и поглядывала на Коржино сбоку. Вид у нее был мирный. Ветер еще носил одинокие капли воды, сорванные с веток. Митя отодвинул висевшую на одной петле калитку огорода и направился к окнам. Он по очереди отогнул толстые ржавые гвозди в переплетах рам и распахнул все три окна.
Он снова подошел к крыльцу, и вот тут, именно в этот момент, во втором часу ночи, первой ночи на своей названой родине, Митя услышал голоса.
Собственно, неизвестно, были ли это голоса, или, может быть, вода стекала по желобку с крыши, или крылья ночных птиц рассекали воздух, или ворочались в хлеву овцы. Но Мите почудился разговор, словно истекающий от звезд, обильно усыпавших небо. Он поднял голову и по привычке нашел Большую Медведицу. От нее исходил низкий, еле слышный и умиротворяющий голос, похожий на женский своими интонациями, а Полярная звезда вторила ей детским шепелявым голоском совсем неразборчиво, точно по междугородному телефону. Митя прислушался со всем вниманием, но слов нельзя было разобрать.
— Спи… — послышалось ему слово Большой Медведицы. — Спи…
Митя тряхнул головой. У него заболела шея, и глаза заслезились от долгого вглядывания в звезды. Он вернулся к семье, и они вновь устроились на ночлег.
Аня легла с Митей. Ее трясло, и Митя старался согреть ее, прижимая к себе. Наконец Аня уснула. Митя осторожно выскользнул из ее объятий и пошел на диван. Из окна тек холодный воздух. Митя вдохнул его всею грудью, лег рядом с Малышом и тоже заснул.
Утром они смеялись, вспоминая ночное происшествие, и попутно искали печную заслонку. По всей видимости, хозяин закрыл трубу, уходя на сеновал. Но спросить было не у кого. Анатолий Иванович ушел пасти ни свет ни заря, а Витька, оседлав мотороллер, куда-то умчался.
Заслонка не была найдена, а потом о ней забыли. Она возникла только под вечер, когда снова нужно было протапливать печь. Митя решил было идти напролом, сложил в печке дрова и с большими мучениями поджог их. В результате изба наполнилась дымом. Тогда-то и была предпринята последняя отчаянная попытка найти заслонку на чердаке. Но и она не увенчалась успехом.
Спустившись по лесенке вниз, Митя остановился и прислушался. В темном, приятно пахнущем навозом пространстве двора, за перегородкой, угадывались очертания коровы. Черного теленка видно не было. Митя подошел к перегородке и просунул руку сквозь доски. Пальцы натолкнулись на теплый коровий бок. Малюта вздрогнула и подалась назад. Митя провел ладонью по гладкому шерстяному телу коровы точно так же, как ласкал печную трубу, и снова испытал кратковременный прилив нежности ко всему на свете, включая себя самого. Сделав шаг назад, он почувствовал, что угодил ногой в свежую коровью лепешку. Это быстро ликвидировало нежность. Митя схватил клок сена, вытер ботинок и отправился к Ане докладывать о результате поиска.
Уже выходя из двора, он услышал, как за спиной, из темноты, кто-то явственно сказал:
— Откуда он? Его здесь не было…
— Тихо… — раздался другой голос, напомнивший ему вчерашний голос звезд, и все смолкло.
Митя оглянулся, различил вверху черный провал сеновала, обиталища Витьки, и решил, что тот прячется там вместе с каким-нибудь приятелем. Но выйдя наружу, он увидел, что Витька с грохотом и дымом подкатывает к крыльцу на мотороллере. Фара мотороллера горела, как глаз дракона. Витька молодецки осадил его, два раза прогудел в гудок, возвещая о своем прибытии, и заглушил мотор.
— Слушай, там у тебя на сеновале кто-то, — сказал Митя.
— А-а, — безразлично протянул Витька и принялся закатывать дракона в стойло.
Когда Митя вернулся в избу, оказалось, что хозяин уже пришел, а заслонка обнаружена. В верхней части печки была ниша, прикрытая ситцевой занавеской. Там и находилась заслонка, а вернее круглая дыра, ведущая вниз. Она прикрывалась чугунными, вложенными друг в друга кругами. Митя опознал в них то, что он привык подразумевать под словом «конфорка». Хозяин виновато хмыкал, слушая рассказ Ани об угаре, и объяснял свой поступок тем, что хотел сохранить тепло, потому и прикрыл трубу. Во всяком случае, во избежание повторений Мите было вменено в обязанность проверять состояние чугунных кружков перед сном, что он впоследствии и делал, предохраняя семью от отравления.
Вечером, уложив детей, они вышли с Аней на заветную тропинку и пошли вдоль изгороди друг за другом в молчании. Слева лежало поле в тумане, звезды тихо улетали вдаль, а над полем лилась еле слышная песня. Они остановились, прислушиваясь, но не смогли определить направление, откуда доносилась песня. Может быть, пели в соседней деревне, а может быть, и еще подалее. Голос был хриплый, надтреснутый, он не приближался и не удалялся, слов разобрать не было возможности, да и мелодию они не знали. Митя обнял жену, подхватил ее на руки и понес к изгороди. Там он осторожно опустил Аню на землю, перепрыгнул через изгородь и уже оттуда снова поднял ее и перенес в поле. Аня покорно молчала.
Они пошли по полю в тумане, расступавшемся перед ними. Через минуту деревня исчезла, потом пропали в дымке кривые линии изгороди. Вокруг было только поле с мокрой от росы травой и та же песня, обступавшая со всех сторон. Митя вел жену за руку, и Аня шла рядом, послушная как ребенок. Вдруг они остановились и прижались друг к другу все так же в молчании. Митя снял с плеч жены старый свой плащ и бросил его на землю. Плащ лег пузырем, едва примяв густую траву, и они легли в центр пузыря под звездами в странной немоте.
Они не заметили, как смолкла песня. Перед Митиными глазами было бледное лицо Ани, светящееся в темной траве. Волосы путались с травой, трава пахла волосами жены, а совсем близко качались огромные, покрытые капельками росы стебли, которые касались Митиного лица, оставляя на нем холодные следы.
Они утонули в тумане, в поле и слились с землей — почти незаметный на равнине живой холмик.
Внезапно слева от них что-то глухо топнуло, и по земле передался их телам толчок. Воздух сдвинулся, и снова раздался двойной отчетливый удар.
Митя ощутил, как вздрогнула Аня. Они повернули головы на шум и в трех шагах от себя увидели исполинскую тень лошади. Она занимала полнеба. Между связанными веревками передними ногами лошади мерцали звезды. Лошадь опустила голову к земле, сорвала губами несколько травинок, но вдруг прянула ушами и прыгнула обеими ногами вперед. Снова им передался по земле двойной толчок, и лошадь исчезла в тумане.
Митя откинулся на спину, и звезды словно упали на него. Аня беззвучно засмеялась, спрятав лицо у него на груди.
— Вот дура! — в сердцах выругался Митя. — Людей нет, так лошади мешают! — приходя в себя, добавил он и тоже засмеялся, глядя на звезды, которые радостно запрыгали по небу и расплылись неровными пятнышками.
Они не сразу нашли изгородь и тропинку. Туман густел, а выплывающие из него предметы казались поначалу бесплотными, постепенно проявляясь, как негативы, в сыром объеме. Митя и Аня переговаривались шепотом, потому что нарушить эту тишину было нельзя. Изгородь всплыла из тумана, и в тот же момент снова началась хриплая песня, теперь уже другая.
Они перелезли через изгородь и быстрым шагом пошли по тропинке к деревне. Песня была справа, в поле, в тумане.
— Это наша лошадь поет… — таинственным шепотом произнесла Аня и, осмелев, засмеялась уже громче, словно они миновали запретную для звуков зону.
Глава 3
Следующим утром Витька, как всегда в тирольской шляпе, спустился с сеновала, выпил кринку молока, утер рукавом губы и спросил:
— За грибам пойдем?
«Интересно, снимает ли он когда-нибудь шляпу?» — думал Митя в это время.
— За гриба-ам! — весело передразнила Витьку Аня. — Не за грибам, а за грибами!.. Или по грибы? — неуверенно закончила она.
— Все равно, — примирительно сказал Митя и принялся снаряжать экспедицию.
Каждому полагалось по корзинке и ножу. Дети надели резиновые сапоги и куртки с капюшонами. Митя накинул плащ, поскольку небо с утра хмурилось и вполне возможен был дождь.
Аня осталась дома готовить еду на ближайшие дни, чтобы разом с этим делом развязаться. Она уже заполняла огромные чугуны картошкой, вываливала туда из банок тушенку и вдвигала ухватом чугуны в печь.
— Ну, с богом! — сказал Митя и вышел из избы. Витька повел их напрямик через поле к лесу. Он шагал впереди, в сапогах с отворотами и с белым куриным пером в шляпе, появившемся вдруг дерзко и неожиданно. Митя шел последним, слушая разговоры детей и изредка лаконично отвечая на их вопросы.
— Увидите… — говорил он. — Найдем… Или не найдем.
Митя испытывал что-то похожее на волнение. Он готовился к встрече с лесом, как с давним знакомым, который за давностью может и не признать, а хотелось бы, чтобы признал. И сам Митя сомневался — узнает ли места, которые они облазали прошлый приезд вдоль и поперек, так что могли найти дорогу домой из любой части леса, даже если не было солнца. Сейчас Мите более всего хотелось найти березовую рощу, потому что она прочнее других запечатлелась в памяти. Эта березовая роща, встреченная им по-настоящему впервые в жизни прошлый раз, поразила его тем, что выглядела точь-в-точь такой, какой представлялась по книгам или увидена была в кино. Это была классическая березовая роща — чистая, светлая и стройная, как механика Ньютона.
Они углубились в лес по дороге, в глубоких колеях которой стояла вода, а посередине росла редкая трава. Потом Витька круто свернул влево, сказав, что здесь хорошее грибное место. Митя с детьми тоже послушно повернул, взглянув при этом на небо, но определиться по солнцу не смог. Низкие лохматые тучи мчались над лесом, почти задевая верхушки деревьев, все участки неба были одинаково светлы или же одинаково темны — смотря как считать. В лесу было сумрачно.
Дети поминутно подбегали к нему с грибами, по большей части сыроежками, волнушками, свинушками, к которым у Мити не было никакой симпатии и доверия, и спрашивали — брать или не брать? Митя отвергал предложенные грибы, а сам все озирался по сторонам и ждал, когда же он начнет узнавать лес, а лес начнет узнавать его. Создавалась натянутая обстановка обоюдного неузнавания, закапал дождь, встреча грозила оказаться испорченной.