– Стой! Кто идет! Стрелять буду! – выпалил скороговоркой Ваня.
– Не стреляйте!.. и не бойтесь! – туннельная бездна разразилась смехом. – Свои! Это я, Фольгер! Феликс Фольгер. Помните еще такого?
Ваня не знал, кто такой Феликс Фольгер, и потому автомат не опустил, но, прерывисто дыша, продолжал целиться в черноту. Зато Генрих среагировал на имя практически мгновенно. Он неуклюже повернулся к напарнику. Лицо толстяка сияло благоговением, а в слезившихся глазах будто читалось: «Пронесло, слава богу, пронесло… не мутанты… и не баррикадники…»
– Это же герр Фольгер, сам герр Фольгер… – пролепетал Генрих, – он же самый…
Толстяк так и не смог закончить предложение, поскольку его ослепила яркая вспышка: на блокпосту зажегся прожектор. Туннельная бездна отпрянула вглубь перегона, и Ваня, стоявший спиной к свету, увидел высокого мужчину, закрывшего лицо локтем. Мужчина был светловолос, одет в выцветшую лётную куртку, утепленные штаны и берцы с невероятно толстой подошвой.
«Странно, – подумал Ваня, поправляя шапку, – в такой холод – без головного убора… и без бронежилета… и не вооружен…»
Однако, приглядевшись, парень заметил кобуру со «стечкиным».
– Стой, кто идет, стрелять буду… – послышалось сзади сипение начальника караула.
– Mein Gott! – выкрикнул человек, назвавшийся Феликсом Фольгером. – Выруби ты этот фонарь! Или вверх направь! Вы тут что, совсем охренели!? Никакой дисциплины! Тоже мне дас фирте райх!
Начальник караула сделал так, как ему велели: уменьшив мощность, направил прожектор вверх, а затем выскочил навстречу гостю. Убрав руку от лица, Фольгер усмехнулся и зашагал к костерку.
– Представьтесь! – обратился он к начальнику караула.
– Унтерштурмфюрер Базиль Цвёльф!
– А! – Феликс щелкнул пальцами. – Я помню тебя. Ты, кажется, Вася с такой интересной фамилией… да, точно, Вася Двунадесятый. Изнасиловал малолетку в Полисе и бежал в Рейх. Так ты теперь унтер? Я думал, тебя давно повесили, а тебя, оказывается, повысили.
– Но… герр Фольгер, – начальник караула замялся, – за что меня… вешать?
– За то место, которым ты нагрешил, но… – Феликс сделал небольшую паузу, похлопал по плечу унтерштурмфюрера, а затем продолжил: – так как ты у нас теперь чистокровный ариец, то, соблюдая принципы гуманности, за шею.
Ваня с удивлением заметил, что начальник караула начал краснеть.
– Зачем вы так со мной, герр Фольгер?
– А по-твоему, спать на посту – это нормально? – Феликс развел руками. – Я не понимаю: как можно спать при такой температуре? Как вы только насмерть не замерзаете?
Унтерштурмфюрер попытался оправдаться:
– Я не спал, я…
– Не ври мне, Вася, – в голосе Феликса прорезались насмешливые нотки, – ты на свою рожу помятую глянь, на глаза свои опухшие, голос свой осипший послушай! Не спал он… да и перегаром от тебя попахивает…
Начальник караула хотел что-то сказать, но Фольгер от него отвернулся, тем самым дав понять, что разговор окончен. Теперь он сканировал ледяным взглядом Генриха.
– Штурмманн Генрих Вильд! – восторженно отрапортовал толстяк.
– То есть, ты ефрейтор, – сказал Фольгер и, легонько пнув кулаком Генриха в бок, перешел на немецкий: – Mein Gott, was fьr ein Naturspiel! Dein Aussehen erinnert mich an ein fettes Schwein. Wer sind deine Eltern? Mutanten?[1]
Услышав речь на языке величайшего из вождей избранной расы, Генрих вытянулся, стал как будто стройнее и упоенно заговорил:
– Яволь! Яволь, герр Фольгер! Яволь! Яволь…
Ваня невольно улыбнулся. Он не мог похвастаться хорошим знанием немецкого языка, хоть и занимался в свободное время со словарем и самоучителем, но ясно понимал, что тупоумного Генриха сравнивают с жирной свиньей, а его родителей – с мутантами. А безмозглый толстяк радостно кудахчет, как будто его удостоили благодарности перед строем. Идиот он и есть идиот.
Генрих все еще самозабвенно ворковал свое «яволь», а Феликс уже смотрел на перебежчика с Баррикадной.
– Кандидат в рядовые Ганс Брехер, – представился Ваня.
– Тебя я что-то раньше на Пушкинской не видел, – сказал Фольгер. – Как ты оказался в Рейхе? Тоже кого-нибудь изнасиловал? Или так, идейный?
– Убийство по неосторожности, – честно ответил Ваня. Смысла врать не было никакого.
– Ну, ты в следующий раз будь поаккуратней, смотри не перестреляй товарищей по оружию. – Феликс взглянул на начальника караула, на Генриха и скривился в ухмылке: – А то Рейх понесет невосполнимые потери, подорвет, прямо скажем, основы своей обороноспособности.
– Я постараюсь, герр Фольгер.
Феликс одобрительно хмыкнул:
– А вообще ты молодец, ты – солдат. Я за вами целых пять минут наблюдал. Но в следующий раз советую не отходить слишком далеко от блокпоста и не открываться, а то хлопнут тебя на раз-два, и слова сказать не успеешь.
– Я постараюсь, герр Фольгер.
– Ну вот и славно, – Феликс быстрым шагом направился в сторону блокпоста.
– Герр Фольгер, герр Фольгер! – Начальник караула засеменил вслед за удаляющейся фигурой. – Подождите, пожалуйста! Мне необходимо, чтобы вы расписались, и еще, прежде чем вас пропустить, я должен предварительно позвонить в…
– Вот беги и звони, потому что если я, пройдя еще один пост, появлюсь на станции раньше, чем ты позвонишь, тебе несдобровать. – Фольгер растворился в темноте, и теперь был слышен только его голос, многократно отраженный от стен туннеля. – А подпись мою можешь подделать, я разрешаю, ты все равно под расстрельной статьей ходишь, так какая тебе разница, одним косяком меньше, одним больше…
Взвыв от отчаянья, начальник караула побежал к блокпосту. Ваня, пытаясь скрыть радость от того, что его незадачливым напарникам досталось по полной, спросил Генриха:
– А кто такой Феликс Фольгер?
– О-о-о! – с благоговением протянул толстяк. – Это великий человек, такой же великий, как этот самый… Скворцони.
– Скорцени, – поправил Генриха Ваня.
– Ну да, точно, этот самый… – кивнул толстяк.
– Да, – сказал перебежчик с Баррикадной, – действительно, интересный человек.
На душе у Вани Колоскова, нареченного Гансом Брехером, полегчало.
Резко зазвонивший телефон прервал тяжелые мысли гауляйтера. Захлопнув «Майн Кампф», он поднял трубку и прохрипел:
– Я слушаю.
– Господин Вольф, – голос дежурного был еле слышен, будто звонили как минимум с другого конца московской подземки, а не с той же станции, – герр Феликс Фольгер прошел блокпосты E-3 и E-2, сейчас он на КПП.
– Очень хорошо, – сказал гауляйтер, – проводите его ко мне.
Бросив трубку и бережно положив «Майн Кампф» на стол, Вольф осмотрел сумрачное, довольно-таки просторное по меркам метрополитена помещение. Длинный дубовый стол, стулья, железные сейфы вперемежку со знаменами Третьего Рейха вдоль стен, мерцающие огоньки масляных ламп, электрофон с крутящимся винилом, а сзади, за спиной гауляйтера, – портрет фюрера в полный рост. Что ни говори – эффектно.
Вот только жаль, эффектность и эффективность – совершенно разные понятия. Последние месяцы Вольфа постоянно посещали черные мысли. Что бы там ни вещали пропагандисты, как бы ни убеждал он себя и соратников в конечной победе, – дела обстояли из рук вон плохо. Радиация, недоедание, отсутствие нормального солнечного света косили и без того редкие ряды приверженцев расы и партии. Впрочем, это касалось и всех остальных выживших. Арийцы, кавказцы, китайцы, евреи – мутантам без разницы, кого жрать. А ведь когда-то Вольфу чудилось, что Мировая бойня, уничтожившая большую часть человечества, – это Рагнарёк, гибель богов, после которой возродится новый мир, чистый от расовой скверны. Но мечты разбивались о жестокую реальность, и любые попытки нацистов освоить новое жизненное пространство, выйти за пределы трех станций оканчивались провалом. Где бы найти настоящих сверхлюдей, уберменшев, не боящихся радиации и мутантов, способных без ущерба для здоровья дышать отравленным воздухом?.. Нет таких, нет… а тут еще и семейные трудности…
«Как в лабиринте каком-то, – подумал гауляйтер, – ходишь мимо одного и того же места. И каждый раз проблемы возникают в тех же самых точках, будто пластинку заезженную слушаешь».
Вольф перевел взгляд на электрофон. Под немецкий марш пел хор… правда, на украинском языке. Сталкеры так и не смогли добыть пластинку с песней на языке оригинала, хотя гауляйтер предложил очень даже солидное вознаграждение. Но тут ничего не поделаешь, приходится довольствоваться тем, что есть.
Звільніть прохід брунатним батальйонам!
Звільніть прохід ході штурмовиків!
Вселяє свастика надію вже мільйонам:
Робота й хліб! До діла! Менше слів!
«Н-да, мечты… мечты… мечты и ничего более», – Вольф поднялся из-за стола, подошел к электрофону, снял иглу с пластинки. В этот момент постучали.
– Войдите, – сказал гауляйтер, возвращаясь в кресло.
Из-за дверей высунулось длинное лицо дежурного по станции:
– Герр Вольф, герр Фольгер на месте.
Гауляйтер кивнул. В помещение вошел Феликс Фольгер.
– Тепло здесь, – сказал он, – не то что на станции. Приветствую тебя!
– Здравствуй, мой бывший зять, – ответил Вольф, улыбнувшись.
– Судя по тому, как ты жаждал меня увидеть, – Феликс бухнулся на стул рядом с электрофоном, – бывших зятьев не бывает. У меня, майн фюрер, дурные вести.
– Что такое? – гауляйтер слегка напрягся.
– У тебя там на передовом блокпосту в перегоне на Баррикадную стоят тяжелые олигофрены, их всех надо повесить.
– А, – отмахнулся Вольф, – всему свое время. На E-3 у меня самые неблагонадежные. Думаешь, я не знаю, какие там дуралеи? Просто с человеческим ресурсом тяжко, да и с остальными ресурсами тоже не очень. Вот и приходится закрывать глаза на некоторые недоразумения.
– Неожиданно… – Феликс поднял брови. – В Рейхе наступила оттепель?
– Ненадолго. Сейчас мы проводим мощную пропагандистскую кампанию, распускаем слухи, к нам стекаются со всего метро добровольцы, желающие вступить в ряды великого Рейха. Как наберется достаточно, так и закрутим гайки.