— Вот упорный оппозиционер! — засмеялся Ковров. — Но вы забываете, что внизу вода. Как вы начнете работу?
— Пустяки! — уверенно заявил Комлинский. — Шкур много — сделаем лодку или плот. А потом, если уж падать, то лучше в воду, чем на лед. По крайней мере не разобьешься.
Ковров нашел этот довод мало убедительным.
— Ну, это дело вкуса… Кому что нравится… Я предпочитаю вообще не падать, — сказал он.
В конце концов творцы гарпуна победили. Тут же сообща решили немедленно заняться постройкой плота, продолжая тем временем охоту обычным способом. Плот строили два дня. Сшили несколько тюленьих шкур, сделав из них плотные, не пропускающие воздуха мешки. Затем мешки туго надули и, зашнуровав отверстие, получили нечто похожее на поплавки, применяемые в войсках для устройства временных понтонных мостов. Связанные поплавки покрыли обледенелыми, твердыми как камень тюленьими шкурами.
Последняя большая охота задала «консервной фабрике» спешную работу на несколько дней. «Закончив производство», плот спустили на воду и привязали его канатами из тюленьих шкур к обоим берегам тюленьего водоема.
С особой торжественностью прошли приготовления к «закладке лифта». Все население ледяного ущелья собралось на ледяном берегу бассейна. Комлинский и Алфеев, установив на плоту аккумулятор и проверив провода и канаты, отплыли к намеченному месту у подножья противоположной стены.
Честь первого гарпуна была предоставлена Коврову, обладавшему по общему признанию наиболее сильными мускулами. Прочно утвердившись на краю плота, Ковров размахнулся и изо всех сил запустил гарпун.
Ковров размахнулся и изо всех сил запустил гарпун.
Одновременно Комлинский включил ток. Гарпун взметнулся вверх, увлекая за собой хвост из провода и бечёвки, и, коснувшись льда айсберга, исчез в облачке водяных паров. Снова щелкнул выключатель. Пар рассеялся — гарпун, на высоте двенадцати метров глубоко вонзившийся в лед. покачивал хвостом…
Следующим выступил Деревяшкин. Гарпун его вонзился очень удачно: хоть и немного ниже первого, но зато левее его примерно на полметра. Расстояние оказалось, как нельзя более удобным для устройства лестницы. Тотчас втянули наверх сделанные из тюленьей кожи канаты и испытали крепость конструкции, взобравшись по канатам до половины их длины. Потом Деревяшкин стал привязывать заранее заготовленные перекладины к обоим канатам. Ступенька за ступенькой он довел лестницу до самых гарпунов. Затем Комлинский, заткнув за пояс две толстых алюминиевых трубка и взяв и руку запасной гарпун с волочившимся за ним шнуром, полез по лестнице, чтобы заменить гарпуны кольями и устроить площадку — основание для второго звена лестницы.
Добравшись до верха лестницы, он повернул выключатель в ручке запасного гарпуна и вонзил его в стену. Разворочав гнездо достаточной глубины во льду, податливом под накаленным наконечником гарпуна как трухлявое дерево, Комлинский выключил ток, извлек свой чудесный гарпун и вогнал в образовавшееся гнездо алюминиевую трубку. Через несколько минут она вмерзла в лед. Укрепив таким же способом вторую трубку, Комлинский крикнул товарищам:
— А ведь дело-то оказывается проще чем мы думали! Никаких площадок вырубать не нужно! Лестницу можно вести «без пересадки» доверху! Гарпун вмерзает прочно, как впаянный: вот, смотрите!
С этими словами он вонзил гарпун в лед над своей головой.
— Сейчас он вмерзнет. А вы, чтобы не терять времени, вяжите второе звено лестницы — подвешу готовую.
Комлинский поспешно спустился на плот, обвязал себя канатом подмышками, оставив два свободных конца спереди и петлю за спиной.
— Вместо скамейки, — пояснил он тщательно примеряя петлю в качестве сиденья.
Смотав свободные концы и сунув их за пояс, Комлинский снова полез наверх.
— Видали? — крикнул он, закинув один из свободных концов веревки на древко третьего гарпуна. Потом подтянулся немного на веревке, подвязал ее наглухо к поясу, подладил под себя веревочную скамью и повис в сидячем положении, как это делают маляры, раскрашивающие фасады зданий. Затем с большим усилием снял поочередно оба конца лестницы с гарпунов, переместив ее на заготовленные постоянные колья. Освободив изо льда оба гарпуна, на которых еще минуту назад висела лестница, один из них заткнул за пояс, а другой вонзил в лед у себя над головой.
Потом на древко этого гарпуна закинул второй конец веревки, опять немного подтянулся, закрепил веревку и отцепил свободно повисшую петлю предыдущего гарпуна. Этот гарпун он тоже извлек и тотчас же опять всадил в лед еще выше.
В результате этих манипуляций Комлинский поднялся вверх больше, чем на высоту своего роста, а минут через двадцать — еще на такое же расстояние.
— Вот это действительно лифт! — крикнул в восхищении Алфеев. — Сидит и подымается! Знай лишь покалывай лед да успевай перебрасывать веревку.
Комлинского сменил Деревяшкин. Меняясь, они через три часа поднялись вверх почти на пятнадцать метров выше того места, где была укреплена первая лестница. Впаяв в лед колья, Комлинский подтянул изготовленное внизу второе звено лестницы и укрепил его.
В это время на берегу тюленьего водоема появилось два новых зрителя. Рюмин медленно вел под руку пилота Марина, которому «доктор» Бураков впервые разрешил прогулку. Они шли медленно. Марин, тяжело опираясь на руку спутника, вяло передвигал ноги. Фигура его казалась нежизненной перед группой работающих людей. Он походил на стилизованную игрушку, несколько жуткую, олицетворявшую угрюмую слабость. Дрожащий зигзагообразный шаг, косо застегнутая шуба, уродливо вздутый поверх бинтов на голове башлык, неживая белизна небритого лица — все это напоминало скорее автомат с обессилевшей пружиной, нежели живого человека.
Марин остановился у берега водоема, медленно поднял руку, наставил ее козырьком над глазами. Блеск по верхнему краю стен и многократное отражение этого блеска в выступах айсберга показались больному слишком яркими. Он вглядывался в повисшую у ледяной стены лестницу с цеплявшимся на ней Комлинским, шевеля губами, смотрел на возившихся внизу на плоту остальных товарищей — и постепенно «оживал». Поворачивая во все стороны голову, он даже сделал самостоятельно несколько шагов вперед. Движения Марина становились все тверже, но — странное дело — еще более усилилось сходство с автоматом, у которого нарастает быстрота движений по мере возобновления завода.
По-видимому, Марин намеревался принять какое-то участие в общей работе, но не мог понять, что здесь происходит и что ему надо делать. Он указал Рюмину на айсберг и спросил:
— На нем и уедем?
— На ком?
— Разве не видишь? Лезут на борт. Его надо оттаять, то-есть оттопить… ну… растопить… Развести лары!..
Марин все более волновался, и голос его звучал все громче.
— Не понимаешь? Ты что — ослеп? Ведь они чинят корабль! Это ледяной пароход! Пусти! Я…
Он рванулся, застонал, смолк, схватился рукой за голову и замер на мгновение в такой позе.
Марин схватился за голову и замер на мгновение в такой позе.
Потом издал короткий пронзительный крик и упал. Все бросилась к больному. Он молча бился на льду в судорогах, на темную щетину подбородка пузырились изо рта клочья пены — сперва белой, потом розоватой. Скоро Марин затих и как-то сразу забылся. Его осторожно переложили на шкуры.
В молчании наскоро пообедали и продолжали работу. До вечера подняли на стену еще один пролет лестницы. Марин продолжал спать и проснулся лишь в лагере, когда его перекладывали с носилок на постель.
Комлинский с Алфеевым замешкались, тщательно просматривая и убирая гарпуны после работы. Постепенно замирая, голоса удалявшихся товарищей смолкли совсем.
— Тихо как стало, — сказал Алфеев. — Даже странно… Ну, Гриша, пошли?
Комлинский уходил медленно, неохотно, несколько раз оглядывался на лестницу, присосавшуюся к ледяной горе.
«А ведь и правда — похоже на трап, спущенный с борта», — подумал он.
На том месте, где с Мариным случился припадок, Комлинский остановился и так же, как Марин, поставил руку козырьком над глазами.
— Поразительно! — сказал он. — Немудрено, что Марин впал в заблуждение… Как будто нарочно кто-то, усердный и неумелый, обтесывал лед, чтобы изобразить корабль. Посмотри, Алфеев! И что-то вроде палубы есть, и даже лед скошен так, как полагается на изгибе бортов и килевой части…
Он оглянулся. Алфеев уже скрылся за поворотом. Но Комлинский не спешил его догонять. Он продолжал смотреть — и чем дольше смотрел, тем более странным казался ему суровый ледяной горельеф[2] высеченный в массиве айсберга. Комлинскому показалось даже, что он видит темнеющие кое-где подо льдом борта корабля. Потом он разглядел неопределенные очертания трубы, капитанской рубки.
Причудливая, тусклая, но тем не менее утомляющая глаз игра света, многократно отраженного в гранях льда, еще более усиливала иллюзию. Слева от второго звена лестницы Комлинский увидел теплый желтоватый блеск, — казалось, там просвечивала медная пластинка, еле прикрытая корочкой льда. И чем пристальнее всматривался механик, тем более этот непонятный зеленовато-желтый блеск напоминал о меди. А вот другое цветное пятно — красноватое. Оно походило на круглое стекло иллюминатора, освещенного изнутри…
Комлинский забыл, что ему надо идти, забыл даже где он находится. Не отрывая глаз от ледяной стены, он представлял себе большой пароход, полный людей и машин. Он видел его очертания, различал детали вооружения, представляя себе машиниста и кочегаров, подбрасывающих уголь в пылающие зноем топки…
Комлинский зажмурился: перед глазами замелькали разноцветные круги.
— Так не годится, — сказал он решительно. — Ковров прав, здесь опасно поддаваться фантазии…
Усилием воли механик заставил себя сдвинуться с места и зашагал в лагерь! Всю ночь ему снился корабль.
На следующее утро одно ничтожное обстоятельство изменило все дальнейшие планы и даже судьбу пленников ледяного фиорда.