Почти на протяжении всего своего, без преувеличения, огромного творческого пути Панч мастерски пользуется таким литературным приемом, как ирония, умело соединяет иронию, юмор с простотой, как бы говоря нам: там, где юмор, там всегда доброта и понимание, где сдержанность — там достоинство и, может быть, даже величие.
Не ищите покоя в простоте Панча. Здесь царит неуступчивость, высшая требовательность к самому себе и к людям. В его произведениях нет бароккальной щедрости и того безудержного размаха, которым отличается украинская проза в произведениях таких ее мастеров, как Яновский и Гончар. В произведениях Панча царит сдержанность, аскетизм, некая сухость, как в красках темперы, которой пишут фрески. Собственно, его романы и повести чем-то напоминают нам фрески. И так как фресковость изображения исключает идею развития, то характеры у Панча, точно в греческой трагедии, окрашены одной краской — белой или черной; им остается лишь действовать и побеждать или погибать. Кажется, лишь роман «Осада ночи» отличается от всех других произведений Панча в этом отношении.
Плохо это или хорошо? Огромная популярность Панча-прозаика, интерес к его произведениям в продолжение целых десятилетий, проявляемый новыми и новыми поколениями читателей, лишний раз свидетельствует в пользу разнообразия и богатства литературы социалистического реализма против суженного взгляда на нее.
Писатель с честью выдержал испытание временем. В отношении Петра Панча можно бы даже употребить монтеневский термин — продолжительная дружба с временем. Он пренебрегал разработкой случайного, гармонично соединял в себе неукротимость духа и высочайшую художественную сдержанность, его стиль не подвергался быстро меняющимся литературным модам, писатель всегда умел побороть в себе искушение быть оригинальным любой ценой, прекрасно зная, что оригинальничанье почти всегда оказывается заимствованным. Может, именно благодаря всему этому Петро Панч связан со всем лучшим, что уже написано или будет написано в украинской прозе.
Его повесть «Голубые эшелоны» появилась в один год со знаменитым романом А. Головко «Бурьян». Оба эти произведения были отмечены премией в честь десятилетия Октября. «Бурьян» стал первым украинским советским романом, «Голубые эшелоны» — первой украинской советской повестью. Но значение повести П. Панча не только, сказать бы, жанровое — она важна прежде всего своей проблематикой, ибо впервые с большой художественной силой прозвучала в ней одна из главнейших идей, которую украинская советская литература разрабатывает по сей день, — идея борьбы против буржуазных националистов, против отщепенцев всех мастей, торгующих родиной, ради своих мелких политических амбиций идущих на сговор с самыми темными силами международной реакции, вплоть до фашизма.
«Голубые эшелоны» и сегодня, полвека спустя после написания повести, поражают смелостью своего замысла, художественного построения, высоким политическим накалом и вместе с тем удивительной пластичностью в изображении многочисленных действующих лиц, большинство которых эпизодичны и лишь мелькают на странице, в фразе, в отдельной реплике. Эшелон, набитый петлюровцами, снежной ночью идет от станции Знаменка к Елисаветграду. Между этими двумя степными украинскими станциями всего несколько десятков километров пути. Фактически все события происходят на протяжении одной ночи, но писателю достаточно и этого, чтобы нарисовать огромную литературную фреску с выразительнейшими фигурами так называемых борцов за Украину. В центре повести образ сотника петлюровского войска Лец-Атаманова, который на словах будто бы в самом деле болеет душой о судьбе Украины, борется против попыток запятнать «чистую мечту» о «ясноглазой Украине», ужасается от мысли о том, что «борцы за Украину» давно уже превратились (а может, всегда были!) в обыкновеннейших бандитов (недаром же крестьяне, подходящие к эшелону, спрашивают их: «Вы какой банды будете?»). Он почти с нескрываемым презрением слушает разглагольствования политических спекулянтов из «дипломатической миссии», едущей в эшелоне в Одессу, чтобы там продавать Украину оптом и в розницу, — но, страдая, переживая, презирая, Лец-Атаманов остается с этими бандитами и политическими спекулянтами, он лишь хотел бы, чтобы все это выглядело более благопристойно, чтобы меньше было болтовни и цинизма, а больше решительности и конкретности.
«Ну, что за несчастная наша нация, — раздумывает Лец-Атаманов, — все время в иллюзиях и надеждах, и хотя бы тебе на один момент что-нибудь конкретное».
Этот благопристойный враг, быть может, самый опасный, именно поэтому писатель и ставит его в центр повести, делает главным героем. Ибо остальные — неизмеримо мельче, примитивнее, они сметаются вихрем истории почти незаметно, уничтожают сами себя то ли своей неприкрытой бандитской сущностью, то ли цинизмом, то ли просто легковесностью и глупостью. Они и сами это понимают, не веря друг другу. Один из членов «миссии», едущей в эшелоне, так выражается на этот счет:
«Никакой дисциплины перед историей. Хохлы — и все! Садятся в один вагон, а ехать хотят в разные стороны».
Другой, кооператор Загнибеда, уповает только на куплю-продажу, он готов платить кому угодно, лишь бы тот заинтересовался украинской песней, судьбой и… «пшеничкой», как немедленно добавляет еще один член «миссии» — некий редактор некоего петлюровского листка:
«А нам что нужно — только была бы Украина. Какая ни на есть, а Украина!»
Лец-Атаманов в повести гибнет, но лец-атамановщина, как социальное явление, сама по себе не гибнет, не исчезает, она возрождается то в националистических бандах мельниковцев и бандеровцев, то в деятельности всяческих заокеанских сообществ и конгрессов так называемых свободных украинцев. Бороться с этими отщепенцами, разоблачать их перед всем миром — одна из благороднейших задач нашей литературы. К чести Петра Панча надо сказать, что своими «Голубыми эшелонами» он начал великое дело борьбы с украинскими буржуазными националистами, положил начало боевой традиции, достойными продолжателями которой, наряду с другими украинскими писателями, стали такие выдающиеся мастера слова, как Ярослав Галан и Юрий Смолич.
От врагов — к подлинным героям, к борцам за народное дело. Так можно было бы определить характер повести «Александр Пархоменко», посвященной изображению одного из легендарных героев революции, почти полностью построенной на изучении писателем исторического материала (повесть писалась в середине 30-х годов) и, конечно же, исторического романа «Клокотала Украина» — вершины творчества Петра Панча. «Клокотала Украина» создан по совету Горького, который во время встречи с украинскими писателями обратил их внимание на богатейшую историю Украины, ждущую своего достойного художественного воплощения. Интересно, что двое из участников этой встречи — Петро Панч и Иван Ле независимо один от другого и совершенно не повторяясь, создали, многие годы спустя, крупные исторические полотна об освободительной войне украинского народа, закончившейся историческим воссоединением в единое государство с народом русским. И в романе Панча «Клокотала Украина», и в романе И. Ле «Хмельницкий», как и в романе Н. Рыбака «Переяславская Рада» и в пьесе А. Корнейчука «Богдан Хмельницкий», в центре — образ вождя освободительного движения украинского народа Богдана Хмельницкого. Но как несхожи все эти произведения, какую яркую печать авторской индивидуальности несет каждое из них, как взаимно дополняют эти мастера друг друга в создании образа великого сына украинского народа! Это явление поистине удивительное и, можно сказать, уникальное в истории литературы.
Как бы демонстрируя весь арсенал своих художественных достижений, Петро Панч пишет книгу «На калиновом мосту», удостоенную Государственной премии УССР им. Т. Г. Шевченко.
«На калиновом мосту» — не повесть, не мемуары в общепринятом смысле, не сборник рассказов, и вместе с тем это и повесть, и воспоминания, и новеллы, и зарисовки ушедших времен и лиц. Это удивительная книга, отдельные фрагменты которой иногда лучше, чем она вся в целом (взять хотя бы первые главы о детстве писателя, о его участии в событиях революции…). Казалось бы, в книге произвольно выбранные писателем события, но вместе с тем все это дает ощущение реальной полноты жизни, ибо все цементируется личностью самого рассказчика. Убедившись в безнадежности объять необъятное, писатель сознательно переносит центр тяжести с последовательного изложения событий на изображение лишь самых значительных эпизодов, поворотных моментов в жизни, неких судьбоносных событий, что ли. Все это, как отмечает писатель, «разрушает каноническую форму, но приближает к истине». Отбрасывается хронология, берутся лишь отдельные куски жизни, мир дробится на осколки, океан разбрызгивается на отдельные капли, но в каждой капле соль и солнце всего океана жизни, в центре которой сам автор.
В самом деле — Петро Панч был в центре литературной жизни нашей страны почти с первых лет советской власти. Один из зачинателей украинской советской литературы, он был в числе активнейших создателей Союза советских писателей. На Украине многие годы Панч возглавлял крупнейшие писательские организации — харьковскую и львовскую, был одним из руководителей республиканской писательской организации, сотрудничая с такими выдающимися мастерами слова, как Тычина, Рыльский, Корнейчук, Бажан, Гончар, Смолич.
Уважением и славой окружено было его имя. Но все та же неудовлетворенность, что и в самом начале творческого пути, преследовала старого мастера, все та же неукротимость духа и пристальность взгляда характерны были для его художнических трудов и дней, все та же вечная жажда познания и творения звучала в его душе, как и в заключительном аккорде его «Автобиографии»: если бы этот мир описать!
Павло Загребельный
ГОЛУБЫЕ ЭШЕЛОНЫ
Перевод Б. Турганова.