ГОЛУБАЯ ЧАЙКА
Рано утром пароход подошёл к острову.
Рассвело, а берега не видно. На море лёг туман, густой, как простокваша.
Слышу: на палубе кто-то пробежал. Наверное, вахтенный матрос. Якорная цепь загремела. На корме закричали, а что, разобрать не могу: на берегу гремят водопады, голоса заглушают.
Солнце взошло, туман расходиться стал волнами, шлюпку спустили на воду, поплыли на берег.
Впереди туман, да волны накатывают, и птицы кричат морские — глупыши. Вынырнет из тумана глупыш и с криком за кормой в тумане исчезнет.
— Да вон, вон, наверху!
Задрал голову, посмотрел наверх, а там гора в небе висит над туманом.
Солнце выше поднялось, и ещё две вершины показались. В горах всюду белые струйки висят — водопады.
Когда я на вершину горы залез, увидел там в потухшем вулкане озеро. В озере горячие ключи бьют, и вода совсем голубая. Чайка пролетела над озером голубым пятнышком, сквозь перья на крыльях голубизна просвечивает.
ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ
В посёлке я у знакомого рыбака пил чай. Он мне рассказывал, как осьминожек в отлив на щупальцах поднялся, хотел его напугать.
Вдруг тарелки в шкафу как забренчат, как задребезжат!
Лампочка над столом закачалась, и весь мой чай разлился по скатерти.
Я вскочил, хотел на улицу выбежать. У дверей уже был, слышу: тарелки больше не звякают, лампочка чуть покачалась и успокоилась.
Рыбак засмеялся:
— Маленькое землетрясение. Сначала мы тоже пугались, выбегали на улицу…
Потом я ходил в горы, огромные камни смотрел. Когда настоящее землетрясение было, эти камни из кратера вулкана вылетали, из самого пекла. Они обожжённые и в дырках, как будто их долго варили.
И купался в горячей речке. Холодный ветер листья с деревьев рвёт, а вода в речке горячая, как в бане.
Один раз гулял на берегу, сел на камень, а камень тёплый. Перевернул камень — из земли повалил горячий пар. Как будто крышку открыли у чайника.
Зимой на Курилах печки не топят. По деревянным трубам горячая вода прямо из земли бежит в дом. И лучше всякой печки греет. Горячая вода нужна бельё постирать — краник в сенях открой и наливай сколько хочешь.
Когда пароход к островам подходит, вулканы издалека белым дымком попыхивают, курятся. Вот и назвали острова — Курильские.
ЛОПУХОВАЯ ЧАЩА
Подальше от берега лопух растёт. Густой — не продерёшься, да и страшно. В бамбуковой чаще растёт лиана-ипритка, такая ядовитая, даже не дотронешься до неё, ветер только подует, пыльцой обдаст — обожжёт, как кипятком.
В курильском лесу всякие лианы растут. Такие, что деревья обвивают, в кору впиваются и сок из дерева пьют. Цветы у лиан большие, яркие; хочется сорвать, да боязно — вдруг ядовитые!
Я в лопуховом лесу гулял. Листья лопушиные над головой как зелёные крыши; один лист можно постелить, а другим сверху накрыться. Темно, сыро, и никакой травы не растёт. Посмотрел я на свою руку: она зелёная — листья белый свет не пропускают.
Какая-то птичка с земли вспорхнула, в лопушиный стебель вцепилась коготками. Вроде знакомая птичка. Да это соловей, курильский. На груди у него красная салфеточка.
Соловей улетел, а я стал из чащи выбираться. Впереди показалась поляна, а на поляне растут пальмы.
Нет, не пальмы, а трава-дудочник. У нас ребята из неё дудочки вырезают. А из этого дудочника можно сделать трубу в две руки толщиной. Каждая травинка — дерево. А наверху зонт, как у пальмы. Называется «медвежья дудка». На такой дудке только медведю дудеть.
Слышу: гремит водопад.
Выбрался к речке и по речке вышел на океанский берег, в рыбацкий посёлок.
САЙРА
Утром меня разбудили чайки. И глупыши кричат, и вороны каркают, и ничего не разберешь. Кто-то под окном пробежал:
— Сайра, сайра, сайра подошла!
Я скорее оделся, вышел на улицу. Над бухтой чайки собрались, полощут крыльями, падают на воду, в клювах мелькают блестящие ножики — выхватывают сайру из воды. На зелёных волнах белыми хлопьями покачиваются чайки, взлететь не могут: отяжелели, объелись сайрой.
По берегу ходят вороны, сайру клюют, которую волны выбрасывают. Серебряной полоской блестит на солнце мёртвая сайра, ближе к воде живая трепыхается на песке.
А по воде словно рябь от ветра набегает широкими полосами. Это стаи сайры идут с океана.
Ночью вся бухта зажглась огоньками — рыбачьи сейнеры выходят в океан.
С берега видно, как сайру ловят.
Сначала белый огонь над водой горит. Вдруг потухнет — синий вспыхнет.
За борт опускают белую люстру. Сайры на свет, как бабочки, собираются несметными стаями. А потом сразу потушат белую лампу-люстру и синюю зажгут. Сайра так и замрёт.
Пока она на месте стоит, остолбенелая от синей лампы, тут её обмётывают огромным кошельковым неводом и выгребают.
На рассвете я ходил по берегу, собирал кальмаров.
Кальмары за сайрой погнались, а волны их выбросили на берег.
Кальмары хищные, быстрые. Сайра в воде как молния мелькает, а кальмар ещё быстрее, глазом не заметишь. Щупальца сложит, крылышки растопырит, воду из себя выталкивает и мчится за сайрой.
На берегу кальмар умирает, но всё равно щупальцами с крючочками сайру в себя запихивает, обволакивает и не ест, а растворяет в желудке. Поперёк схватит, согнёт и запихивает. С хвоста схватит, сожрет!
Одного кальмара я поднял с песка, он надулся и запыхтел быстро-быстро: «Пых-пых-пых!..»
А сам весь переливается: то фиолетовый, то оранжевый, то даже не знаю какой. Похоже, как бензин в луже разольют, вот так же переливается.
Кальмаров я на подсолнечном масле жарил — очень вкусные, как белые грибы.
ВОРОНЫ
Сайра шла несколько дней.
Лисьи следы на берегу видны, медвежьи; трясогузка побегала на песке, поклевала сайру и опять улетела на речку.
А потом вдруг утром проснулся — тишина. Вышел на улицу — тишина. Сайра прошла в один день, как ножом отрезало. Нет больше ни одной сайры.
Ни чаек, ни глупышей не слышно. Все улетели вслед за сайрой в океан. Будут за ней лететь, хватать, объедаться, отдыхать на волнах, пока не отстанут, — сайра рыба быстрая, океанская.
Вороны на берегу поклевали всю сайру и приуныли. Сидят около моря на камнях, сгорбились и по сторонам поглядывают: где бы поживиться?
Один мальчик вышел на берег погулять, а ворона увидала у него бутерброд с вареньем, подлетела и вырвала из рук. Мальчик заревел и прибежал домой.
— Я, — говорит, — я… я только один раз откусил!
Отец ворону поругал, новый бутерброд намазал и велел не зевать, смотреть по сторонам.
Мальчик, пока весь бутерброд не съел, из дому не вышел. А пока ел, всё на дверь поглядывал — вот как его ворона напугала!
ТОПОРКИ
Берег высокий, внизу океан. На крутой стене в каждой щели, на каждом уступчике, в ямке сидит кайра, а вон карниз весь белый; ещё с океана кайра летит, да уже сесть негде. Остальные кайры закричали, загалдели, потеснились, и… ничего, села.
Топорок летит. Чёрный, на солнце золотом отливает, голова белая, а клюв — оранжевый, широкий, как топор. Крылышки у топорка короткие, под водой такими хорошо грести. Топорок в воздухе трепыхается, вот-вот упадёт!
Никак не может на лету повернуть — несёт его прямо в скалу. И вдруг воздух лапками стал загребать, загребать… и повернул. Юркнул в свою норку — птенцов кормить рыбой. Топорок длинные норки роет на высоких берегах. Там и птенцов выводит, рыбой выкармливает и пол в норках выстилает рыбьими костями и перьями. Перья он у чаек крадёт.
Топорок в океане за рыбой ныряет, ныряет и столько нахватает рыбёшек, что не может взлететь. Отталкивается от воды — вот-вот-вот-вот… Машет, машет крылышками, да так и не взлетит. Отдохнёт, посидит на волне, опять замахает крылышками-култышками. Нет, никак!
Наконец взлетел. Только не может повернуть в воздухе и прямо сверху сел на головы кайрам, растолкал их и отдыхает, а рыбу не выбрасывает, держит в зобу, обязательно притащит птенцам.
Ещё видел я, как вынырнула гагара. А на клюве у неё висит ракушка морской гребешок.
Гагара нырнула и на дне увидела: лежит гребешок, створки раскрыл. Она хотела его клювом вытащить из ракушки, а гребешок — щёлк! — и захлопнулся.
Гагара вынырнула, хватила воздуха, гребешок её снова вниз потянул, она под водой исчезла. Опять вынырнула, дыхнула и снова под воду.
Ещё раза два показалась с гребешком на конце клюва и больше не выныривала. Я стоял ждал. Нет гагары. Утонула.
ДОМИК ОСЬМИНОГА
В отлив подводные скалы торчат из воды. Морская капуста длинными лентами лежит на камнях. Ребята с ножами ходят и собирают её в вёдра.
Я тоже собираю, только не капусту, а морских звёзд и ежей. Нашёл большую звезду — красную, а в середине синий круг. И ещё поймал морского ежа фиолетового. Отнёс его подальше от берега. Он иголками пошевеливает и ползёт к воде. Медленно, но всё равно прямо к воде ползёт, а глаз-то у него нет.
Я ежа отпустил, стал искать раковины в лужах, среди камней.
И вдруг в одной большой луже как метнётся — песок взбаламутил осьминог!
Стал я смотреть на него. Он недоволен — покраснел, а спрятаться ему некуда. Я поближе подошёл — осьминог щупальцами задвигал. На щупальцах много-много белых пуговок перламутровых — присосок. Как на баяне.
Хотел его палочкой потрогать — он ещё больше покраснел, потом побледнел, стал какой-то серый и сбоку трубку выпустил голубую.
И как дунет водой из трубки — мелкие камешки на дне в разные стороны разлетелись! Стал осьминог под большой камень подлезать, щупальцами его обхватил и подвинул к другому камню.
Потом ещё подлез, подвинул и забился между двумя камнями. Тут я вижу, он меня и сам боится, и решил: поглажу его! Стал на колени, руку опустил в воду и потихоньку к нему тянусь.
Взял и погладил пальцем между глаз. Один раз, два, три… И тут… осьминог закрыл глаза. Я глажу, а он глаза зажмурил совсем, втянул их; у него зрачки поперёк и длинные, как у козы.