били в кучу и погнали назад.
Ниже через пологий увал перекатывались кэрэиты Ван-хана.
Прискакал Мухали, подгоняя двух воинов-тайчиутов.
— Хан Тэмуджин, в руках этих людей были Таргутай-Кирилтух и его сын.
Они их упустили.
Воины соскочили с коней и пали ниц.
— Рассказывайте.
Воины подняли головы.
— Хан Тэмуджин, мы были нукерами Улдая. Наш господин и его отец покинули разгромленное войско и побежали в кочевья меркитов. Нас они взяли с собой. А зачем нам бежать в чужие земли? Подумав так, мы решили возвратиться. И прихватили с собой наших нойонов. Хотели доставить тебе. А потом отпустили…
— Сами отпустили? Или они бежали?
— Отпустили, хан Тэмуджин.
Он нахмурился. Воины под его взглядом втянули головы в плечи. Спросил тихо:
— Почему вы так сделали?
— Хан Тэмуджин, мы хотим служить тебе. А кому нужен слуга, предавший своего господина?
Тэмуджин чувствовал за своей спиной напряженное ожидание нойонов. И злость на чрезмерно добросовестных нукеров Улдая прошла.
— Я выше всего ценю преданность. Вы поступили правильно. Если бы привели Таргутай-Кирилтуха, я приказал бы вас казнить. Предавший моего врага, завтра предаст меня… Верните им оружие.
Подозвав Мухали, он тихо приказал расспросить нукеров, где они оставили Таргутай-Кирилтуха и Улдая. Далеко уйти они вряд ли успели. Их надо догнать и без шума прикончить.
Раньше он поступил бы иначе. Он бы повелел поставить Таргутай-Кирилтуха перед собой и, прежде чем сломать хребет, высказал все свои обиды, насладился смертным страхом, разлитым по его широкому лицу, вынудил ползать на коленях и просить пощады. Сейчас ничего этого не хотел.
Когда-то грозный Таргутай-Кирилтух, безжалостный мучитель, о мщении которому бредил ночами, Таргутай-Кирилтух, нависавший над ним гранитной скалой, больше ничего не значил: камешек в гутуле, снял гутул, вытряхнул — иди дальше. После разгрома Коксу-Сабрака и спасения Ван-хана он чувствовал в себе силу и способность сокрушить любого врага. Раньше он только отбивался, теперь будет нападать. И не вложит меч в ножны, пока не искоренит врагов — всех до единого. Люди разных племен желают мира и покоя, их воля — его оружие. Такого оружия нет ни у одного нойона-владетеля.
По склону сопки бежали трое полуголых мужчин. За ними скакали всадники, помахивая плетями. Мужчины уворачивались от ударов, кидались из стороны в сторону, как затравленные зайцы. Нойоны за спиной Тэмуджина засмеялись. Тэмуджин послал к всадникам порученца — туаджи узнать, что за людей поймали всадники. Воспользовавшись тем, что туаджи остановил воинов, трое кинулись в гору. Впереди бежали двое молодых мужчин, за ними, согнувшись, хватаясь руками за ковыльные кустики, косолапил пожилой. Еще издали пожилой закричал:
— Спаси от гибели, хан Тэмуджин!
Он подбежал к Тэмуджину, свалился у ног. Из груди рвалось хриплое дыхание, ходуном ходили ребра, на спине краснели рубцы — следы плетей, по лысине ручейками бежал пот; молодые тоже были исхлестаны плетями, но дышали не так трудно и не упали перед ним на колени. Вдруг догадка обожгла его. Он наклонился, тряхнул пожилого за плечо:
— Кто такие?
— Я… Сорган… Шира… Сорган-Шира.
— За что вас так изукрасили?
Сорган-Шира снизу вверх посмотрел на Тэмуджина, на лице страх.
— Н-не знаю.
— Не бойся, Сорган-Шира. Я тебя в обиду не дам. — Обернулся к нойонам, отыскал дядю и Алтана. — Этот человек был слугой моего отца. Он всегда оставался верным. Когда другие боялись или не хотели пошевелить пальцем, чтобы облегчить мои страдания, Сорган-Шира спас мне жизнь. Разве так вознаграждается верность? Встань, Сорган-Шира. Отныне ты свободный человек. И никто в моем ханстве не дерзнет заставить тебя склонить голову.
Я отличу и тебя, и твоих детей. Встань!
Сорган-Шира медленно поднялся. Его ноги мелко подрагивали, но страха на лице не было, его сменили растерянность и недоверие.
— Велика твоя милость, хан Тэмуджин! — скосил глаза на нойонов. — Над нами не будет господина? А как же…
— Отныне у тебя один господин — я, хан. Ты волен, как эти нойоны.
— Ага… — Сорган-Шира совсем пришел, в себя. — Пусть небо хранит тебя, хан! Но прости недостойного. Что человеку воля, если из всего нажитого осталось только это, — он поддернул штаны.
— А что у тебя было?
— У меня была хорошая одежда, новая юрта, железные котлы и чаши из дерева…
— Куда же все это делось?
— У меня было все до сегодняшнего дня, — увильнул от прямого ответа Сорган-Шира.
— Мои воины ограбили тебя?
Сорган-Шира отвел взгляд. За него ответил Чилаун:
— Твои, хан Тэмуджин. Ограбили, избили, убили мужа Хадан.
— Где стояла ваша юрта?
— Недалеко отсюда. Вон там.
Не оборачиваясь, спросил у нойонов:
— Чьи воины шли там? — Нойоны притихли. — Твои, Хучар?
— Не мои, а твоего брата Хасара, — пробубнил Хучар, нарочно растягивая слова: радовался случаю досадить хотя бы такой мелочью.
— Хасар, иди сюда. Это верно?
Брат подошел неспешно, широко расставил ноги в гутулах, расшитых цветными нитками от загнутых носков до края голенищ. Крутая грудь закована в поблескивающие латы, на голове золоченый шлем, начищенный так, что можно смотреться, как в китайское зеркало, на шелковой перевязи с пышными кистями кривая сабля, обложенная чеканным серебром, — вырядился, синеперый селезень! Хасар презрительно повел круто изогнутой бровью на Сорган-Шира:
— Радовался бы, что в живых остался… Когда воины идут в сражение, им некогда разбирать, где враг истинный, а где затаились такие.
— Когда воины идут сражаться, Хасар, они должны в обеих руках держать оружие. А что у вас? Одна рука держит меч, другая хватает добычу. Когда это кончится? У нас войско или шайка разнузданных разбойников? У тебя спрашиваю, Хасар! Я вас спрашиваю, нойоны!
— Так было всегда, — с обидой сказал Хасар.
— А теперь будет иначе. Битва — рази врага обеими руками, повержен враг — бери его добро. Поезжай к своим воинам и верни этому человеку все.
Не утаивайте и обрывка веревки.
Сорган-Шира наконец поверил в свое счастье, осмелел, начал бойко перечислять, сколько чего у него похитили. К своим потерям добавил и коней Чимбая, оставленных в курене, и табун дойных кобылиц Таргутай-Кирилтуха.
Хасар вскипел:
— Может, и волосы с твоей головы похитили воины? Брат, я верну этому человеку все.
Но почему мои воины должны оставаться без добычи? Чем они хуже кэрэитов Ван-хана?
— А что кэрэиты?
— Что… Курени грабят. Или чужим можно? Своих утесняешь…
— Иди и делай, что велено! Джэлмэ, Боорчу, скачите к кэрэитам. Пусть не смеют брать ничего!
Он знал, что это вызовет недовольство воинов Ван-хана. Но не беда.
Пусть и хан-отец учится уважать его волю. Хану до сих пор стыдно за свое отступничество. Когда впервые после разгрома Коксу-Сабрака встретился с ним, пришлось даже успокаивать старика — так он клял коварство найманов и свое легковерие. Они дали друг другу слово впредь не слушать, никаких наговоров…
Ван-хан и его сын не замедлили явиться к Тэмуджину. В сопровождении своих нойонов поднялись на сопку, спешились. Тэмуджин приказал разостлать для хана войлок, сам остался сидеть на камне. Внизу на берегу реки воины разоружали пленных тайчиутов.
— Ты посылал ко мне Джэлмэ и Боорчу? — спросил хан.
— Посылал, хан-отец, с просьбой ничего не трогать в куренях тайчиутов.
Нилха-Сангун накрутил на палец стебель дэрисуна, резко дернул стебель оторвался у корня.
— По какому праву ты лишаешь нас добычи? — спросил он.
— Нилха-Сангун, пора бы знать, что не все взятое в бою добыча.
— Как так? Это что-то совсем новое…
— Не новое. Боорчу отбил у Коксу-Сабрака твоих людей, твою семью.
Почему-то он не посчитал это своей добычей.
— То — другое.
— Не другое, Нилха-Сангун. Улус тайчиутов — мой улус. Разве я могу допустить, чтобы его грабили?
Ван-хан удивленно вскинул голову. А Нилха-Сангун зло засмеялся.
— Твой улус! С какой стати? Мы все должны делить пополам.
Тэмуджин был терпелив. Хотя наскоки Нилха-Сангуна и раздражали его, он старался говорить спокойно. Важно было убедить Ван-хана. Конечно, захваченные курени тайчиутов он мог бы присоединить к своему улусу и без согласия хана, даже вопреки его воле. Но ссориться с ханом нельзя.
— Нилха-Сангун, ты спроси у своего отца, кто правил тайчиутами в давние времена? Мой отец Есугей-багатур. Скажи ему, хан-отец.
— Так было, — не очень охотно подтвердил Ван-хан.
Он, видимо, все еще не решил для себя, правильно ли сделает, если уступит свою добычу. Тэмуджин не дал ему времени на размышления.
Предназначая слова Ван-хану, сказал Нилха-Сангуну:
— Разбив меркитов, разве я не отдал вам свою долю добычи? А ты твердишь — пополам…
Попал в цель. Рябое лицо Ван-хана стало пестрым от прилившей крови устыдился.
— Нилха-Сангун, не уподобляйся китайскому лавочнику, торгующему глиняными горшками!
— Отец, но мы же…
— Я сказал свое слово — что еще? — прикрикнул на сына Ван-хан.
Вздохнув с облегчением, Тэмуджин поблагодарил хана. Все-таки он славный старик. С ним можно всегда и обо всем договориться. Не то Нилха-Сангун. После возвращения из страны тангутов в него вселился дух зла. Сын хана стал заносчив, мнителен. Во всем усматривает козни. Что будет, когда он займет место отца?
Глава 11
С великим трудом Джамухе-сэчену удалось уговорить нойонов собраться на курилтай. Съехались на реке Эргуне, в том месте, где в нее впадает река Кан. Прибыли нойоны хунгиратов, икирэсов, куруласов, дорбэнов, хатакинов и салджиутов. Среди них был и отец Борте старый Дэй-сэчен с сыном Алджу.
Много выпили кумыса и архи, много говорили, но так ни до чего и не договорились. Стояли погожие дни. После недавних дождей пошли в рост травы, свежо зеленела листва ильма и дикого персика, цвела кудрявая сарана, сытые коршуны лениво парили в безоблачном небе. И никто не хотел верить грозным предостережениям Джамухи. К тому же приближался летний праздник. Нойоны больше думали о том, как не ударить в грязь лицом в состязаниях борцов, стрелков из лука и в конных скачках. Дэй-сэчен и Алджу радовались такому повороту дела. Тэмуджина они побаивались, пожалуй, даже