— Гады! Гады!
— Фашисты хуже диких зверей!
Солдат-сапер, сосед Николая по койке, протянул газету:
— Почитай-ка, что они сделали с ним!
Николай увидел в центре страницы портрет молоденького бойца и Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении Смирнову Юрию Васильевичу звания Героя Советского Союза. Взгляд задержался на заголовке «Беспримерная стойкость гвардейца». Николай прочитал:
«Даже под изуверскими пытками комсомолец Смирнов не проронил ни слова. Верный своей воинской клятве хранить тайну, он решил, что лучше принять смерть от рук палачей, чем выдать им своих товарищей, чем предать свою Родину, свой народ. Он умер так, как умирают солдаты, безгранично любящие свое Отечество».
— Понимаешь, сержант, Юрий-то Смирнов был моим другом. Макарьевские мы, из-под Костромы, с Унжи. Одно ремесленное училище металлистов кончали, одни курсы электросварщиков. Такого парня загубили! — задыхаясь от гнева, произнес сапер. На его глазах выступили слезы.
Всю ночь ворочался Николай, не мог уснуть, думал. Засыпая под утро, спросил себя: «А хватило бы у меня мужества вынести то, что вынес он, Юрий Смирнов?»
Вскоре Николай выписался из госпиталя, вернулся на фронт.
Густой дым самосада плывет к потолку, еле виден тусклый язычок самодельной коптилки. Железная печка, сделанная из трофейной бочки, накалена докрасна. В землянке жарко и душно. А за порогом непроглядная темень, непогода. Разбушевавшийся ветер хлещет почем зря дождем вперемешку со снегом.
Дверь в землянку распахивается, и вместе с порывом ветра в нее влетает связной командира полка.
— Сержант Алексеев здесь? К капитану Веревкину!
Проклиная слякотный январь, Николай с трудом шагал по раскисшей земле, гадал, зачем вдруг понадобился капитану Веревкину. Ведь только прошлой ночью привели «языка».
В штабном блиндаже командир полка Фирсов внимательно слушал доклад начальника штаба. Майор водил по карте карандашом. Капитан Веревкин торопливо записывал что-то в толстую тетрадь.
— Отдохнули? — спросил Фирсов, не отрываясь от карты.
— Так точно!
— А разведчики?
— Отдохнули, товарищ подполковник!
— Хорошо. Предстоит, сержант, нелегкая работа. Срочно требуется контрольный пленный. Ясно?
— Так точно, ясно! Срочно требуется контрольный пленный.
— Подробности согласуете с капитаном Веревкиным. Вы свободны.
В землянке Николая моментально обступили разведчики, протягивая кисеты, набитые самосадом.
— Объясню потом, а сейчас отдыхать! И не забудьте подогнать обмундирование, почистить оружие да написать домой письма. Время еще есть.
У разведчиков традиция — перед вылазкой в тыл врага черкнуть родным на всякий случай пару слов: жив, мол, здоров, того и вам желаю, ждите, скоро вернемся с победой!
Николай вырвал из тетради листок и старательно вывел:
«Добрый день или вечер, мама! Шлю тебе сердечный гвардейский привет и наилучшие пожелания в жизни, а главное, чтобы была здорова! Самочувствие мое хорошее. Обо мне не беспокойся. Ты пишешь, что скучаешь в разлуке, ловишь по ночам шорохи тишины и мечтаешь о встрече со мной! Мама! Я вернусь, когда над страной развеются тучи, утихнет ураган, а от фашистов не останется и пепла. Верь, родная, что скоро это время настанет, и мы снова будем вместе. Извини за небрежное письмо, пишу при свете коптилки. Передавай привет моим дружкам. Крепко тебя обнимаю, целую. Твой сын Николай».
Свернул треугольничек. Протянул связисту:
— Передашь почтарю, пусть на полевую сдаст.
Туманным утром пятнадцатого января сорок пятого года отделение сержанта Николая Алексеева вышло на задание.
— Погодка, будь она неладна, — пробурчал кто-то за спиной Николая, — в двух шагах ничего не видно.
Николай промолчал.
Справа и слева била наша артиллерия.
Прошли километра полтора-два. Туман не рассеивался. Николай посмотрел на компас: «Кажется, сбились. Надо принять правее».
У деревни Дзбаница разведчики внезапно наткнулись на большую группу гитлеровцев. Завязался неравный бой.
— Отходите! Я прикрою! — крикнул Николай.
— Будем биться вместе! — услыхал он.
— Я приказываю: отходите! — повторил он, залег за домом и открыл автоматный огонь.
— Рус! Нихт шиссен! Не стреляйт! — кричали гитлеровцы, окружая смельчака.
Николай ответил длинной автоматной очередью, услыхал, как взвыли раненые. Пахло пороховой гарью. Над головой с противным воем лопались разрывные пули. Вдруг у ног вспыхнул яркий сноп разорвавшейся гранаты. Воздушной волной из рук вырвало автомат. Николай почувствовал, как десятки осколков раскаленными иглами впились в лицо и тело. Превозмогая боль, он с трудом поднялся, чтобы вытащить из кармана шинели «лимонку», но силы оставили его, и он рухнул на землю, теряя сознание.
Очнулся Николай в незнакомой комнате.
— Пи-и-и-ть! — с трудом произнес он рассеченными, запекшимися губами, но осекся. Понял: в плену. Случилось то, чего он больше всего боялся. Он весь напрягся, приготовился к поединку. «Все равно фашисты от меня ничего не добьются!»
Сбитые с толку внезапным прорывом обороны, глубоким рейдом советских танков по немецким тылам, гитлеровцы спешили добиться от пленного русского сержанта нужных сведений.
— Какой есть шасти? — кричал охрипшим голосом переводчик. Зрачок «шмайссера» уткнулся в лицо Николая.
Николай молчал, сцепив зубы. Нет, он не нарушит военной присяги, не выдаст врагу военной тайны под самой страшной пыткой…
Над ним издевались, беспощадно били, но он не сказал ни слова.
«На следующий день, — писал в наградном листе командир 1320-го стрелкового полка 413-й дивизии 65-й армии гвардии подполковник Фирсов, — когда противник был выбит с занимаемых рубежей, наши бойцы обнаружили труп сержанта Алексеева со следами пыток каленым железом, загнанными под ногти иглами. Фашисты выкололи раненому советскому воину глаза, вырезали на лбу звезду. Несмотря на пытки, молодой коммунист сержант Алексеев не выдал военной тайны.
Тов. Алексеев Н. П. представляется к награде орденом Отечественной войны I степени посмертно».
Николай Алексеев ушел в бессмертие непокоренным.
Поэт Михаил Матусовский посвятил мужественному разведчику Николаю Алексееву стихотворение «Тверже стали»:
Враги, чтоб заставить его говорить,
Огнем и железом пытали,
Но мужества воина им не сломить
Штыком из немецкой стали.
В глазах его меркнут цветные круги
И вдруг загораются снова…
Напрасно его истязают враги, —
Они не услышат ни слова.
Он смерть свою видит
Сквозь пламя и дым,
Но он не бледнеет пред нею…
Чем больше фашисты
Глумились над ним,
Тем он становился сильнее.
Он Родины имя шептал в тишине,
Его укрепляла в отваге
Сыновняя верность любимой стране,
Солдатская верность присяге.
Виктор СимоновСТИХИ
Рис. Н. Скакун.
Я в сорок первый загляну —
уходит Саша на войну.
Уходит Саша,
мой браток,
затейник и чудак,
с плеча свисает вещмешок,
вдали пылит большак.
Сурово смотрит военком
на стриженых ребят.
Мне брат как будто незнаком —
ведь он уже солдат!
Уходит Саша на войну,
а мне туда нельзя.
Я за рукав его тяну,
бегу вприпрыжку я.
Вот мать с расстроенным лицом,
вот хмурится отец.
А в небе дымно-голубом
уже стучит свинец.
Там «ястребок»
и «мессершмитт»
в лихом бою сошлись,
и «мессершмитт»,
свинцом пробит,
сгорая,
рухнул вниз.
И «ястребок»
в голубизну
уносит хвост огня…
Уходит Саша на войну
и не берет меня.
Уходит,
чтобы отвести
от всех от нас беду.
Мне б только малость подрасти,
и я за ним уйду!
Зима сорок второго,
жестокая зима.
Безлюдна и сурова
простуженная тьма.
И городку не спится —
к нему все ближе фронт,
багровые зарницы
кромсают горизонт.
То вскинутся зенитки,
то взрывом дом качнет,
то ветер у калитки
уныло выть начнет.
А я прижмусь к печурке
и вдруг в тиши ночной
услышу —
ходит «юнкерс»
кругами надо мной.
Он в черном небе рыщет,
не устает кружить,
меня в потемках ищет,
чтобы меня убить.
В. ВоробьевИЗ ВОСПОМИНАНИЙ
Рис. С. Можаевой.
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ
Весна 1943 года. Наша маршевая рота прибыла на передовую. Солдаты в роте были всякие — и молодые, и пожилые, и обстрелянные, и те, кто еще, как я, пороху не нюхал. И все мы были вконец измучены сначала бездельем в запасном полку, а потом поспешным маршем к фронту.
Стоим, озираемся, смотрим — попали в артиллерию. Я думал, сейчас нас к пушкам поставят и будут учить стрелять. А командир дивизиона, решительный такой, высоченный капитан, встал перед строем и говорит:
— Кто, ребята, сапожники — два шага вперед!
Выступило несколько человек.
— Жестянщики?! Плотники?!
Еще вышли.
— Кто поваром может? Кто умеет с лошадьми?
Еще несколько солдат выступили вперед.
— Кто парикмахеры? Портные? Слесарей надо позарез! — капитан провел ребром ладони по горлу.
Так он чуть не все специальности на свете перебрал, и всякий раз кто-нибудь да отзывался. На войне-то, оказывается, не только стреляют, а и работают.