Без поправки на благородную латынь (напомню, что constitutio на языке Цицерона означает всего лишь «устройство», и не более того) «Конституция Филиппа Орлика», она же «Бендерская конституция», в сущности, мало чем отличается от многочисленных «статей», подписывавшихся старшиной с Речью Посполитой, Россией и Турцией. Разве что предыдущие были выдержаны в более сдержанных тонах (выражения типа «ласковый пан», «защитник и покровитель», «светлейший навеки суверен», «его королевское над королями величество» и «его блаженная милость» там если и попадались, то два-три раза на весь текст, а не через строку). Но это, как и обширную преамбулу, художественно излагающую историю взаимоотношений «милой Украйны» с «варварской Московией», а заодно и с потрохами раскрывающую авторство мазепинских листовок, можно списать на особенности авторского стиля. В конце концов, Орлик как литератор специализировался в жанре панегирика. Территориальные претензии к России, распространяющиеся почти на все ее южные области, и Польше (куда более скромные) тоже можно счесть поэтическими гиперболами. Были, однако, и новации. Прежде всего, вслед за декларацией о том, что «Украйна обеих сторон Днепра должна быть на вечные времена вольною от чужого господства, демократическим государством», фиксировался «вечный и полный протекторат» Швеции. Обратим внимание. Если по Гадячскому договору, Малая Русь была равноправным субъектом федерации, согласно Каламакским статьям — автономией с весьма широкими правами, а по договору Дорошенко с султаном — государством, находящимся в особых договорных отношениях с Портой, то теперь она (декларации не в счет, на то они и декларации) юридически признавала себя колонией. Причем без оговорок, предполагающих возможность когда-либо в будущем этот статус изменить.
Но внешняя политика — дело тонкое; что бы ни фиксировалось на бумаге, реальность меняется в соответствии с обстоятельствами, уж кому-кому, а старшине, предрассудками европейского правосознания не обремененной, это было понятно лучше, чем кому бы то ни было. Куда серьезнее были пункты, посвященные внутренним вопросам. Что Войско Запорожское, согласно соответствующей статье, не просто получало автономию, но становилось практически независимой сословно-территориальной единицей, имеющей право (но не обязанной!) согласовывать свою позицию по всем вопросам с «Украйной», — это еще полбеды. В конце концов, «лыцарям», составлявшим 90% электората, надо было, помимо 200 талеров на пропой сунуть еще что-то. Но вот устройство потенциальной державы предполагалось куда как любопытное. Власть гетмана, хотя и обрамленная всевозможными почестями, сужалась до номинальной; не имея права ничего «приватной своей властью ни начинать, ни устанавливать и в действие не вводить», все вопросы он был «силен и волен с советом генеральной старшины решать». Фактически, управление переходило в руки «старинных, благоразумных и заслуженных людей», причем людей, занимающих наследственные должности. Речь, на минуточку, шла об олигархической республике. Соблазнительно сказать, «по примеру Речи Посполитой», однако, увы, не получается. Поскольку и Pacta Conventa, и «Генриковы привилеи» предусматривали политическое равенство всего военного сословия (шляхты), а в данном случае речь идет исключительно о магнатерии, на полную волю которой отдаются, не говоря уж о крестьянах, вообще в тексте не поминаемых, массы рядовых казаков. Не скажу наверняка, откуда начитанный Орлик выдернул такие прецеденты, из законов загнивающей Венецианской республики или из арагонских fueros 11 века, но «демократия», скроенная по его лекалу, будь она воплощена в жизнь, не просто отбрасывала бы край в глухое средневековье, но и делала бы «державу» совершенно нежизнеспособной. Так сказать, беременной социальными потрясениями. Хотя и крайне удобной для «бунчуковых», чьи должности (следовательно, и места в будущей Генеральной Раде) еще при покойном Мазепе сделались наследственными. Между прочим, зная все это и вернувшись слегка назад, становится совершенно ясно, почему «бунчуковые» выдвигали Орлика и поили запорожцев. Ни Горленко, ни строевые казаки, хотя и по разным причинам, на подобные «кондиции» никогда бы не согласились.
А сейчас начинаю обильно цитировать. Ибо гениально. «8 ноября 1710 года Турция, поддерживая гетмана Орлика, объявляет войну России. В начале 1711 года Орлик начинает общий поход запорожцев и татар против россиян на Украине. В походе приняли участие Турция, Крымское Ханство, Швеция и часть польского войска, которая поддерживала Лещинского». Согласитесь, интереснейшая интерпретация причин начала русско-турецкой войны 1710-1713 годов, и не менее интересное видение соотношения сил в этой войне. Войско Орлика и, понимаешь, примкнувшие к нему турки, татары, шведы и польские «патриоты». Впрочем, уважая вас, дорогие друзья и читатели, комментировать сей шедевр не стану. Ограничусь констатацией: начиная очередную войну с Россией, султан, как всегда, отправил татарскую конницу в глубокий рейд по российским тылам, разрешив (а почему нет?) отряду Орлика примкнуть к буджакам и ногайцам. Несколько сотен сабель, конечно, не Бог весть что, но в плане политики («Duх et Exercitus» вовсю строчил универсалы, призывая население Малой Руси восстать против «варваров» за «волю», гарантированную «конституцией») вдруг да сработает? Формально, по настоянию Карла, еще не совсем понимающего, где находится и с кем имеет дело, был даже оформлен союз с Крымом, и сам Девлет-Герай посетил Бендеры. Правда, финансовое вспомоществование, которое по султанскому приказу должен был выдать, не привез, на что Орлик горько жаловался в Стамбул, но подпись поставил. Хотя никакой координации военных действий так и не случилось: орда Герая двинулась на левый берег, целясь на Слобожанщину, а буджаки и ногайцы, подчинявшиеся непосредственной Стамбулу, вместе с приданным им отрядом Орлика — на Правобережье.
Вновь цитата, отмеченная печатью истинного гения. «Гетмана поддержал восставший украинский народ. Города друг за другом переходили под его власть. Орлик послал письма с призывом к борьбе Ивану Скоропадскому, что очень испугало российское правительство и Петра І, который собрал полковничьи семьи в Глухове как заложников». Что самое интересное, тут все правда, но подкрашенная в оранжевое. Действительно, полковничьи жены, с началом войны почему-то не захотев сидеть на хуторах, дожидаясь дружелюбных крымских джигитов, съехались в хорошо укрепленный Глухов. Действительно, Орлик писал гетману, а что ответа не получил, так главное же, что писал. Действительно, на зов Орлика, вдвое увеличив его отряд, откликнулось большинство бывших казаков упраздненного поляками «нового реестра», после подавления «Палиивщины» бродивших в лесах, гайдамача польских и еврейских поселенцев. Действительно, только-только отстроенные и никем не охраняемые (у поляков нет сил, а русские войска ушли во исполнение Гродненского мемориала) местечки Правобережья встречали Орлика хлебом-солью, надеясь хоть на какую-то защиту. Действительно, наконец, что около Лисянки, атаковав отряд генерального есаула Бутовича (2000 сабель), посланного Скоропадским останавливать вторжение, почти 20-тысячная орда разбила его и вышла на подступы к Белой Церкви, единственному населенному пункту правого берега, где еще находился небольшой российский гарнизон. И все. К великому удивлению мифологов, гарнизон имел «достаточное количество боеприпасов и сильную артиллерию», так что осада затянулась на полтора месяца, и ни один из десятка штурмов успеха не имел (вспомним в связи с этим Батурин, взятый за два часа). Отсутствие лавров ордынцы, огорченные потерями, восполняли сбором «живой добычи» в окрестных села. Орлик, отдадим ему должное, протестовал. Но тихо-тихо. Цивилизованные турки были далеко, а сердить татар он опасался. Да и его собственные «воины-освободители» занимались примерно тем же, разве что не на людей охотились, а тюки паковали. Нетрудно понять, что популярность «конституционного гетмана» росла с каждым днем. В мае же, когда российские войска под командованием Шереметьева начали контрнаступление, Девлет-Герай развернул орду на Крым, поляки Лещинского делись неизвестно куда, буджаки с ногайцами просто побежали, уводя на пути все живое. Правда, обратно в Бендеры Орлик привел то ли на тысячу, то ли на полторы сабель больше, чем повел в поход, но пополнение быстро рассосалось — гайдамаки, увязавшиеся вслед за отступающим воинством, не нуждались в неудачнике.
С этого момента «гетман в экзиле» всерьез не рассматривался никем. Вскоре после возвращения от него ушел и увел «лыцарей» кошевой Гордиенко, получивший от Девлет-Герая землю под новую Сечь. Плюнув на все, уехал на север Дмитро Горленко, принесший очередную повинную и, естественно, прощенный. Правда, как дважды предатель, имения на родине не получил, а был отправлен в Москву, где получил дом, впоследствии прозванный «Гетманским» и солидную пенсию, а в 1731-м, исхлопотав дозволение, вернулся домой и остаток жизни прожил на покое, тешась сочинением дум, самой известной из который считается «Гой, як тяжко на Москвi». Примеру Горленко последовали многие. Орлика же жестокая Порта сняла его с довольствия, и если бы не король-рыцарь, никогда не бросавший верных людей в беде и выделявший гетману часть турецкого пенсиона, семейству (жена, две дочери, три сына, два шурина и домашний попик отец Парфений) пришлось бы совсем худо. Коротая дни, Duх et Exercitus писал. Писал много. Создал, в частности, трактат «Вывод прав Украины», доказывающий, что демократичнее его конституции просто придумать невозможно. А также «Манифест к европейским правительствам», призывающий монархов Великобритании, Франции, Австрии, Голландии и Дании, забыв противоречия, объединиться ради спасения «милой Украйны» от «варваров» и обещая за это массу преференций после совместной победы. Писал, натурально, и панегирики. Султану, хану, местному паше. Но в основном письма, и в первую очередь — Войнаровскому, ставшему к тому времени общепризнанным паневропейским денди и завсегдатаем модных салонов, напоминая clair et clair monsieur André о «неких известных кондициях». На что «ясный и светлый месье» изредка откликался в том смысле, что «некие известные кондиции» помнит, но времена сейчас трудные, так что пусть пан гетман подождет. Duх et Exercitus, видимо, сердился, но ждал. Однако через три года и ждать стало нечего: Войнаровский, не удовлетворившись салонной жизнью, занялся политикой, завел игру с британской разведкой и, в конце концов, изъятый ее российскими конкурентами в Гамбурге, уехал в Якутию, что, надо думать, согрело гетману душу, но рассеяло всякую надежду на транши, даже с запозданием.