– Я делаю очень много того, о чем потом жалею.
– А я не жалею, потому и спрашиваю. Ведь ты не будешь против, если иногда я буду здесь покуривать?
– Отнюдь… Вот только… А, хотя, неважно, – добавила она. «Может быть он? Его письма? Нет, слишком не уверен в себе, пытается быть наглым, а выглядит смешным. К тому же малость ограничен, чист лицом, глубоких интеллектуальных шрамов не обнаружено. Но обаятелен до слез. И все-таки не он. И, по-моему, уже пора перестать видеть в каждом встречном этого неуловимого ангела. Прошло всего пара часов, а я возвела в ранг святых приблизительно сорок человек, и это только те, которых мне удалось вспомнить. Нужно пойти и поработать над песнями, а не примерять нимб и крылья всей моей кафедре психологии. Хуже некуда, когда сам становишься жертвой своих же собственных догадок, предположений и выдумок. Начинаешь неукоснительно верить высосанным из пальца и притянутым за уши аргументам, удивляясь, какого черта объект «нападок» ведет себя совершенно «неподобающе», и его программа действий разительно отличается от той, которую ты уже успела ему составить. Просто вспомни Германа, а главное, хорошенько припомни почему вы с ним расстались. Перестань писать сценарий своей жизни на десять актов вперед. Просто живи Эмми, просто дыши». Эмми круто повернулась на пятках, прочеканила шаг до двери, и, прежде чем Бес успел опомниться, исчезла за ней.
Бес вспотел. «Ну конечно же, это был самый банальный из всех банальных вопросов в мире. Любой бы задал его при первой встрече: «О, Гебхард, ты куришь траву»? «Ну, конечно, Остин». И глаза у нее сразу стали недобрыми, бездушно оценивающими, как будто я вещь, ну или что она там себе напредставляла. Хотя, что я так разошелся… Я не Фрейд и копаться в ее мыслях и чувствах не собираюсь. Неумелый анализ действий оппонента до добра не доводит. Особенно таких, как я. А ее взгляд – это просто взгляд. В конце концов все мы не ангелы». Но попытка успокоить самого себя не помогла, а, наоборот, усилила тревожность.
– Я что-то не то сказал? – спросил Бес, страдальчески глядя на Кэт, попутно отметив, что этот вопрос был еще глупее предыдущего.
– Не стоит так переживать по пустякам, – сказала Кэт. Просто у Эмми очередной приступ вдохновения, – она толкнула его на диван и сунула в руки пачку сигарет. «Дорогие», – заметил Бес и нерешительно вынул одну из картонного квадратного гробика. Сигарета оказалась на редкость тяжелой, и он закашлялся, смерив Кэт удивленным и в то же самое время восхищенным взглядом. «Интересно, что она пьет».
Кэт подошла к бару и взяла оттуда бутылку, этикетку которой Бес не смог разглядеть из-за слез, проступивших на глазах. Она небрежно плеснула содержимое на два пальца в кофейную кружку с черными подтеками по гладкому ободку и бросила в нее маленький белый шарик круглой таблетки, громко и уверенно размешав все это ложкой.
– Держи, – Кэт протянула Бесу кружку и выжидательно уставилась на него, а точнее на его выразительный рот с подвижными губами, которые все еще не хотели разжиматься и впускать в себя ее целебное снадобье.
– Что это? – спросил Бес, держа кружку в вытянутой руке, точно это была граната или десятипроцентный раствор серной кислоты.
– Это успокоительное. Плюс виски. Спешу заметить, что хороший, поэтому не спеши выливать все это в раковину. Пей и приди, наконец, в себя. Взрывная смесь, но придает уверенности в себе. Иногда даже больше чем требуется.
Хотя кружка и была полна лишь на одну пятую, Бес довольно надолго растянул процесс поглощения, как будто дегустируя напиток, якобы пытаясь уловить необыкновенный букет вкуса своим разбухшим от сигареты языком.
В гостиную, не раздеваясь, вошел Удо. Судя по злой гримасе, застывшей на его пыльном лице, в институте дела обстояли хуже, чем он ожидал. Посмотрев на Беса, он расплылся в лукавой улыбке:
– Боже, мой, Кэт. Неужели ты снова развернула флюгер своих сексуальных предпочтений в другую сторону? Берегись, мальчик, – вызывающе обратился он к Бесу, растрепав его волосы холодной красной рукой, – хорошо следи за ней ночью. Она может сбежать в комнату напротив, и ты опять останешься не удел.
Кэт пропустила эту колкость мимо ушей.
– Я нашла басиста, – сказала она, посмотрев на уже совсем ничего не понимающего Беса, которому хотелось поскорее уйти домой из этого обиталища сумасшедших.
– Замечательно, – рявкнул Удо. – Я просто счастлив.
– Меня зовут Бес.
– Удо.
– Ты, что, японец?
– Немец, – бросил он уже поднимаясь в свою комнату и проклиная родителей за столь «удачно» выбранное имя, благодаря которому девяносто девять человек из ста принимают его за потомка династии Цинь, даже не смотря на его большие голубые глаза, высокий рост и совершенно неазиатскую внешность. – Меня не беспокоить. У меня много важных дел.
– Счастливого пути, – Кэт помахала ему рукой на прощанье. – Ну чего ты так на меня смотришь? – Бес даже вздрогнул от резкости ее тона. – Просто у них сегодня плохое настроение. И вообще: вот твое солнце, вот твое небо, – указала она рукой на лампочку и потолок, – бери и пользуйся. Просто не забывай, что ты в этом мире не один, – теперь она обвела рукой комнату и хлопнула Беса по плечу. Неожиданное дежавю неприятно накатило волной из отдалённых глубин памяти, заставляя оживать видения сегодняшней ночи.
– А у вас что, все по расписанию?
– Нет. Но если нечего делать, мой юный друг, то ты вполне можешь его составить и неукоснительно его же и соблюдать, строго следя за тем, чтобы и другие особи, живущие здесь, не нарушали данного священного постулата. Еще могу возложить на тебя раскладывание вещей в платяном шкафу по цветам и материалам, если ты конечно найдешь его в этом доме. Но до пришивания личных бирочек к ста сорока парам моих носок ты еще не дорос. Не занимайся ерундой, просто будь, это самое главное. Вот и вся простецкая философия. Понял?
– Не вполне, но буду всячески стараться постигнуть тайны этого жилища, – сказал Бес уже в полной мере чувствовавший на себе действие виски и успокоительного.
– И напоследок: на втором этаже траву не кури, – Эмми злится. И не сори, – она необратимый педант. А теперь иди домой и завтра я жду тебя здесь. Всего доброго. И прежде чем Бес успел опомниться она выпроводила его за дверь.
Бес шел домой, прокручивая в сотый раз в голове незнакомое ему слово «педант». К концу своего пути он укрепился в мысли что педант – это новое направление в музыке, к которому ему предстоит примкнуть не позднее завтрашнего дня. «Все же жизнь – это самая непостижимая вещь, которая могла случиться со мной за все время моего существования на этой круглой земле».
Пути Господни неисповедимы. Те, кто чертит на листах пергамента свою собственные карты просто сбивается с пути немного быстрее тех, кто имеет твердую веру и путеводную звезду на небе. Вот если и есть Бог, то он где-то очень высоко в этом небе и кажется отсюда очень маленьким и ненадежным. Но все же он, наверное, существует, не грубо опошленный церковными догмами и папскими проповедями, а совершенно независимый и неповторяющийся для каждого, кто вдруг решил протянуть ему свою неуверенно подрагивающую руку. И сколько бы впредь дорог не открывалось перед таким человеком он выберет единственно правильный путь, оставляя за собой две пары следов.
Страшно замерзнуть изнутри. Однажды проснуться и понять, что тебе никто не нужен, а главное никому не нужен ты. Слезы – это не признак жалкой слабости, слезы – это соленая памятка того, что ты еще жив и способен чувствовать. Слезы – это признак человечности, которую мы в себе старательно искореняем. Слезы – это вдох. Смерть – выдох…
Время текло, увлекая в этом потоке группу «Лестница», которая постоянно рисковала наткнуться на острые подводные камни, потонув в безызвестности или окончательно сесть на вязкую мель, поставив тем самым точку в своем неравномерном и неоднозначном развитии.
Время… Время с каждым днем сокращало их жизни на двадцать четыре часа, а жизнь Беса на целых двадцать пять, так как он свято верил в наличие этого лишнего часа, по всей видимости путая его с двадцать пятым кадром. Единственное что было намертво выгравировано на корке его головного мозга в секции со скромным названием «память» так это время и дозировка. Пренебрегая одним из этих имен нарицательных, в первом случае он рисковал вновь испытать то «волшебное» ощущение всепобеждающей ломки, коварно преследовавшей его и жестоко наказывающей за отсутствие должного внимания и трепетного отношения к самой себе; во втором случае он мог всего лишь не проснуться. Первое было страшнее.
Он очень боялся, что Эмми или еще кто-нибудь раскусят его, догадавшись о «маленькой» слабости. Тщательно исследовав свою комнату, он решил, что самым подходящим местом для хранения своих тайных удовольствий будет небольшой зазор между кроватью и стеной. Хорошо порывшись на чердаке, он нашел старую грязную мыльницу, тщательно соскреб с неё сомнительный налет и прикрутил к стене под самой сеткой своей двуспальной кровати. Даже если бы кто-нибудь и полез под кровать (ну мало ли что ему там понадобилось) мыльницу не было видно из-за вечного полумрака, неколебимо царящего в этой зоне. В мыльнице он хранил иглы от одноразовых шприцов, конвертики с коком и деньги, которые откладывал именно для этих нужд. Травкой и таблетками он нарочно сорил по всему дому, оставляя их иногда даже в туалете, полагая, что это не наведет никого на какие бы то ни было странные мысли и щекотливые вопросы. И действительно: для всех Бес был просто любителем марихуаны и ЛСД. А, впрочем, никто и не хотел задумываться над тем, чем он занимается, закрывшись на все замки в своей неубранной комнате.
Между ним и Эмми установилась невидимая, как его изощренный тайник, связь на тончайшем чувственном уровне, которого они с Удо не смогли достичь за три с лишним года существования их уже теперь не существующих для Эмми отношений. Очень часто они вдвоем сидели на крыше их дома, кутаясь в дырявые свитера и изношенные куртки, распивая на двоих прохладный вермут, оставляющий на губах липкие отпечатки своего существования.