Боуринг добродушно расхохотался.
Потом он как бы опять превратился в делового человека и губернатора и сказал, что охотно взял бы на работу двух «молочных людей».
Пушкин подтвердил, что согласен отпустить матросов, работа сохранит им силы. Сказал, что несколько человек уже работают в механическом заведении у Купера на доках.
Прощаясь, Энн обхватила пальцами и пожала руку Алексея.
– Почему он только китайцев так не любит? – задумчиво спросил Пушкин, идя домой.
– Как вы заметили?
Пушкин не ответил. Он совсем ушел в себя.
«А вам-то что! – хотел бы сказать Алеша. – Какое дело, кто кого любит или не любит. Зачем мы нос суем куда не надо... Без нас разберутся: не рой другому яму!»
Но ничего не сказали друг другу и пришли домой дружно, по-приятельски.
В гостиничном номере никого не было. Шиллинг сегодня на «Монархе» с матросами. Гошкевич опять у Джордина.
Осип Антонович появился поздно, расстроенный чем-то. Слышно было, что его привезли, экипаж подъезжал.
Джордин уламывает перейти после войны на службу. Нужен ему человек, побывавший в Пекине, обещает столько же, как у нас Путятин получает.
А матросов сманивают в Австралию... А сами мы знаем одно: приказ свыше! Крутись по ветру!
Джордин долго беседовал с Осипом Антоновичем.
Сидели в библиотеке, заложив ноги на низкий столик по-американски. Дом у Джордина как дворец венецианского дожа: чего только нет, каких диковин из Китая, Сиама, Индии! Статуи, вазы, ковры, вышивки жемчугом, цветы – видно, такая роскошь свойственна старым колониальным семьям. При этом, по китайскому выражению, и у него в доме «пахнет книгами»....
Глава 20ВАЛЛО-ВАЛЛО ИЛИ ЮЛИ-ЮЛИ
– Bad work[50], – сказал мастер кузнецу Васильеву, который подолгу отдыхал.
– No bad work! – заносчиво ответил мастеровой, невольно подражая «синим жакетам». – Bad food![51] – горячо добавил он, вскидывая голову, как на митинге.
– Strike![52] – заявил тяжело дышавший молотобоец Мартыньш, усаживаясь на скамью рядом с товарищем, и поднял кулак над головой.
– Yes, – примирительно сказал сухощавый британец и пошел своей дорогой. Теперь ему ясно, почему не работают. Безобразие, если ленятся или не могут справиться с работой. Но забастовка – другое дело! А матросы погибшей «Дианы» на это имеют право, опытные кораблестроители! Всем известно, что построили первый в Японии корабль английского типа, хотя в газетах об этом не пишется. Забастовка – признак цивилизации, нашего собственного влияния, не просто лодырничества!
– Успокоился, понимает, сволочь, что нашу работу нельзя сравнить с китайской! – молвил вслед мастеру Маточкин.
– Ты хорошо ему сказал страйк! – подтвердил Васильев.
Подошел Сибирцев. Каждое утро он приводил матросов на док.
– Китайцев ослабили опиумом, – продолжал кузнец.
– Да, водка не ослабит, – согласился Мартыньш.
– Водка? – спросил Алексей, услышавший отрывок разговора.
– Какая водка! – недовольно отвечал Мартыньш.
– Ноу даже сип виски, Алексей Николаевич! – сказал Собакин.
– Да, ни глотка, – подтвердил Васильев. – Это они только обещают дать порцию. Сволочи!
– Еретики! Англикане! – зло заметил Лиепа.
– Все рано протестанты! – сказал Маслов, желавший избегать всякой розни между моряками.
Сибирцев вспомнил, что в какой-то матросской шуточной песне про католиков и пресвитерианцев поется, что у них нет настоящего «Bishop to show the way», то есть англиканского епископа, указывающего верный путь.
Сибирцев ничего не сказал, слегка поклонился и ушел.
«А гонконгский bishop – епископ, представляющий, кажется, Высокую Церковь, – живет, утопая в роскоши, во дворце покрасивей, чем в парке на скалах у Джордина, в то время как, кажется, труженики Низкой Церкви рискуют жизнью, живя в Китае в нищете. В общем-то, не мое дело, духовными не занимаюсь».
– Серега Грамотеев! Иван Степанов! – вызвал на корабле на вечерней поверке Маслов. – Завтра пойдете со мной на доки. Они еще людей требуют.
– Бастовать?
– Нет, уговорились пока. Я тебе дам – бастовать!
– Хорошая у них кузница? – спросил Грамотеев у Васильева.
– Увидишь сам.
Утром казенную порцию не увеличили, все пошли на работу полуголодные. А ждали, что утром дадут обещанные Стирлингом полфунта на брата, но не дали.
Алексею стыдно в душе за себя и за своих, что не могут показать работу в лучшем виде. Сам все время сыт, но для очищения совести пытался голодать, чтобы почувствовать, каково людям, да и не наесть тут себе морду на чужих харчах. Вчера офицерам выдали по десять фунтов, а матросам велено подождать. Обещано – сегодня дадут обязательно.
– Я им сказал: что же ваша королева скупится? – говорил Васильев.
– Помнишь, как старик Фофанов у Букингемского дворца сказал шотландскому гвардейцу, мол, что же тебе королева на штаны денег пожалела?
Матросы засмеялись.
– Вы им не поминайте про королеву, – строго сказал Сибирцев. Сам он тоже получил десять фунтов стерлингов со щедрой руки Стирлинга.
У китайцев на базаре хорошая еда и стоит гроши. А шли как раз по базару, точнее через базарчик, который раскинулся перед доками мистера Купера-младшего. Рабочие могут перехватить тут в любое время.
– Эй, джангуй, – обратился Грамотеев к китайцу, открывавшему мануфактурную лавку.
Торгаш поднял широкий дощатый ставень и подпер его деревянной меркой, раза в полтора побольше нашего аршина.
– Сольти ё?
Матросы расхохотались, а джангуй вспыхнул от ярости, стал плеваться и кричать.
Алексею опять подумалось, что народ наш выживает за счет своих наклонностей к юмористике. «Сольти» – это соль. «Ё» – это как будто по-китайски «надо».
– Ты что у него спросил?
– Да так... – уклончиво ответил матрос.
– Они работают не на валло-валло, а на юли-юли, – говорили сзади про каких-то лодочниц.
Сибирцев остановился у обжорки, где развешено и разложено мясо, и, посоветовавшись с Масловым, указал хозяину на свежее свиное стегно.
– Чифан! Кушать, – пояснил Сибирцев, показывая себе на рот, но никто из китайцев с места не тронулся.
– Доши чена?[53] – спросил Маслов на жаргоне, показывая рукой, что берет.
– It is very dear for you[54], – нахально ответил старший торговец.
Уже все знали, что у пленных были деньги, но больше не осталось.
Сибирцев, примерно зная цены на хорошее мясо, вынул два больших мексиканских доллара, оба с клеймами банкирской фирмы мистера Вунга, кинул их на колоду и велел отвязать свиное стегно и выбрал кусок говядины.
– О-е-ха! – китаец сразу засуетился. – Пожалуйста, пожалуйста! – вмиг меняясь, весело сказал он и снял куски.
Тут же, на открытом воздухе, пошла и варка и парка.
Китаец спросил, что готовить из свинины и что из говядины. Разрубил мясо, двое китайчат живо измололи его в большой мясорубке, раскатали уже готовое тесто из отличной белой крупчатки. Молодой китаец – видимо, старший сын хозяина, повар – изрезал говядину на куски. Китайцы живо разложили начинку с луком и завернули огромные пельмени, величиной с пирожок. Сам хозяин стал бережно укладывать их на деревянную решетку на горячий пар над котлом. Все прикрыли деревянным колпаком и полотенцем. Даже самовар есть у этого лавочника! А китайский самовар – роскошь богатых домов.
Молодой повар заварил в самоваре тончайшие ломти говядины, как и попросил Алексей. Он впервые видел приготовление этого роскошного кушанья, когда был в конторе у мистера Вунга.
Матросы помогали хозяевам: резали лук, катали тесто. Народу много, и работы много. Грамотеев готовил паровые пампушки. Мартыньш крошил курицу. Где-то уже побывали наши матросики и чему-то научились. Не у тех ли лодочниц с валло-валло и юли-юли?
Целая гора пирожков появилась перед рассевшимися на циновках. Ложка у матроса всегда с собой за голенищем сапога. Поначалу получили по чашке цаху – супа, или селянки-скороварки. На ложку попадался и свиной жир, и кусок мяса или курицы. Но это не пропастина, сами выбирали продукты.
Китайцы догадывались, что времени терять нельзя, матросы спешат; Купер – белый дьявол, опоздать опасно.
Каждый едок зажал в кулаке по пучку зеленого лука. Запили зеленым чаем, поблагодарили хозяина.
Перекрестились. Надели фуражки и пошагали к Куперу.
– Английска адмирала один фунт стерлинг, – пошутил, прощаясь, китаец-хозяин, – ваша приятель, лейтенанта, один шиллинг.
Китайцы, как заметно, знали всех офицеров. Они Николая Шиллинга недолюбливали. Впрочем, барон не давал спуска никому, даже перед Стирлингом и Эллиотом не ударил лицом в грязь, поддерживая престиж России.
Глава 21КУЗНЕЦЫ И МОЛОТОБОЙЦЫ
На прошлой неделе, когда речь зашла о посылке первой партии пленных матросов на работу на доки, Пушкин велел Алексею Николаевичу съездить к Куперу и договориться обо всем.
На вопрос об условиях и оплате Купер ответил, что еще рано решать, надо посмотреть, что сумеют делать и как работают. Тогда известно станет, кого и куда определять и сколько кому платить.
Ничего не скажешь! Люди дела! Нельзя и заикаться, мол, извольте сначала накормить.
Не будешь же на доках жаловаться хозяину или мастеру, что их же адмирал морит наших людей голодом. И что с утра они щелкают зубами как волки. Ведь все согласно закону. Тяжелы колеса казенной бюрократической машины. Горе тому, кто под них попадет, да еще на чужбине, где сердца еще черствей наших и никого не разжалобишь. Да, он прав! Покажи, как работаешь!
Придя под навес, где протянулась череда горнов и наковален, матросы, как всегда перед работой, снимали верхние рубашки, аккуратно укладывали их в отделения на полке. Надевали на себя старую рабочую одежд