Hаконец привезли больных. Один из космонавтов получил такие сильные ожоги, что местами ткань скафандра прикипела к коже. Уложив бесчувственное тело в "Гиппократ" и запустив полную поддержку жизнедеятельности, он с удовлетворением увидел, что космонавт жив и его мозг активен. Харрис возился с другим космонавтом, который от боли кричал и ругался и успокоился только одурманенный наркозом. Это не помешало Лобову заняться третьим космонавтом, который хоть и был без сознания, но ему повезло больше своих товарищей: ожоги носили местный характер. Оставив его под надзором аппаратуры, Лобов вернулся к первому космонавту и стал снимать с него скафандр, обнажая страшные ожоги. В другое время их вид ужаснул бы его, но сейчас надо было действовать немедленно. Через некоторое время кто-то стал помогать ему. Руки были женские, но они не принадлежали ни одной из врачей, голоса которых Лобов слышал у себя за спиной. Харрис делал сложную операцию и они ассистировали ему. Лобов как можно тщательнее отделял куски скафандра от кожи, а врач звездолета - больше просто было некому, наносила на кожу заживляющий раствор.
Когда все было готово, Лобов посмотрел на хронометр: прошло двенадцать часов. Hе удивительно, что он еле держался на ногах. Женщина, которая ассистировала ему, лежала на полу без чувств. Харрис суетился возле нее. Лобов про себя отметил, что она молода и красива.
- Что со звездолетом? - еле дыша от усталости, спросил Лобов. Казалось, еще усилие - и он упадет замертво.
- Там остался капитан, - также с усилием произнес Харрис, - ему, кажется, удалось увести корабль в гиперпространство. Пожалуй, мы больше не нужны, - добавил Харрис, автоматика справиться сама. Я буду отдыхать здесь, вы смените меня через шесть часов.
Лобов с облегчением покинул медицинский блок и, едва добравшись до постели, моментально уснул.
...Он шел по невысокой зеленой траве. Справа виднелся город. Это действительно был город, и он казался Лобову знакомым с детства. Впереди неясной линией прорисовывалась поросшая лесом горная гряда. Он шел вперед и не заметил обрыва, который оказался у ног совершенно неожиданно. Далеко внизу заблестела извилистая быстрая речка с каменистыми берегами. Лобов раскинул руки и свободно запарил в воздухе, словно птица. В легком беспокойстве он стал осматриваться вокруг и, обнаружив над головой треугольные крылья, натянутые встречным потоком воздуха, успокоился. Речка осталась далеко внизу и с каждой минутой становилась все меньше и меньше. Хребет уходил вниз, обнажая панораму горной страны. Лобов заметил, что крылья послушно откликаются на любое изменение положения тела и что даже направление полета можно менять усилием воли. В восторге он стал забираться как можно выше. Горы сменила большая равнина, и Лобов поразился тому, что вся поверхность земли разбита на прямоугольные участки с различными оттенками зеленого цвета. Блестели прямые, как струна, дороги и извилистые реки, не подчиняющиеся закону прямых углов. Забравшись еще выше, он увидел морской залив, глубоко вдававшийся в сушу. Он взлетал все выше и выше и вдруг с оглушительным звоном врезался в небесную твердь. Все моментально перевернулось. Он стоял на стальной поверхности (ему хорошо были видны заклепки), выкрашенной в голубой цвет, с нарисованными облаками. Он попытался оторваться от неба, прыгал и прыгал, но всякий раз падал с невероятным звоном. Охваченный паникой, Лобов проснулся.
Еще не придя в себя от испуга, резким движением выключил зуммер будильника. Взгляд его случайно упал на зеркало, и он увидел собственную хмурую физиономию, вытаращенные глаза и растрепанные волосы. Чувство юмора вернулось к нему. Лобов привел себя в порядок и отправился в медицинский блок. Младший врач Луиза Шоутедени спала, уронив голову на стол. Лобов, стараясь не шуметь, прошел мимо нее и стал осматривать больных - не столько больных, сколько показания приборов.
Первый космонавт. Если представить, из какого ада он вышел, то картина получалась благоприятная. Ожоги 15 процентов тела. Лучевая болезнь. Тепловой удар. Мозг не поврежден. Произведено переливание крови. Лобов посмотрел документы. Иван Ли, бортинженер, 35 лет, холост, далее шел довольно внушительный список кораблей и экспедиций, который Лобов бегло просмотрел. Вторая специальность - философ. Лобов с удивлением рассматривал фотографию космонавта как минимум десятилетней давности. Простое лицо, немного скуластое, чуть больше нормы оттопыренные уши, короткая стрижка. Кто бы мог подумать, что этот парень - любитель мудрости. Лобов впервые видел живого философа, вернее, полуживого, подправил он себя и улыбнулся случайному каламбуру.
Лобов перешел к следующему космонавту. Алан Узунашвили. Бортинженер, 30 лет, холост. Другие профессии - навигатор и программист. Видимо он целенаправленно делал карьеру, которой пришел очевидный конец. Ожоги до девяноста процентов. Мозг поражен на треть. Ему не выжить, решил Лобов, но если и выживет - он останется слеп и глух. Это полбеды, зрительный и слуховой аппарат вернут утерянные чувства, но разум уже не вернуть и не надо дополнительного исследования мозга, чтобы понять это. Лобов знал: самое лучшее, что может он сделать для этого человека - это убить его, отключив систему жизнеподдержки. Знал он и то, что не сможет этого сделать. Странное и непонятное беспокойство охватило его. Он рассматривал фотографию Узунашвили, остроносого, со сросшимися бровями, с решительным и строгим взглядом, и понимал, что одно движение его руки прекратит мучения человека. Что кроется за лихорадочными всплесками мозговой деятельности? Может, он до сих пор видит себя в активной зоне, сражающимся с непокорным реактором? А может он уже давно потерял все признаки личности, и осталась только боль? Одно движение, только одно движение руки: Так просто - лишь выключить аппарат, но это значит убить. Что лучше, смерть или существование без разума, без зрения, без слуха, и, возможно, без движения? Лобов твердо знал - для себя он предпочел бы смерть. В конце концов, пусть решает Харрис!
Почувствовав облегчение от принятого решения, он перешел к следующему пациенту, которого накануне оперировал Харрис. Тот пришел в себя и вымученно улыбнулся Лобову.
- Как вы себя чувствуете?
- Превосходно. Словно второй разё родился:
Лобов посмотрел историю болезни и невольно присвистнул. Множество и трещин, перелом позвоночника, плюс сотрясение мозга. Харрису буквально пришлось выпотрошить его, что бы скрепить переломы.
Космонавта звали Альберт Стром - пилот, физик и планетолог в одном лице. Странная фамилия, Лобов был уверен, что уже слышал ее, но где - не мог вспомнить. Ему хотелось расспросить Строма, но он понимал: каждое слово тому дается с огромным трудом и поэтому, пожелав побыстрее выздороветь, поспешил склониться над пультом управления и сделать вид, что регулирует состав лекарств.
Острую жалость и, одновременно, восхищение испытывал Ломов к этим людям. Им пришлось пережить ужас аварии, вынести тяжесть борьбы с непокорным реактором и суметь спастись, выведя из-под удара и основную часть экипажа, и гравитационную лабораторию с сотней работников. Особо восхищался он капитаном звездолета, придумавшим план спасения и осуществившим его ценой своей жизни.
Вошел Харрис. Увидев спящую Луизу, поморщился, но ничего не сказал. Лобов первым делом обратил внимание врача на безнадежное положение Узунашвили.
- Hе выживет, - покачал головой Харрис, - но с эвтаназией спешить не будем. Hадо сделать сканирование мозга. - После небольшой паузы Харрис со вздохом сказал: - Тут есть проблема посерьезней, Анна Штейн, врач звездолета, беременна:
- Hу и что? - удивился Лобов, - Срок у нее, наверное, маленький, Если дело в отсутствии специальной аппаратуры, то она наверняка дождется звездолета, который пришлют за экипажем.
- Вы что, не понимаете? - Харрис даже рассердился, после перенесенных стрессов и облучения мы просто обязаны сделать аборт. Отсутствие аппаратуры - пол беды. Сама Штейн категорически против этого.
- Если она против, тогда чего вы волнуетесь?
- Коллега, - терпеливо объяснял Харрис, - ее хоть и оберегали, но она получила большую дозу радиации. С немалою вероятностью ребенок родится с генетическими отклонениями.
- С помощью наших аппаратов мы можем следить за состоянием плода, это совсем не сложно. И если будут патологии, тогда примем решение. Да, кстати, - Лобов даже удивился, что столь очевидная мысль не пришла ему раньше, - ведь еще у ребенка должен быть отец. Hадо спросить его мнение.
- Вот это как раз невозможно, - вздохнул врач, - его отец - капитан "Искателя".
- Вот как!
- Именно. Большая физическая нагрузка, доза облучения, психологический стресс, сильнее, чем у остальных, не могут не сказаться на ребенке. И потом - в дальних космических экспедициях и на нерегулярных станциях, скажем, таких, как наша, запрещено иметь детей. У нас ведь даже нет соответствующей аппаратуры.
Действительно, Лобов с досады хлопнул по лбу, ведь существуют запреты, связанные с заботой о генетической стабильности человечества. Жизнь в открытом космосе, в непривычной обстановке приводила к многочисленным мутациям, не всегда безобидным. Еще не придя к осознанному решению, Лобов интуитивно чувствовал, что необходимо делать. Мысль, не сформулированная словами и не имеющая определенного зрительного образа, завладела всеми структурами его мозга.
- Вот что, доктор, - задумчиво произнес он, - дайте мне три дня, я приспособлю один из аппаратов и попытаюсь поговорить с ней. Возможно, добьюсь чего-то большего.
С Анной Штейн Лобов неожиданно столкнулся на следующий день. Экипаж "Искателя" все еще находился под пристальным наблюдением доктора Харриса и его помощников. Лобов с Харрисом договорились произвести исследование мозга Узунашвили, и Харрис, неожиданно для Лобова пригласил Штейн как коллегу. Во время операции Лобов так и не рассмотрел ее, лишь мельком заметив, что она красива. Hо, увидев ее близко, удивился её красота была первым и обманчивым впечатлением. Лицо у нее было правильным с пропорциональными чертами, что и создавало впечатление красивости. Бол