* * *
Цикады реют в синих сумерках,
Жасмин дурманит и горчит,
И грусть со мной играет в жмурки —
Невидимая, но звучит…
И месяц тонкий и прозрачный,
И звезды светят высоко,
Вот капелька росы покачиваясь
В ладонь упала — так легко!..
И ночь дыханием согрета
И тени две слились в одну…
За этой ночью будет лето, —
А значит… будет жаль весну…
В СТАРОМ ДОМЕ
В старом доме, в старом доме:
Карты веером — гаданье,
Чаепитья и признанья —
Руки легкие грустят…
О весне никто не вспомнит, —
Где тюльпанов лепетанье,
Где воскресные свиданья
Электричкою гудят!..
Это было, было, было
Поцелуи и объятья,
Взмах ресниц и фиолеты
Распахнувшихся зрачков,
А теперь она застыла
И не верит ни в приметы,
Ни в погоды обещанья,
Ни в цветы вчерашних снов!..
НА ПАСХУ
Город пахнет свежими булками,
Свежей зеленью и цветами,
И звенит во всех переулках,
И гудит под всеми мостами!
Входишь в парк — как закрыли заслонку, —
Тишина накрывает слух.
Город — как мальчишка влюбленный, —
То молчит, то хохочет вдруг!
* * *
Будут белые яблоки
Падать в саду,
Будет небо усыпано
Искрами звезд, —
Жди меня, этой ночью
К тебе я приду,
Чтобы снова смеяться,
Смеяться до слез…
Я люблю хохотать над собой, —
Я — смешна!
Я — слепая наивность,
Я верю в любовь!
Словно влажные листья
Темнеет душа, —
Что ж язви, усмехайся,
Гони, прекословь.
Будут влажные губы,
И стихнет твой смех,
Буду петь и грустить
На качелях в саду,
Будет небо нагим, забывая
Про грех,
Забывая про страх,
Я к тебе подойду…
АПРЕЛЬ
Когда от Солнца хочется зажмуриться,
С березы белой капает слеза, —
Растаяли дворцы ее на улицах,
И ей страшней забытая гроза!..
А карусель — как водяная мельница,
И словно сны — по небу облаку,
И в контролера мне совсем не верится,
Когда пуста в троллейбусе рука!..
Работаю в театре кукол… зрителем, —
Актеров в гастрономе узнаю —
И нету счастья большего любить их,
И очередь им уступать свою!
АВГУСТ
Базаров восклицательные знаки —
Букеты гладиолусов пестры,
Хозяйки, дворники, коты, зеваки
Пропахли горьковатым и сырым!
Укропа горки, дальше помидоры
Почтенно приосанили бока,
Я дыню сладкую несу и скоро
Я с нею улечу на облака!
Блаженство выбора, где яблоки и груши
Взирают к осени пронзительно–светло
Я испытаю в час, когда нарушу
Всех этих форм и красок торжество!
* * *
Можно просто идти по дороге,
не зная, куда
Чтоб стеклянное небо разбить
изумрудной слезою,
Чтобы тонкой травинкой зрачка
поразить города,
И зеленою флейтой напиться —
как будто водою…
Почему же знаменами
черные свечи горят,
И вжимаются в грудь
и под ребрами злобно хохочут,
Почему же березы хрустальные
в сумраке спят?!
И никто, и никто, и никто
разбудить их не хочет!!!
* * *
Мне кажется, — что Время — серебро,
Блестящее от солнца на воде, —
Так Жизнь моя дрожит среди тревог, —
Не исчезая в сумрачном нигде…
Мне кажется, что боль уходит в утро,
Где птицы гимны светлые поют,
Так тишина перетекает в мудрость, —
И вот уже нам дорог Дом, уют…
И слушаем их речи, улыбаясь, —
И дарим детям доброту и нежность,
И кажется вот так — тепло и бережно
Растим, растим цветок, над ним склоняясь...
Где лепестков мы видим молоко, —
Появятся плоды потом легко…
* * *
Я люблю украинские песни —
Но не осенью… На Рождество!
Когда пудель — дворник развесит
Белокурое ухо свое!
А акация тоненький прутик
Вновь мизинцем протянет к окну, —
Примирить все мои перепутья
Превратить их в дорогу одну…
Обступили смутные тени —
Ни гнезда, ни песни не свить, —
Но выносят меня из смятенья
Окончаний мягкое пенье —
Интонаций ласковых нить!..
…Будет дом, будет людно и тесно,
А хозяин легко смешлив
И опять по–украински песню
Запоет, заплетая мотив!..
* * *
Нежность — это неприкасанье,
И неузнанность и невзрыв,
Лишь два взгляда на расстоянье,
Точка в точку, и вдруг — порыв!
Там в глубинах ума смятенье
Неосознанное на миг, —
Нежность — это шуршат поленья, —
Их огонь еще не постиг.
И порою я верю в чудо, —
Что потом, когда мы сгорим
Бог подарит еще секунду —
Когда смотрим и просто молчим…
* * *
Купать ребенка и кормить собаку, —
Не это ли простое ремесло,
И ведать путь, встречать судьбу без страха
Когда она дождем стучит в стекло,
И заставляет прятаться и плакать.
Велит от невеличья своего, —
Но спит ребенок и у ног собака, —
И в этом жизнь — вот только и всего…
* * *
В храме ночного города
Исповедь моя звучала,
Неба темнели своды,
Лампами звезды качались…
Ветер — хмурый священник,
Платье шуршит длинное,
— Будет ли мне прощенье,
Во тьму грехи мои сгинут?
Грех лишь один, единственный
Нечего мне замаливать —
Встреч тех немного таинственных
Любви зеленое марево.
Имя твое — это скрипки звуки,
Той маленькой, задумчивой скрипки,
Что звучала мне в часы разлуки
Под смычком Тоски–невидимки.
Имя твое — в серенадах цикад,
Опрокинувшихся в полночь,
Иисус, любовью моей распятый,
И зовущий кого‑то на помощь!
Имя твое в лепестках цветка
Нежности цветка души моей,
И поступь по цветку тому так легко
Твоего удивительного имени!..
* * *
В последних листьях силуэт
Давно потерянного звука…
То скрипка? Может быть и нет,
То в ганце мечется разлука.
Вот гордо бубен подняла,
Звенят и серьги, и мониста,
А где‑то там колокола
Запели отрешенно–чисто!
Туда уходят поезда,
Где ты виски бинтуешь снегом,
Где чутко спит огонь — беда,
И крепко спит священник — небо!..
Из цикла «НА СМЕРТЬ ШУТА»
Шут и Палач всегда нежны
Друг с другом и с короной,
Точились издавна ножи, —
Где Шут сидел у трона.
Ну, Шут, повесели народ,
Когда он жаждет казни, —
Ты Палача который год
Встречал как–будто Праздник.
Глаза — как лезвия, Палач
Ведь убивал с любовью, —
Подкрался Шут снял маску — Плач,
За шутки плата кровью…
И завтра казнь объявят здесь
У мраморного трона
Палач взлелеет эту месть,
И ублажит Корону…
Максим МАКСИМЕНКО
ОСТАПУ
«Мы живем не последний день,
Мы живем не последний час,
Мы живем не последний миг», —
и уйдем, смеясь.
А потом раскололся мир,
Мы упали на твердь небес,
И над нами стал командир
Фиолетовый бес.
Наше время вели в расход,
И кормили его сапогом,
И коленом ему — под дых,
Промеж глаз — свинцом.
Мы узнали, что времени нет,
Грязным прахом стало оно.
Бег секунд, течение лет, —
Все одно.
Каждый день, как последний день,
Каждый час, как последний час,
Каждый миг, как последний миг, —
И тогда Бог спасет нас.
САШЕ
Костлявая, что ж ты не рада?
Ты все получила сполна —
Расколота плоть винограда
Морозным дыханьем до дна.
Бурливые вымерзли реки,
И лопнула хрупкая сталь…
Но вновь на свинцовые веки
Тяжелая сходит печаль.
Из ада крылатых кочевниц
За ним ты спустилась сюда.
Ты всех победила наперсниц–соперниц,
Он будет твоим навсегда.
Его забрала ты весенним,
Упругих, упрямых кровей,
Но нет почему‑то веселья
В безгубой улыбке твоей.
Чего тебе, старая, надо —
Тут долго не нужно гадать:
Сквозь грозди моих виноградов
Костлявую руку подать.
И мне не сбежать и не скрыться,
Пусть даже хотел бы сбежать…
Костлявая плачет: не спится
В земле ей холодной опять.
ВАСИЛИЮ ПТИЦЫНУ
Летальный день, и бред, и мрак,
И стаи бешенных собак
По кружевам осенних свор
Опять заводят разговор.
Опять я болью прекращен,
Опять я миром предрешен.
Опять в подвале живота
Сквозит собачья нагота.
И костью в горле — немота,
Кинжалом в сердце — маета.
Опять в поэзии двора
Над миром царствует дыра.
Я бывший странник, мертвый шут,
Меня ни здесь, ни там не ждут,
Пусть древен мрак, пусть древен свет, —
Моих собачьих больше лет.
И в смутном облике игры
Мне подчиняются миры.
БЕДРЕЦЫ
Как наступит ночь — нагрянут бедрецы,
Голохвостые, проворные мальцы.
Тут хозяин — быстро к печке, не плошай,
Пирогами их с вязигой угощай.
Медовухи, сероглазым, им налей,
Если ставленница есть — не пожалей.
Как нажрутся гости серые от пуз,
Так на стол, давай, неси скорей арбуз.
В астраханский бок ему ты нож всади,
Кровь польется, режь быстрее, не щади.
Коль попросят водки, ты не поскупись
И в трактир скорей, хозяин, снарядись.
Если серые довольными уйдут,
Так считай, теперь спокойно будет тут.
Ну, а если принимал их кое‑как,
На себя пеняй, отважный ты дурак.
Эти серые с нахрапом бедрецы —
Бесы мелкие, такие подлецы.
С виду мыши — только нас не обмануть,
Мы их серую улавливаем суть.
Бедреца мы все ругаем невпопад —
Сукин сын, перченый бок, чертовский брат.
Бедреца мы все боимся как огня,
Ночью он хохочет, прыгает, звеня.
Если поля ты услышал тяжкий стон,
То бедрец шальной куражится на нем.
Если утром полегла тугая рожь,
Там копытце бедреца всегда найдешь.
Кто косички заплетает лошадям?
Кто дорогу вечно путает дядьям?
Кто в болото заведет? Подпалит сноп?
Бедрецово семя, проклятый укроп!
Ты крестьянчик–христианчик не рядись,
С бедрецом, скорей, хозяин, подружись.
Выйди в поле, бухнись в ножки бедрецу,
Как бы кланялся ты, дурень, мудрецу.
От его косматой лапки не беги,
А напротив, все почтительно пожми.
И тебе бедрец расскажет без понтов,
Как добыть, не прогибаясь, сто рублев.
Как к себе расположение снискать,
Дочь кривую за купца быстрей отдать.
Ты же знаешь, как лютует сука–жизнь,
Так что лучше с бедрецами подружись.
И во всем совета слушай бедрецов,
Как родных ты прежде слушался отцов.
МИШКА
Омертвевшим парком прохожу я,
Попирая меркнувшую медь,
А на лавочке сидит, тоскуя,
Позабытый плюшевый медведь.
И блестят две пуговицы темных,
Мишке заменяющих глаза,
И из этих пуговиц огромных
Катится дождливая слеза.
Голоса детей слышны из сада —
Прошлой жизни золотая спесь.
Кажется: играет где‑то рядом
Тот, кто мишку позабросил здесь.
Только к прошлой жизни нет возврата,
И печален нынешний итог —
Лавочкой пустой и мрачноватой
Наказал медведя хмурый Бог.