Александра БруштейнГолубое и розовое
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Елизавета Александровна Сивова (Сивка) — начальница гимназии.
Жозефина Игнатьевна Воронец (Ворона) — инспектриса.
Софья Васильевна Борейша (Мопся) — классная дама.
Лидия Дмитриевна — учительница танцев.
Попечитель учебного округа.
Ученицы четвертого класса, девочки лет 13–14:
Женя Шаврова
Блюма Шапиро
Катя Аверкиева
Зина Звягина
Маруся Горбацевич
Рая Мусаева
Ярошенко
Певцова
Фохт
Ученицы выпускного класса:
Аля Шеремет
Тоня Хныкина
Грищук — гимназический сторож.
Шапиро — отец Блюмы, ремесленник.
Ионя — его сын, наборщик.
Янка — товарищ Иони.
Куксес — маляр.
Иван Павлович.
Городовой.
Лица без слов:
Священник
Таперша
1-й гимназист.
2-й гимназист.
Действие происходит в 1905 году, в провинциальной гимназии с пансионом.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Видна часть актового зала. В глубине — дверь в домовую гимназическую церковь. В простенке между двумя окнами старинного сводчатого зала — царский портрет. Царь Николай II, в гусарской форме, с ментиком за плечами, смотрит из тяжелой золотой рамы на очень маленькую девочку, примостившуюся на окне, в углу подоконника. Это Блюма Шапиро. На ней форменное коричневое платье, черный фартук и беленький, очень опрятный воротничок. Под воротничком, у горла, — зеленый бант, указывающий на принадлежность Блюмы к четвертому классу.
Блюма (подняв глаза к потолку, негромко повторяет, кивая в такт словам головой в упрямых кудрявых прядях, выбивающихся из-под круглой гребенки). «Алкивиад был богат и знатен… В молодости он вел разгульную жизнь и отличался необыкновенным тщеславием… Так, чтобы обратить на себя внимание сограждан, он не задумался отрубить хвост своей собаке драгоценной породы…»
Вбежала Рая, осмотрелась, подошла к портрету царя и, зажмурившись, швырнула сложенную записку. Записка взлетела вверх и исчезла за портретом.
Рая. Попала!.. (Радостно захлопала в ладоши.) Попала! Попала!
Блюма. Что вы делаете?
Рая. Ах да, ты не знаешь… У нас, понимаешь, у каждой — свой царь. Тот — Катин. У Ярошенко — тот, с бачками, Александр Второй, что ли. Мой самый дивный, правда?
Блюма. А зачем вы бумажку бросили?
Рая. Я ему каждый день что-нибудь пишу.
Блюма. О чем?
Рая. Так, разное. Ну, например: «Дорогой царь, пожалуйста, пускай меня не спрашивают из географии: я вчера не успела приготовить урока». Если записка сразу за портрет попадет — видала, моя как попала? — ну, значит, все хорошо: не спросят…
Входит Зина.
Зина (подходит к ним). Нет, а я вот если урока не знаю, так я по-другому.
Рая. А как?
Зина (негромко, задушевно). Я богородице молюсь. Встану там, у самой двери в церковь, и молюсь.
Рая. Такой и молитвы нету!
Зина. У меня придумана.
Рая. А ну, скажи.
Зина. Нельзя молитвы зря говорить — грех.
Блюма (продолжая учить урок). «Алкивиад был богат и знатен… В молодости он вел разгульную жизнь и отличался необыкновенным…»
Рая. А правда мой царь — дусенька, дусенька, дусенька? (Сопровождает каждое слово воздушным поцелуем.) Видали, какие у него глаза? Куда ни пойдешь — он смотрит. Видите?
Зина. Ну, пойдем, Рая, пойдем.
Обе убегают.
Блюма (смотрит на портрет; убедилась в том, что он действительно «смотрит», и повернулась так, чтобы не видеть). «… Чтобы обратить на себя внимание сограждан, Алкивиад..»
Входит Женя.
Женя. Так я и знала, что ты здесь!.. Зубришь? (Села рядом с Блюмой, достала из кармана сверток в бумаге.) Съесть, что ли? Блюма, съесть?..
Блюма. Если вам хочется есть…
Женя. В том-то и дело, что не хочется.
Блюма. А не хочется, зачем есть?
Женя. Ну просто так, от скуки.
Блюма (негромко). «… Чтобы обратить на себя внимание сограждан, Алкивиад отрубил хвост своей драгоценной собаке…»
Женя. Ну как только тебе это не противно!
Блюма. Что — противно?
Женя. Да вот это… Дурак этот… с собакой своей бесхвостой!..
Блюма. Так ведь это задано!.. (После паузы.) Она не бесхвостая была — с хвостом. Он сам ей хвост отрубил.
Женя. И зачем это ему понадобилось?
Блюма. Тут написано. «… Чтобы обратить на себя внимание сограждан…»
Женя. Глупости! Ну, я понимаю, если бы сограждане сказали: «Ах, ах, какой умный, какой замечательный!» А то ведь они, наверно, только посмеялись: «Вот дурак! Собаку искалечил!»
Блюма. «… Но когда наступила война, Алкивиад совершенно переродился…»
Женя. А я знаю, почему он собаке хвост отхватил. От скуки, наверно!
Блюма. От скуки?
Женя. У меня, знаешь, бывает… Поставят нас на молитву, тихо так стоим, никто не дышит… А мне вдруг хочется во весь голос заорать: га-га-га-га-га!.. Или как индюк: голды-голды-голды!..
Блюма (недоверчиво). Ну, вы смеетесь…
Женя. Вот ей-богу, честное слово!.. А иногда иду я по коридору и навстречу мне Сивка плывет. Я ей, конечно, реверанс. И вот ну прямо будто кто меня под локоть толкает крикнуть Сивке, как извозчики на улице кричат: «Гей, берегись!» Сивка, конечно, обомрет, а я ее за подбородок: «Ну, как живешь, Сивка-бурка, вещая каурка!» (Смеется.)
Блюма (в ужасе). Это начальнице?
Женя. Ага, Сивке… Или еще Вороне…
Блюма. Но зачем? Почему?
Женя. Очень, Блюмочка, скучно.
Блюма. А что за веселье, если вас исключат из гимназии?
Женя. Подумаешь! Не заплачу.
Блюма. Если бы со мной такое несчастье… Если бы меня, сохрани бог, исключили, я бы… Ох, я уж прямо не знаю что!
Женя. Неужто пожалела бы?
Блюма (смотрит на Женю так, как старая тетка на лепечущего вздор ребенка). Я бы тогда, Женя, домой уже не вернулась.
Женя. А куда же?
Блюма. Не знаю… В реке бы утопилась!
Женя. Уж и утопилась бы!..
Блюма. Вы, Женя, этого понимать не можете… Когда меня сюда приняли — это ведь случайно вышло, — так мой папа на всю комнату пел!.. И танцевал даже!.. Он такой счастливый был, как сумасшедший прямо…
Женя (после паузы). Нет, а я все-таки съем… (Развернула бутерброды.) Все-таки хоть какое-нибудь дело… (Протянула Блюме.) Хочешь?
Блюма. Нет, спасибо. (Читает про себя.)
Женя. Пожалуйста, возьми, Блюма!..
Блюма. А как же вы сами? Вам не хватит.
Женя. Тут много, видишь? Возьми… Это мне Нянька приносит. Боится, что меня тут плохо кормят…
Блюма. Ну, спасибо…
Обе едят. К ним подошла Маруся, вся розовая и кругленькая, как пончик, но ужасно мрачная девочка.
Женя. А, Марусенька! Что у тебя сегодня болит?
Маруся (угрюмо). Ничего не болит.
Женя. Вот не повезло!
Маруся. Я, как проснусь, начинаю себя ощупывать… (Приложила руки к щекам.) Может, у меня жар? Нету!.. (Глотает.) Может, мне больно глотать?.. Нету… (Руку ко лбу.) Может, голова болит? Нету!.. Может, под ложечкой сосет?
Женя. Нету?
Маруся (с отчаянием махнув рукой). Нету.
Катя (неслышно подошла к ним). Вы про что это?
Женя. Ты все равно не поймешь. Мы по-фуфайски говорим. Мафаруфусяфа!..
Маруся. Яфа слуфушафаюфу…
Женя. Кафатяфа сплефетнифицафа?
Маруся. Уфажафаснафаяфа! Ужафаснафаяфа!..
Наседая на Катю с «фуфайскими» выкриками, Женя и Маруся вытесняют ее из зала.
Блюма. Она обидится.
Женя. Ну и пускай! Она все Мопсе на хвосте тащит…
Со смехом и щебетом влетают Рая и Зина.
Рая. Слышали новость?
Зина. У Наврозовой скарлатина!
Маруся. Счастливая! Это одной болезни четыре недели, да две недели карантин!
Рая и Зина подлетели к Жене. Обе отвернули уголки своих фартуков. При этом у Раи обнаружился приколотый с изнанки к фартуку голубой бантик, у Зины — розовый.
Рая. Голубое!
Зина. Розовое! Розовое! Розовое!
Женя (отвернула уголок своего фартука; у нее бантика нет). Ну вот! Опять забыла!
Рая (прыгая и приплясывая). Проиграла, проиграла! Плитку шоколада!
Женя. Каждый день проигрываю!.. Сколько я тебе всего проиграла, Зина?
Зина. Пятьдесят четыре плитки!
Рая. И мне шестьдесят восемь!
Маруся (вдруг просияла). Ура!.. Ура-а-а-а!
Женя. Что такое? Под ложечкой засосало?
Маруся (восторженно). Я ведь с Наврозовой на одной парте сижу!..
Зина. Ну так что?
Маруся. А у нее скарлатина!.. А я, может, от нее заразилась!.. (Бросается обнимать подруг.) Побегу сейчас в лазарет!..
Маруся убегает счастливая, сталкивается в дверях со входящей в зал Катей.
Катя (захлебываясь сенсацией). Слышали новость?
Женя (отмахиваясь от нее). Слышали!
Катя. Ну, какую?
Женя. А вот эту самую…
Катя. Нет, вы скажите, какую новость вы слышали?
Женя. Нификафакуфуюфу!
Рая и Зина(подхватили). Нификафакуфуюфу! Нификафакуфуюфу!..
В зал входят, держась под руки, Хныкина и Шеремет, обе из выпускного класса, с лиловыми бантами.
Зина. Моя пришла! Моя дуся!
Рая. И моя! Женя, видишь, та черненькая из седьмого? Это Тоня Хныкина… Я ее уже третий день обожаю!
Зина. А моя беленькая… Аля Шеремет… Она мне вчера улыбнулась, ей-богу!
Рая. Пойдем, Зина… (Пошла, обернулась.) А ты, Женя, не забудь: мне пятьдесят четыре плитки шоколада…
Зина. И мне шестьдесят восемь…
Во время последующей сцены Зина и Рая ходят под руки неотступно позади Хныкиной и Шеремет, не сводя обожающих глаз с их затылков.
Женя (кивает им вслед). На службу пошли, дурынды! Ходят, как нанятые, за обожаемыми своими!..
Блюма. Вы проиграли им сто двадцать две плитки шоколада?
Женя. Это им за голубое и розовое. А сейчас прибегут Ярошенко и Певцова — с ними я в синее и желтое играю и, наверно, столько же им проиграла… Всего будет пудов пять шоколаду!.. (Смеется.) Блюмочка, какие это в Африке берега есть? Золотой Берег, Слоновой Кости? Ну?
Блюма. Золотой Берег, Слоновой Кости, Невольничий Берег…
Женя. Вот-вот! Я туда и поеду, на Невольничий… Продамся там в невольники, куплю пять пудов шоколаду, расплачусь за голубое и розовое, за синее и желтое.
Блюма (с искренним огорчением). Так зачем же вы в это играете, Женя?
Женя. Ты думаешь, я им взаправду пять пудов шоколаду проиграла? Дурочка!..
Блюма. Значит, вы им этого отдавать не должны?
Женя. Ну конечно, нет! Вот с Певцовой я в белое играю. Так мы не на шоколад, а так: если она подойдет и скажет «белое», а у меня белого бантика нету, так я ей этот дом проиграла. А если у нее белого бантика нету, ну, значит, она проиграла мне соборную колокольню.
Блюма. Так зачем же в это играть? Я не понимаю.
Женя (невесело). Надо же во что-нибудь играть… А что же, француза обожать? Ленточки на карандаш ему навязывать? Или (кивнула на Зину и Раю) за старшими бегать, в затылок им смотреть?..
Шеремет (гуляя по залу, обернулась к идущей позади Зине). Да, а кто же это мне обещал стихи в альбом написать?
Зина (даже задохнувшись от счастья). А я, Алечка, написала… (Достает альбом, который заложен у нее за нагрудником фартука.) Вот!
Шеремет и Хныкина разглядывают в альбоме стихи, написанные Зиной.
Хныкина. Это ты сама сочинила?
Зина (смущенно). Сама.
Шеремет (читает). «… Когда умру, когда скончаюсь, ты на кладбище приходи и у креста моей могилы на память розу посади. И вспомни, как тебя любила, что сердце здесь похоронила…» (Милостиво глядя на зардевшуюся Зину.) Очень мило. (Жене.) А ты, Шаврова, мне тоже что-нибудь напиши. Ты, говорят, много стихов знаешь. (Дает Жене альбом.)
Женя (перелистывает). Я альбомных не знаю… (Показала что-то Блюме.) Блюма, видишь?
Шеремет (выхватила альбом из рук Блюмы). Не трогай!..
Блюма (растерянно). Почему?
Шеремет. У тебя, наверно, руки грязные… Так ты, Шаврова, напиши… (Подает Жене альбом.)
Женя (враждебно отталкивая альбом). Нет. Не напишу. Подавись своим альбомом! (Взяла Блюму за руку.)
Катя. Вы, Алечка, не обращайте внимания… Шаврова уж такая… Мы ее дворником зовем…
Шеремет. А я и не обращаю… Есть на кого!.. (Пошла, напевая.) «… Вчера вас видела во сне… И тихим счастьем наслаждалась…»
Хныкина (уходя с ней, подхватила). «Когда бы можно было мне, я б никогда не просыпалась!..»
Шеремет и Хныкина уходят. Рая, Зина и Катя идут за ними. Пауза.
Женя. Блюма, а почему ты уроки здесь учишь, а не дома?
Блюма. Я вам скажу, Женя, только вы другим не говорите: видите, какие они!.. Мне дома очень трудно учиться: тут к папе заказчики ходят, тут и я, и старший брат тоже…
Женя. А твой брат хороший?
Блюма. Мой брат такой хороший, просто рассказать нельзя какой!.. Мы с ним очень дружим. Он мне все-все рассказывает. Даже чего папе не говорит, а мне — все! Папа у нас тоже хороший!
Женя. Да… А у меня вот, как дедушка умер, никого, только Нянька… Мой дедушка тоже хороший был… Он меня всему учил… И не про собак бесхвостых, нет!
Блюма. Ваш дедушка здесь жил, в этом городе?
Женя. Нет, он был полковой доктор… Мы все время с полком кочевали. Сколько я, Блюма, городов видела, сколько людей!
Блюма (робко положила руку ей на плечо). Вам, Женя, здесь плохо, да?
Женя (голос дрогнул). Плохо. Когда меня сюда заперли, я никак привыкнуть не могла… А тебе, Блюма, тоже плохо?
Блюма без слов склонила голову.
Они жабы, да? А почему ты всем говоришь «вы»? Надо говорить «ты»!
Блюма (тихо). Это, Женя, не все любят.
Женя. Мне не смей «вы» говорить. Хорошо?
Блюма. Хорошо.
Женя. Ну, скажи сейчас: «Ты, Женя, дура».
Блюма. Нет. Ты, Женя, умная.
Женя. И если они тебя будут обижать, я им такого Алкивиада покажу! (Сжала кулаки.)
Входит Маруся.
Маруся (подходит очень мрачная). И все вранье…
Женя. Что «вранье»? Как ты смеешь, Маруська?
Маруся. Вовсе у Наврозовой не скарлатина. Простая ангина… (Села между Блюмой и Женей на подоконнике.) А я уж обрадовалась — буду в лазарете лежать, книжку читать!..
Женя. Какую книжку?
Маруся. Мне в приемный день брат принес — «Капитанская дочка». Пушкина сочинение. Потихоньку сунул, никто не видал… Ты это читала, Блюма?
Блюма. Да. Вы только другим не говорите, они смеются… Мой брат в типографии работает, наборщиком… Он оттуда разные книги приносит — с вечера до утра…
Женя. А вы мне про эту капитанскую дочку расскажете, Маруська, Блюма, а?
Маруся. Так ведь я не дочитала еще! Я только первую половину!
Женя. А Блюма пускай другую половину доскажет.
Дальнейший разговор девочек не слышен, видно только, как Маруся оживленно рассказывает. В зале становится многолюднее, ходят парами, тройками, останавливаются группами. Возвращаются в зал Хныкина и Шеремет и идущие за ними по пятам Рая и Зина.
Шеремет (подходит ко второму окну). А сейчас мы на людей поглядим. (Лезет на подоконник, напевая.) «Отворите мне темницу, дайте мне сиянье дня…»
Хныкина (подхватила). «… Черноглазую девицу, черногривого коня…»
Шеремет. Медамочки, а кто у дверей посторожит?
Зина. Я!.. Я!.. Дуся, дивная… Я для вас — в огонь и в воду! (Побежала к дверям.)
Шеремет (на подоконнике, стоя на цыпочках, вытягивает шею, иначе в закрашенные очень высоко матовой краской окна ничего не видно). Ах! Видишь, Тоня?
Хныкина. Да… Красиво как!
Девочки (столпившись вокруг, кричат). Что? Что? Что красиво?
Шеремет (глядя в окно). Полиции сколько!..
Хныкина (так же). И все конные… Красиво как!
Шеремет. Тонька, видишь? Вчерашний блондин… Такой дуся!..
Хныкина. Аля, он сюда смотрит! Ей-богу!
Шеремет. С дамой какой-то здоровается. Я б ее убила! Я ужасно ревнивая, Тоня…
Хныкина. Какие-то солдаты едут…
Шеремет. С нагайками… Это казаки! Ой, красиво! И лошадки какие дусеньки!
Хныкина. Куда же это они? Разве сегодня парад?
Шеремет. Глупости! Какой же парад в будни?
Зина (у двери, предостерегающе). Мопся! Мопся идет!
Входит Мопся. Она маленькая, пожилая, с лицом нездорового, желтого цвета, в самом деле похожа на мопса. В синем платье классной дамы. Зябко кутается в пуховый платок.
Мопся. От окна, медам, от окна! Нечего вам у окон делать…
Девочки отхлынули от окна. Раздался звонок к началу урока. Движение в зале, в котором остаются только четвероклассницы, с зелеными бантами. Ученицы других классов ушли.
Мопся. На урок, медам, на урок. Сейчас придет Лидия Дмитриевна.
Девочки стали по четыре в ряд. Стоят неподвижные, как царь на портрете. Тишина.
Женя (тихо, Марусе и Блюме, которые стоят с нею в одном ряду). Вот бы сейчас хватить: «Га-га-га-га-га!» Или: «Голды-голды-голды!»…
Блюма испуганно покосилась на нее. Маруся давится смехом.
Мопся. Кто это там? (Подошла к Блюме.) Это вы, Шапиро?
Блюма молчит.
Женя. Софья Васильевна, это я…
В зал входит учительница танцев Лидия Дмитриевна. Она молодая, розовощекая, очень счастливая. От этого она кажется нарядной: синее форменное платье не висит на ней плакучей ивой, как на Мопсе, а живет и радуется. За ней идет унылая фигура — таперша Анна Ивановна, которая проходит к роялю. При входе Лидии Дмитриевны все девочки делают реверанс.
Лидия Дмитриевна. Здравствуйте, медам! Анна Ивановна, попрошу приседания… (Напевая, проделывает вместе с девочками экзерсисы.) Раз — и… два — и… три — и…
Женя (тихо, Марусе). Ну, дальше, дальше! «Швабрин сказал Гриневу: «Ваша Маша Миронова…» Ну?
Маруся (тихо). Да, и вот, понимаешь, они только одни двое сидят, и Швабрин говорит: «Ваша Маша Миронова — фу! Она — сережки любит!»…
Женя (замирая от волнения). Ой!.. Ну, а дальше?
Мопся. Тише, медам! Кто там шепчет? Шапиро, опять вы?
Лидия Дмитриевна. Теперь — деми плие темпо дю пье… Раз — и… два — и… три — и…
Маруся. Тут, конечно, Гринев весь побледнел и говорит: «Если вы так, ну, значит, мы с вами будем драться на дуэли!»
В дверях актового зала появляется инспектриса Жозефина Игнатьевна Воронец — Ворона. Она зловещая: так и кажется, что сейчас прокаркает беду, что несчастье притаилось в складках ее траурного платья, в тальмочке, болтающейся на ее тощих плечах, даже в жиденьком бубличке волос, скучающем на макушке ее головы.
Ворона (стоя в дверях, возвещает). Елизавета Александровна!..
И в зал входит начальница Сивова — Сивка. Тяжелая, грузная старуха, будто без шеи и без ног; такое впечатление, словно голова у нее воткнута прямо в туловище, а туловище поставлено прямо на пол. При этом она сама себя видит, очевидно, такою, какою она была сорок лет назад: все ее движения, жесты и выражение лица были бы уместны для очень юной, очень хрупкой и нежной девушки. Она тоже в синем, но блестящем, шелковом, переливчатом платье. На груди — бриллиантовый шифр. При входе Сивки все девочки нырнули в глубокий реверанс.
Сивка (недовольно). Как нехорошо! Нестройно как!
Ворона (мрачно каркает). Ужасно! Ужасно!
Сивка (обращаясь к Вороне). Жозефина Игнатьевна, прошу вас…
Ворона (девочкам). Стоять, как стояли! Буду измерять… (Ходит по рядам, измеряя складным аршином расстояние от юбок до пола.) Звягина — двадцать восемь… Хорошо. Певцова — двадцать восемь. Правильно. Аверкиева… Мусаева… Ярошенко — тридцать два… Елизавета Александровна, у Ярошенко — тридцать два!..
Сивка. Ай-ай-ай! Как неприлично! Ведь правило же — двадцать восемь!
Ярошенко. Елизавета Александровна, у меня двадцать восемь и было… Только, верно, я расту…
Сивка. Вот и нехорошо. Неаккуратно!
Ворона. Безобразие! Срам! Коленки видать… Скажите маме, чтоб к завтрему было прилично… (Измеряет дальше.)
Сивка. Дети, а какой у вас сейчас урок? Вот (показала на Женю), вот вы скажите…
Женя (недовольна — ее оторвали от «Капитанской дочки»; говорит, не выходя из рядов). Танцы…
Сивка (притворно-недоуменно вертит головой). Ничего не понимаю! Кто это говорит?
Ворона (Жене). Выйти из рядов! Выйти из рядов!
Сивка. Я спрашиваю вот эту девочку: какой у вас сейчас урок?
Женя (вышла из рядов). Танцы…
Сивка (переглянувшись с Мопсей и Вороной). Что такое? С кем она говорит?
Ворона (Жене). Реверанс! Реверанс!
Женя (быстро скомкав реверанс). Танцы.
Сивка. Ничего не понимаю! Что она говорит?
Ворона (зловеще, Жене). Полным ответом! Полным ответом!
Женя (угрюмо). Елизавета Александровна, у нас сейчас урок — танцы…
Сивка. Ничего подобного!.. Ничего подобного!.. У нас такого урока не бывает!.. Медам, кто знает, какой урок? (Кате, которая вытягивает вперед руку и, видимо, жаждет ответить.) Ну, вот пусть Аверкиева скажет.
Катя (вышла из рядов, сделала реверанс, обстоятельно докладывает «полным ответом»), Елизавета Александровна, у нас сейчас урок — танцевание…
Сивка (Жене). Вы слышали? (Кате.) Спасибо, мой дружочек.
Катя, сделав реверанс, возвращается на свое место.
У нас не бывает танцев. Танцы — это на балу! Это развлечение. А у нас танцевание. Это урок! Наука! Вы учитесь танцевать для того, чтобы научиться грации, изяществу… Девушка должна быть грациозна, как фея!.. Вот сейчас, когда я вошла, вы сделали реверанс… Ужасно! Как гиппопотамы!.. Лидия Дмитриевна, займитесь, пожалуйста. (Села в кресло, подставленное Мопсей.)
Женя (возвратилась на свое место. Марусе). Ну, рассказывай. Они дрались на дуэли, да?
Маруся. Да.
Женя. Дрались! Ну, а дальше что было?
Сивка. Вот (показывает на Катю) Аверкиева. Она всегда так толково отвечает!.. Покажите мне, дружок… Если вы идете по коридору и встречаете кого-нибудь из преподавателей или меня, какой реверанс вы делаете?
Катя показывает.
Хорошо. А теперь представьте себе, что к нам приехал господин попечитель учебного округа или наша покровительница, супруга генерал-губернатора, кавалерственная дама Ольга Валериановна Жуковская. Как вы им поклонитесь?
Катя ныряет еще глубже, чем прежде.
Прекрасно!.. Ну, а если вы идете по улице и вам навстречу сам государь император с государыней императрицей?.. Поклонитесь!
Катя делает такой глубокий реверанс, что не удерживает равновесия. Среди девочек смех.
Ай-ай-ай!.. Ай-ай-ай!. Государь император скажет государыне императрице: «Какая неграциозная, какая неизящная девочка!»
Женя (в рядах). Ну, Блюма, рассказывай ты!
Блюма (с опаской оглядываясь на Мопсю). Пугачев махнул платком — и Гринева потащили к виселице… Ему уже накинули петлю на шею…
Женя (страстно переживая рассказ). Ну?
Блюма. Тут вдруг прибежал Савельич и бросился в ноги Пугачеву.
Женя. А Пугачев что?
Блюма. Пугачев велел освободить Гринева…
Мопся (неслышно подкралась к увлекшимся девочкам). Вот! Я говорила, что это Шапиро…
Женя. Софья Васильевна, она не виновата! Это я ее спросила, она только ответила.
Мопся (не слушая, тащит перепуганную Блюму к Сивке). Вот, Елизавета Александровна!..
Сивка (Блюме). Как ваша фамилия?
Ворона. Елизавета Александровна, это Шапиро… Вы знаете, та самая…
Сивка. Ах, так это вы Шапиро? Ваш отец, кажется, ремесленник?
Блюма (еле слышно). Да…
Сивка. Ну, вот видите! Мы таких в нашу гимназию не берем! Вас приняли! В середине года, прямо в четвертый класс! Вы должны ценить оказанную вам честь, а вы позволяете себе шалить!
Лидия Дмитриевна(ей очень жалко Блюму). Елизавета Александровна, это очень послушная девочка.
Женя (с места). Она же не виновата! Это я ее спросила, она только ответила!
Сивка (не слушая, Блюме). И что у вас за вид? Что за голова? Какие-то кудряшки, завитушки… Вы не знаете, что у нас запрещено завиваться?
Блюма. Я не завиваю… Они сами…
Сивка. Глупости! Я же вижу… Софья Васильевна, прошу вас… распорядитесь…
Мопся. Сию минуту, Елизавета Александровна, сию минуту! Я сама отведу ее под кран… (Уводит Блюму.)
Сивка. Лидия Дмитриевна, а теперь я пойду вдоль рядов, а они пусть кланяются постепенно, по две пары сразу. (Пошла.)
Девочки опускаются, но очень нестройно.
Сивка. Ах, нет, нет, совсем нехорошо!.. Надо постепенно-постепенно! Постепенно-постепенно… Как морские волны… Как рожь на ветру…
Мопся (вводит Блюму). Вот, Елизавета Александровна, гладенькая, да?
Блюма стоит перед Сивкой; голова только что из-под крана, волосы слиплись.
Сивка. Вот теперь совсем другой вид! Пожалуйста, Софья Васильевна, всякий раз, как она явится завитая, — немедленно под кран!
Блюма пошла на место. Во время последующих сцен волосы ее, постепенно просыхая, приходят в прежний вид. Завитки торчат еще упорнее.
Ну, дети, хотя нам с вами и весело, но мне надо идти. Продолжайте урок танцевания. А вы, Шапиро, подумайте над моими словами. Учиться в нашей гимназии — большая честь! Большая! И мы не потерпим… Не по-терпим! Пойдемте, Жозефина Игнатьевна!..
Сивка уходит вместе с Вороной вдоль рядов кланяющихся девочек.
Женя. Блюмочка, милая, это все я!.. Не сердись на меня, дорогая!
Блюма (подняла на нее заплаканные глаза). Что ты, Женя… Ты же не нарочно…
Маруся. Я бы на твоем месте радовалась: голову под кран — господи, да это на неделю простудиться можно!
Лидия Дмитриевна(ей тоже стало легче после ухода Сивки и Вороны). А теперь потанцуем… Анна Ивановна, пожалуйста, падеспань…
Анна Ивановна играет, девочки танцуют.
Женя (танцуя в паре с Марусей). Замечательная эта капитанская дочка!.. Знаешь что? Надо вечером всем прочитать вслух, чтоб все слыхали!
Маруся (скептически). Позволит тебе Мопся такие чтения!..
Женя (завяла). Да, правда… не позволит…
Проплыли дальше.
Мопся (Лидии Дмитриевне). Вы, Лидия Дмитриевна, у нас сегодня последний раз?
Лидия Дмитриевна(радостно). В последний! В самый последний!
Мопся. Замуж выходите?
Лидия Дмитриевна. Да. Через неделю моя свадьба…
Мопся. Счастливы?
Лидия Дмитриевна(радостно улыбаясь). Очень. Не гожусь я, видно, в учительницы… Мне все время детей жалко…
Мопся (поджав губы). Очень уж вы нежная… Мы-то ведь привыкли, ничего!
Лидия Дмитриевна. Не знаю, Софья Васильевна. Я детей очень люблю… (Застенчиво.) Своих дома учить буду… Никуда не отдам!..
Женя (снова проплывая с Марусей по авансцене). Знаешь, я другое придумала: мы будем издавать журнал!
Маруся. А это как же?
Женя. У тебя «Капитанская дочка» есть? Мы перепишем начало — будет номер первый. Еще кусок перепишем — будет номер второй. И все пускай читают… Разве не интересно?
Маруся. Мне интересно, чтоб у царицы сын родился, вот! Нам тогда на целую неделю каникулы дадут!..
Мопся. Лидия Дмитриевна, я приготовлю вам в учительской журнал!.. (Уходит.)
Лидия Дмитриевна(после ее ухода остановила музыку). Дети! Осталось три минуты до звонка… Я хочу с вами попрощаться: я сегодня у вас в последний раз.
Все (обступив Лидию Дмитриевну). Вы уходите, Лидия Дмитриевна? Почему? Почему вы уходите?
Лидия Дмитриевна. Потому что выхожу замуж.
Женя. Ну и выходите себе! Нам не мешает… А зачем вам от нас уходить?
Лидия Дмитриевна. Такое правило, дети. Если преподавательница выходит замуж, она должна уйти.
Зина. Ну, как жалко!
Катя. Мы вас так любим!
Маруся. Мы только вас и любим!
Женя. Лидия Дмитриевна, а как же другие синявки?
Лидия Дмитриевна(шутливо грозит). А вот я на вас пожалуюсь, что вы нас синявками зовете!..
Рая (обнимает ее). Вы не такая! Вы не пожалуетесь!
Женя. Нет, а почему же все-таки вы уходите, а другие синявки… другие учительницы остаются?
Лидия Дмитриевна. Они незамужние.
Маруся. Все? И Мопся тоже?
Лидия Дмитриевна. Дети! Я рассержусь! Ну почему вы Софью Васильевну Мопсей зовете?
Женя. Так ведь она Мопся и есть… (Сморщила лицо очень похоже.) Разве не Мопся?
Лидия Дмитриевна. Она ведь неплохой человек…
Все. Она? Мопся? Не плохая? Она ужас какая плохая! Мы ее ненавидим.
Лидия Дмитриевна. Напрасно! Она старая, больная, одинокая… Ни детей, ни родных…
Звонок — конец урока.
Ну, дети, прощайте! Учитесь хорошо! Не забывайте меня! (Пошла к дверям.)
Девочки бегут за ней, кричат: «Прощайте, Лидия Дмитриевна!», «Дорогая!», «Золотая!» Целуют, обнимают ее. Мопся вошла, молча наблюдает эту сцену, стоя одна в стороне.
Маруся (Жене). Знаешь, хорошо бы, конечно, если бы у царицы сын родился… Но еще бы лучше, если б Мопся на ком-нибудь женилась!.. Она тогда от нас уйдет…
Девочки побежали за Лидией Дмитриевной с возгласами приветствия и прощания. Мопся одна. Подошла к окну, прислонилась к слепому, закрашенному стеклу. Плечи ее вздрагивают. Блюма возвращается в зал. Волосы ее просохли; она вихрастая, как никогда раньше. Остановившись в нескольких шагах от Мопси, смотрит на нее большими сострадательными глазами. От жалости к Мопсе и страха перед собственной дерзостью голос ее срывается.
Блюма. Софья Васильевна, вы… вы тоже огорчаетесь, что Лидия Дмитриевна выходит замуж?
Мопся резко повернулась к Блюме, на секунду остолбенела от неожиданности.
Софья Васильевна, не надо… не плачьте, пожалуйста…
Мопся (вне себя от бешенства). Вы опять? Опять в завитках? Опять нагофрились?
Блюма. Софья Васильевна, они сами. Ей-богу, они сами… после холодной воды…
Мопся. Вам сама начальница говорила… Она вас предупреждала. Ну, если вам не угодно слушаться, пеняйте на себя! (Тащит Блюму к царскому портрету.)
Возвратившиеся в зал девочки смотрят на Мопсю и Блюму.
Блюма. Софья Васильевна, не говорите начальнице! Не выгоняйте меня из гимназии. Я все буду делать, только не выгоняйте! Мой папа умрет, если меня выгонят…
Мопся. Вот, все смотрите! Ее бы следовало исключить — да, да, следовало бы! — но для первого раза я ее только наказываю. Под портрет!.. До утра под портрет!..
Звонок — конец перемены.
На молитву, медам! На молитву.
Девочки молча становятся на молитву. Женя двинулась к Блюме, которая прижалась к стене под портретом.
(Окликает Женю.) Шаврова, я что сказала? На молитву! Дежурная, читайте молитву!
Катя вышла вперед, осенив себя крестом, читает молитву бархатным голосом благонравной ученицы.
Катя. «Благодарим тебе, создателю, яко сподобил еси нас благодати твоея, во еже внимати учению… Благослови наших начальников, родителей и учителей и всех ведущих нас к познанию блага и подаждь нам силы и крепость к продолжению учения сего…»
Катя широко крестится, девочки и Мопся тоже.
Мопся. А теперь пансионерки идут в столовую обедать, приходящие — в швейцарскую. Не топать, не шаркать, не шуметь… Одеться — и домой!..
Девочки парами идут из зала, Мопся — за ними.
Блюма (под портретом, лихорадочно приглаживает свои злополучные вихры). Я всё, всё… Я буду каждые полчаса под кран ходить… Только не выгоняйте!.. (Плачет тяжело, как взрослый, раздавленный горем человек.) Только не выгоняйте…
Женя (вихрем влетает в зал, бросилась к Блюме). Блюма, родная, золотая, не плачь! Мопся — жаба проклятая. Блюмочка, я тебя больше всех люблю… Ты у меня самая дорогая подруга. Пожалуйста, не плачь…
Блюма. Она меня на всю ночь? Да?
Женя. Мы что-нибудь придумаем, Блюма… Нянька придумает! Ты не бойся! А если страшно, ты стихи читай вслух!
Блюма. Я не про то… Папа мой… Он подумает, что меня извозчик задавил…
Женя. Я к твоему папе Няньку пошлю сказать, чтобы не беспокоился…
Блюма. Пошлешь, Женя? Верно пошлешь?
Женя. Вот тебе крест! Нянька пойдет! Где ты живешь? Говори скорей…
Блюма. Тут близко, за углом… Немецкая улица, дом Левина. Мастерская, где игрушки чинят… Не забудешь, нет?
Женя. Будь спокойна. Нянька сделает. И тебя мы здесь не оставим, не бойся… (Порывисто обняла Блюму и убежала.)
Блюма (старается взять себя в руки). «Прибежали в избу дети, второпях зовут отца…» Ой, портрет! Смотрит! (В желании уйти от глаз портрета прижимается к стене вплотную под ним.) «…Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца…» Нет, не надо про мертвеца… «А щука чуть жива лежит, разинув рот, и крысы хвост у ней отъели…» Тут, наверно, мыши есть… и крысы тоже!
Дверь зала захлопывается. Слышно, как поворачивается ключ в замке.
Уже! Заперли… (Сорвала с плеч платок, закуталась в него с головой, вся съежилась под портретом, бормочет с отчаянием.) «Играйте же, дети, растите на воле, на то вам и красное детство дано, чтоб вечно любить это скудное поле, чтоб вечно вам милым казалось оно…»
Последнее впечатление зрителя от этой картины: под огромным портретом царя, странно рельефным в сгущающихся сумерках, маленькая съежившаяся фигурка в платке бормочет стихи.