Барди поднял голову и увидел свет, и почти одновременно кто–то лизнул его в нос. Через несколько секунд он понял — это Крепыш. Запахов еще не было. Потом вместе с ними вернулась жизнь.
Крепыш зевнул над самым ухом с подскуливанием. Отошел на два шага в сторону и сказал:
— Ушли.
— Кто? — спросил Барди и почувствовал, как болит шея.
— Тигран, Варя, Чека, — перечислил Крепыш. — Ты сам виноват. Я пробовал помочь, но Тигран — бер- серк, он в драке боли не чувствует. Я укусил его в бок, он даже не обернулся.
— А–а–а, — вспомнил Барди, — это он меня.
— Да.
— Почему он меня отпустил?
— Барби уговорила. Потом увела.
Барди с трудом поднялся, сначала на передние лапы, потом и на задние. Его шатало, колени жалко дрожали. Крепыш снова зевнул.
— Пошли к ручью, — предложил он.
— Зачем?
— Попьешь.
— Не хочу.
— Тогда домой.
— Зачем?
— Поспишь. Сон — лучшее лекарство, глава седьмая, параграф третий.
— Нет, я погуляю. Один.
— Как знаешь.
Крепыш сразу отвернулся и потрусил прочь. Глянув ему вслед, Барди заметил на окраине пустыря, уже около первых домов поселка, хвосты и уши Тиграна и Вари — он никогда не называл ее Барби, — рядом с ними подпрыгивал бублик от Чеки. Не став дожидаться, когда хвосты окончательно скроются с глаз, он сам побежал в другую сторону.
Земля поселка «Плоды любви» была не так уж и велика. Барди не мог себе этого представить, но знал от учителя, что есть города и поселки намного больше, а то, что мир не кончается за оградой, он видел и так.
В распоряжении поселковых всего пятнадцать гектаров. На пяти из них стоял сам поселок, полгектара занимали два кладбища — старое и новое, два гектара — лес с прорезавшим его ручьем, еще пол гектара — территория «Школы Верности», около одного гектара — службы людей, мастерские, лечебница, стоянка транспорта с авиадромом и остальные шесть — пустырь, простиравшийся на запад глинистым полумесяцем.
На западной окраине пустыря, перед самой оградой, высился Лысый холм, весь изрытый собачьими ямами. За этот холм, если смотреть от поселка, пряталось солнце, но если взбежать на бурую, лишенную всякой растительности макушку искусственной насыпной возвышенности, то видно, что дневное светило садится не за нее, а за город, вернее, за те вечерние огни, которые все в поселке называли городом.
По вечерам холм почти всегда пустовал, в темноте там делать было нечего. Да и соседство леса проявлялось опасной близостью. Именно туда Барди направил свой бег, едва почувствовав возвращение сил.
Он с трудом поднялся до вершины. Тигран поработал на славу. Еще вчера Барди взбежал бы сюда даже не запыхавшись. Теперь же долго стоял высунув язык и вентилируя легкие. До заката еще оставалось немало светлого времени, потускневший блин солнца навис над равниной, не касаясь ее. И огни города еще не зажглись, но они обязательно появятся, когда с небес исчезнет последний малиновый луч. Больше здесь ему делать нечего. Керби прав, он должен стремиться исполнить предназначение. Иначе он будет жить, как Тигран, который перебивается от службы до службы, и все они сродни дикости — зачистка окраин, бои без правил да изредка ночная охрана мясокомбината. Вон его корпуса — серые кубики, все не в городе, на пороге. Жмутся к дороге, или она к ним, избегая леса.
Нет, он постарается быть как Варя, Варя ему нравится. С ней хорошо дружить, в школе они всегда были рядом до самого ее выпуска в прошлом месяце, когда она тоже получила золотую гармошку. Такую давали одну на весь выпуск, а вместе с ней и работу в городе. Варю устроили прогулочной нянькой — хорошая служба, только видеться с тех пор они стали редко. Только по вечерам, и то когда Тигран с Чекой не гоняли с пустыря бессловесных по возрасту. Поэтому он так и хотел получить говорилку, поэтому она у него такая же, как у Вари. Хотя сама Варя никогда не стыдилась бессловесных по возрасту. Вот на прошлой неделе, когда у него еще не было говорилки, они вдвоем забежали на этот холм. Вернее, она забежала, а он за ней. Тоже вечером. И Варя села и тоже смотрела на закат, только не на город, а на лес. И чего смотреть? Отсюда даже деревьев не видно, будто туча упала на землю. Да и свой лес есть в поселке. Но она именно туда смотрела, да еще пела. Ну да, пела странную песенку, очень короткую, и он невольно запомнил слова.
Не отрываясь от картины начала заката, Барди положил голову на передние лапы и тихо запел:
В диком лесе Дикий зверь Стережет входную дверь. А быть может, Просто ждет, Когда к двери Хозяин подойдет.
— Это ты сам сочинил? — спросил кто–то из сгущавшихся сумерек.
Барди тут же вскочил на все четыре. Как он до сих пор не учуял того, кто спрашивал? Ах вот почему — ветерок шевелил шерсть на загривке, дуя в спину. Тот же, пока еще неизвестный, затаился с подветренной стороны холма. А вот и он.
Из–за кочки выглянула голова человека.
Как и все его собратья, Барди видел хуже людей, а в сумерках и подавно, для него и днем все краски вокруг были серыми.
— Ты кто? — спросил он голову.
— А-а, это ты, приятель, — добродушно отозвалась голова. — Оказывается, ты еще и песни сочиняешь.
— Нет, — честно ответил Барди, — это одна моя знакомая пела.
— А я думал, что ты настоящий бард, — заметила голова.
— Да, Бард, — согласился Барди, — это мое имя. Откуда ты знаешь? Разве мы знакомы?
— А то как же. — Голова рассмеялась. — Правда, ты не представился, но поболтать мы сегодня успели.
Так это же тот, что назвал его «дорогой» и улыбался по–доброму, вспомнил Барди недавнюю встречу со строителями.
— Неплохое у тебя имечко, — польстил ему этот человек. — Звучное. Хочешь поужинать? У меня есть лишний гамбургер.
— Это котлета? — спросил Барди, от которого вечерний ветерок еще отгонял все запахи, включая и вкусные.
— Гамбургер? Вроде котлеты, — согласился человек.
— Тогда давай.
Человек рассмеялся и снова за кочку присел.
— Иди сюда, — позвал он, — у меня здесь все разложено.
Барди спустился к своему собеседнику. Прямо на камне, накрытом салфеточкой, лежал бутерброд с котлетой, которую человек назвал гамбургером. Теперь Барди почувствовал вкусный запах, и губы его сразу же увлажнились.
— Ешь, — любезно предложил человек.
Барди не заставил себя упрашивать.
— А еще у тебя есть? — тут же поинтересовался он, расправившись с гамбургером в несколько секунд.
Человек опять рассмеялся.
— Нет, остальным я уже поужинал. Слушай, кто это тебя так?
— Да один нехороший пес, — сердито ответил Барди, догадавшись, что имеет в виду собеседник. Очевидно, он не только чувствовал себя, но и выглядел неважно после схватки с Тиграном.
— Однако ты ругаешься, — удивился человек.
Слово «пес» действительно из уст собаки можно
было услышать в редчайших случаях. Нехорошее это слово, для собаки грубое и обидное. Псами только дикарей бессловесных зовут.
— Он это заслужил, — проворчал Барди. — Ему надо в лесу жить, а не в цивилизованном сообществе.
— Из–за чего повздорили?
— Из–за достоинства, — ответил Барди.
— Да ты философ, — удивился мужик.
— Я пока никто. Я еще не выполнил предназначения.
Человек усмехнулся и хотел, как показалось Барди, еще что–то спросить, но замолчал и отвернулся в ту сторону, где солнце уже слилось своим нижним краем с поверхностью земли. Одинокий звон поселился у Барди в ухе — комар, занесенный ветром из травяных кущей с берегов ручья, зацепился за шерстинку. Барди тут же тряхнул головой, чтобы избавиться от надоедливого пискуна, и сам от неожиданности пискнул.
— Ты чего? — повернулся к нему мужик. В наступающих сумерках его лицо быстро утрачивало черты, все более превращаясь в серую неровную округлость.
— Шея болит, — объяснил Барди.
— Нехороший пес?
— Да.
— Давай я посмотрю, — предложил мужик, — что там у тебя. А то скоро стемнеет, и не различишь ничего. Может, тебе к врачу сходить надо.
Барди согласился. Он уже знал этого человека, и тот не сделал ему ничего плохого, только хорошее. Да и вообще он лишь однажды видел неприятного человека, того самого, который ему молотком грозился. И все равно он лучше Тиграна.
Барди доверчиво опустил голову, выставив загривок на обозрение.
— О–о–о, парень, — протянул человек, склонившись над Барди и осторожно ощупывая его шею так, что совсем не было больно, а даже очень приятно. — Крепкие, должно быть, зубы у того нехорошего пса.
— Очень, — согласился Барди. — Он здесь самый сильный.
— Думаю, что и не только здесь. Сломать звено титанового ошейника не каждому под силу.
— Как сломать? — взволновался Барди, дернув головой, и тут же опять взвизгнул.
— Тише, тише. Он не до конца сломал, частично. Говорилка твоя еще держится, а вот край острый тебе в шею впился. Погоди, я сейчас его вытащу.
Мужик достал из сумки, стоявшей тут же рядом, какой–то свой инструмент и некоторое время ковырялся им у Барди за ушами. Теперь было больно, но Барди терпел, а потом боль почти исчезла, и стало легко, только с шерсти на землю закапала кровь.
— Ты к врачу–то сходи, — посоветовал мужик. — И ошейник запаять надо или поменять, а то не ровен час потеряешь свою говорилку–то. На соплях висит.
— Как на соплях? На чьих? — испуганно попробовал заглянуть в глаза мужика Барди. Но не увидел их, только две темные ямы — от солнца над горизонтом осталось меньше половинки. Мужик рассмеялся, открыв еще одну черную дырку — рот.
— Это люди говорят так. Нет там ничего такого, о чем ты подумал. На соплях — значит слабо держится. Понятно?
— Понятно.
— Так что ты попроси кого–нибудь починить. А я уже пошел, до свидания. А то на последний автобус опоздаю.
Мужик поднялся с земли, взял свою сумку, перекинул через плечо и стал спускаться с холма.
— А дом вы построили? — крикнул ему вслед Барди.
— Построили, — ответила тающая в сумерках фигура. — Мой напарник уже за другой взялся, а я ухожу. Завтра вместо меня другого пришлют. Мало у вас тут платят. Да и напарник у меня неудачный. Хотя вроде мужик и неплохой, только грубый. Ты на него зла не держи. Он работу в городе потерял. На вас теперь ругается, а сам такой же… Ну ладно, пока, а то точно на автобус опоздаю.