Этого вполне достаточно, чтобы стоящий рядом со мной Венаблс, тридцатилетний верзила с тупым аристократическим лицом, каковым в Англии считается похожая на лошадиную, вытянутая физиономия, украшенная крупными зубами (позднее я установил, что Венаблс был капитаном контрразведки), повернулся ко мне и с презрительной усмешкой шепнул: «И эта серость недавно получила «майора»!» А так как в английских вооружённых силах установлены различные для разных родов войск наименования воинских званий, то этого вполне достаточно, чтобы сделать вывод: Ватсон служит в армейской разведке или контрразведке.
Обычно в пивную шло человек десять, причём каждый раз состав несколько менялся — всегда кто-нибудь оказывался занятым. Я тоже иногда пропускал эти походы, дабы не прослыть их завсегдатаем, хотя бывать там мне было весьма полезно… Как только мы подходили к стойке, один из нас (всегда разные люди, и трудно сказать, как устанавливалась эта очерёдность) обращался к остальным с традиционным вопросом: «Что будете пить, джентльмены?»
Применительно ко мне эта фраза могла бы звучать и так: «Чем порадуем Лонсдейла сегодня, джентльмены?»
Тов. Молодый К.Т., член ВКП(б) с сентября 1942 года, п/б № 4932087, 1922 года рождения, русский, из служащих, студент III курса Института Внешней Торговли.
За время пребывания в Институте тов. Молодый проявил себя с исключительно положительной стороны как способный, вдумчивый, серьёзно относящийся к учёбе студент. Занимается только на «отлично». Отличную успеваемость сочетает с хорошо проводимой им большой общественной работой, в настоящее время — секретарь партийного бюро юридического факультета.
Дисциплинирован. Выдержан. Обладает незаурядными организационными способностями.
Пользуется заслуженным авторитетом среди студентов Института.
Политически грамотен. Непрерывно работает над повышением своего политического и общекультурного уровня.
Характеристика дана для предъявления в Райвоенкомат.
Секретарь партбюро Института Внешней Торговли
«2» июля 1948 года.
г. Москва.
Глава XIV
На этот раз диспут затянулся, и мы чуть было не пропустили традиционного посещения пивной. И всё же, хотя час был довольно поздний, большинство, следуя установившемуся порядку, а может быть, потому, что спор, который мы вели, ещё не погас и хотелось поговорить ещё, отправились в ближайшую пивную и пробыли там до самого закрытия, то есть до половины одиннадцатого.
Диспут — его темой был тезис «История — это чепуха» (знаменитая фраза, много лет назад произнесенная Генри Фордом, когда он убедился, что его попытки повлиять на ход истории обошлись ему в миллион долларов и не принесли никаких результатов) — действительно проходил бурно. Шпаги в «старшей трапезной» скрестили видные историки и студенты старших курсов. В поддержку тезиса Форда выступил сам знаменитый Льюис. Профессор был остроумен и убедителен. А примеры, которые он щедро сыпал на головы оппонентов, говорили об ошибках и заблуждениях историков.
Большинство студентов проголосовало за Льюиса.
Из пивной каждый побрёл в свою сторону. Я шёл с кем-то из «чёрных пиджаков», продолжая вспоминать блестящее выступление профессора. Потом мы остановились, чтобы попрощаться.
«Что ж — по домам?..»
И, надо же, именно тогда я увидел некоего М., с которым когда-то учился в вузе. В московском вузе, конечно же. М. торчал в двух шагах от меня. Я видел его так ясно, словно тот специально прибыл сюда на этот залитый электрическим светом лондонский перекрёсток, чтобы определить, какое впечатление это произведёт на меня.
Мне стало не по себе: «Сейчас кинется ко мне и облапит. И «чёрный пиджак» тут же допрет до истины…» Что-то надо было предпринять. Главное — нельзя было упускать инициативу. В такие секунды думаешь быстрее, чем обычно. Я, умышленно повернувшись лицом к М., стал ждать, когда тот узнает меня. Через мгновение тот вытаращил глаза.
«Ты? Здесь! Что делаешь?» — круглые глаза М. были достаточно красноречивы.
Тогда я подчеркнуто безразлично повернулся к нему спиной, и холодная, чужая спина должна была показать М. — не вздумай подходить.
— Это верно, что Саймонс собирается устроить нам контрольную? — продолжал наш диалог «черный пиджак».
— Да, и это меня не радует…
Я вздохнул с облегчением, когда убедился, что М. прошёл мимо, не останавливаясь. И тут кто-то легонько похлопал меня по плечу.
— Простите, — раздался знакомый голос, — не могли бы вы позвонить мне в отель «Империал». Номер 235?
— Обязательно, — с кислой улыбкой ответил я, мысленно проклиная и М., и его воспитателей.
«Империал» находился в ста метрах от угла, на котором мы стояли.
— Кто это? — «чёрный пиджак» проявил явный интерес.
— Знакомый американец, — с деланным весельем ответил я. На моё счастье, М. превосходно говорил по-английски с резко выраженным американским акцентом.
Дальше события разворачивались столь же стремительно. Пожав руку «однокашнику», я сделал небольшой круг по Рассел-Сквер и внимательно проследил за прилегающими улицами, пока не убедился, что не привёл с собой «хвоста». За углом я увидел М., который терпеливо ждал меня, сидя на скамейке. Увидев меня, тот начал было подниматься навстречу, но я поравнялся с ним и не глядя в его сторону, сказал ему несколько русских слов, перевести которые на английский почти невозможно…[3]
Теперь надо было снова провериться, чтобы окончательно убедиться, что М. не притащил «хвоста».
Всё складывалось скверно. Сидя в такси, которое волею обстоятельств должно было везти меня в противоположный от «Белого дома» конец Лондона, я ругал себя за то, что принял приглашение «чёрного пиджака» подышать перед сном.
А ведь утром мне предстояло изъять из одного тайника довольно объёмистый материал. Кто заложит его туда, я, конечно, не знал. Я должен был лишь сфотографировать этот материал и на следующий день вернуть, поместив в тот же тайник.
В условленное время я был возле тайника. Осмотрелся. Все спокойно. Тихая, сонная окраина. Закопчённые стены. Приткнувшаяся к тротуару тележка зеленщика. Ни души.
Я шагнул в подъезд. Движение руки, и я уже держу увесистый сверток. Не останавливаясь, двинулся вперёд к «чёрной» двери, которая ведёт во двор. Пересекаю его, выхожу на другую улицу прямо к своей машине. Бросив свёрток на заднее сиденье, отправляюсь домой.
Возле Риджентс-Парка меня остановил красный сигнал светофора. Я долго ждал, пока его переключат. На перекрестке я был один. Ни справа, ни слева машин не было. И то, что меня задержали, показалось странным. «Что ты будешь делать со свёртком? Куда денешь его?» — неслись в голове тревожные мысли, пока я, откинувшись на сиденье, глядел на светофор.
Потом вдруг что-то громко ударило по крыше автомобиля. В недоумении я повернул голову. Рядом с машиной торчал высокий полицейский, поигрывая дубинкой. Он и стучал по крыше. Сразу же вспомнив о злополучной встрече с М., я молниеносно связал два этих события…
— В чём дело, сэр? — спросил я, стараясь внешне сохранить спокойствие.
— Задняя дверца неплотно закрыта, — улыбнулся полицейский. — Разрешите захлопнуть?
— Да, пожалуйста, — улыбнувшись как можно радушнее, ответил я, — и простите за беспокойство…
В это время наконец изумрудным светом подмигнул светофор. Не торопясь, я тронул машину с места, снова проклиная М., а заодно и любезного полицейского.
Сказать по правде, я не так уж долго ругал однокашника. Когда стало ясно, что эта рискованная встреча ни к каким для меня последствиям не привела, я часто вспоминал те несколько мгновений, которые видел его. Ведь он был реальной частичкой того мира, которого так часто недоставало мне.
К сожалению, не смогу передать всё, что чувствует человек, работающий в глубоком подполье. Тут важно знать, что со временем ты привыкаешь к постоянной опасности и уже не думаешь о ней. Тогда работа становится тем, что она фактически и есть: бывает и скучной, и неинтересной, бывает радостной, удивительно приятной.
Всё это в какой-то мере похоже на передовую фронта. Приходит день, и ты уже не думаешь о том, что в твой окоп или землянку может попасть снаряд. Привыкаешь. Те, кто не может свыкнуться с опасностью, не подходят для нашей работы.
Как и на фронте, в жизни разведчика бывают острые моменты, но бывают и затишья. Именно в такие дни особенно остро ощущаешь, как далеко от тебя Родина, семья. Ведь у каждого из нас тоже есть семья, друзья. Вряд ли кому приятно услышать дома: «Ты — отец-заочник…» Увы, но я много лет был им.
Сколько бы ни пробыл ты на чужбине, привыкнуть к разлуке со всем тем, что тебе дорого, невозможно. Помните, у Тургенева: «Без каждого из нас Родина может прожить, но любой из нас без Родины прожить не может»? Ведь и правда, есть я или нет меня, это трогает только мою семью да ближайших друзей.
Бывают минуты в период «затишья», когда дальше терпеть разлуку с домом становится почти невозможным. Чувствуешь: твоя выдержка подходит к концу. Подмывает тут же радировать в Центр: «Невмоготу. Шлите замену!» Лекарство тут одно: с головой уйти в работу.
В такие чёрные минуты поддерживают письма из дома. Понятно, разведчик переписывается с семьей не по почте. Личные письма идут теми же каналами, что и разведывательная информация. Дело сложное, долгое. Бывает, по нескольку месяцев получаешь лишь краткие сообщения по радио: «Дома всё в порядке». Я отлично понимал, что жене переносить разлуку ещё тяжелее, чем мне, я был поглощен работой, которая не позволяла мне часто предаваться грустным размышлениям.
Что касается жены, так она даже не знала толком, куда и зачем я уехал. Разумеется, я сообщил ей более или менее убедительную «легенду», объяснявшую мой отъезд. Однако с годами моя легенда становилась все менее убедительной. Жена не требовала никаких объяснений, но по глазам я видел, что она мне не верит. Я еще расскажу, как я получил весточку о том, что у меня родился сын. Сейчас о более позднем эпизоде…