МЕДАЛЬ «ЗА ОБОРОНУ МОСКВЫ»
В конце сентября 1941 года гитлеровцы начали наступление на Москву.
Но Советская Армия и весь наш народ встали на защиту родной столицы. К ней спешили дивизии из Сибири, Казахстана, с Дальнего Востока и наши земляки-уральцы.
По призыву партии десятки тысяч москвичей добровольцами вступили в истребительные батальоны, под ее руководством создавались дивизии народного ополчения. Ни на минуту не останавливались заводы и фабрики, работавшие на оборону города.
С невиданным героизмом сражались советские воины под Москвой. В эти дни совершила свой бессмертный подвиг Зоя Космодемьянская. В эти дни на Волоколамском направлении советские артиллеристы уничтожили множество фашистских танков.
И вот завязли гитлеровцы на подступах к Москве. Они стали поспешно подтягивать резервы. Но советские воины мужественно встретили врага. 28 воинов-панфиловцев у разъезда Дубосеково стеной встали на пути вражеских танков. И танки не прошли. Они превратились в груды обгорелого железа. Слова, сказанные в том бою политруком Клочковым: «Велика Россия, а отступать некуда — позади Москва!» — стали боевым девизом всех участников Московской обороны на всех ее рубежах.
Советские воины не только выстояли, но и сами перешли в наступление 5—6 декабря 1941 года. Разгром под Москвой был первым крупным поражением гитлеровцев с начала второй мировой войны.
Медаль «За оборону Москвы» — высокая награда мужественным защитникам столицы нашей Родины.
Борис БурыловВ ПОРУ САМЫХ ЛЕГКИХ ОБЛАКОВСтихотворение
Рис. С. Можаевой.
В пору самых легких облаков
Мир воздушен, светел и прохладен.
Утренней сирени молоко
В небо пролилось из палисадин.
Тополя гуляют без калош
Лугом, не просохшим от разлива.
Поле в озими — зеленый еж —
Щурится на солнышке счастливо.
Пчелам не сидится в теремах —
С гулом пролетают медовозы.
И цветами летними пропах
Каждый «клейкий листик на березах.
Прорастает горькая полынь.
Мошкара над озером роится.
И густая свежесть, и теплынь
От земли нагревшейся струится.
Л. КузьминПРИВЕТ ТЕБЕ, МИТЯ КУКИН!Повесть
Рис. О. Коровина.
1
Старая бревенчатая школа темнеет среди голубых мартовских снегов. На покатую, сугробную, всю в длинных сосульках кровлю падают легкие тени сосен. По вешней погоде снег с влажных веток обрушился, деревья стоят лохматые, а над ними — синь, солнышко и кучевые прохладные облака.
В этой деревенской школе интернат для детей-ленинградцев.
Ленинградцы ждут здесь конца войны вот уже второй год. К сельскому тихому житью, к глубоким снегам ребятишки давно привыкли, как давно и крепко привыкли друг к другу.
Здание школы небольшое, и жильцов тут немного. Все они малыши в возрасте от пяти до девяти лет. И только двое — Елизаров и Кукин — чуть постарше. Единственная воспитательница и учительница ребят, маленькая решительная женщина в старомодном пенсне, Павла Юрьевна, занимается с Елизаровым и Кукиным отдельно, по программе третьего класса. Таким своим особым положением оба мальчика гордятся, держатся всегда вместе, даже кровати-раскладушки в спальне у них стоят рядом.
Но все же полного равенства в этой дружбе нет. Кукин находится у Елизарова в некотором подчинении. Правда, в подчинении добровольном. Он очень уважает Сашу Елизарова. Уважает за высокий не по годам рост, за умение произносить но утрам звонко и весело, на всю спальню, английское приветствие: «Гуд морнинг!», за удивительную начитанность, за ловкость в драке, если таковая случится с деревенскими, ужасно напористыми в бою мальчишками; уважает за всегдашнюю справедливость, за нежадность и за многое, многое другое, даже за прическу «чубчик».
Прическа кареглазому, говорливому Елизарову очень идет. Он храбро ее отстоял перед Павлой Юрьевной, когда всех мальчиков стригли наголо, «под нуль».
Митя Кукин отлично понимает, что всех этих замечательных качеств у него самого нет, и, наверное, никогда не будет.
Митя знает, что он хотя и силен, и крепок, да слишком низкоросл. Он знает, что его круглое девчоночье лицо некрасиво залепили веснушки; что в случае чего сдачи он дать никому не может — ему для этого надо рассердиться. А сердиться Митя не умеет совсем. Нрав у него добродушный, покладистый, как у дворового щенка.
Но это все мелочи. Главная причина преклонения Кукина перед Елизаровым та, что у Саши есть отец, а у Мити отца нету.
А вот было время, когда и Саша Елизаров начал считать себя сиротой. Начал считать вот почему. Сашин отец — фронтовик, раньше на свою ленинградскую квартиру письма присылал часто, но когда Сашу перевезли в интернат, когда Сашина мама тоже ушла на фронт, потому что была военным врачом, то письма от отца приходить перестали. Они не приходили долго, почти целый год. От мамы из окруженного фашистами Ленинграда весточки были тоже очень редкими, и Саша очень волновался, а про отца думал, что он погиб. Думал, но не верил. И Митя вместе с ним тоже не верил. Митя говорил:
— Вот погоди, Сашок, однажды утречком ты проснешься, и на тумбочке у тебя будет лежать письмо…
И так оно все и получилось. Прошлой осенью, первого сентября, Саша проснулся, глянул как всегда на тумбочку, а там — письмо. Настоящее треугольное воинское письмо!
Митя письмо тоже увидел. И хотя письмо было не ему, но он обрадовался так, как будто письмо получил сам, и побежал вместе с приятелем по всей школе, закричал:
— Ура! Сашкин папка нашелся! Сашкин папка нашелся! Он в госпитале раненый лежит.
А потом вдруг на душе у Мити сделалось неприютно. Он затосковал, кинулся в темный чулан под чердачную лестницу, обнял там связку березовых черенков для метел и — заплакал. Заплакал от жалости к себе.
Он заплакал потому, что у него, у Мити Кукина, отец уже никогда не найдется. Отец у Мити никуда не пропадал, он просто давным-давно умер, когда Митя был еще маленьким.
А вот мать и сестренки у Мити живы, но пропали. Случилось это в самые первые дни войны.
До того, как началась война, жил Митя с матерью и с двумя сестренками Любашей и Дашей невдалеке от Ленинграда в совхозе «Дружная Горка», и когда началась эвакуация, то все они поехали в товарном, переполненном людьми поезде на Урал.
Но Митя до Урала не доехал. Доехал он только до какой-то ленинградской сортировочной станции. На этой станции поезд стоял долго, была жара, всем хотелось пить. Митя взял пустой чайник и, никому ничего не сказав, пошел к водонапорной колонке за водой.
У колонки шумела толпа. Все лезли, кричали, толкались, — Митя тоже стал пробиваться к самому крану. И когда пробился, и набрал полный чайник, и пришел на перрон, то на том месте, где стоял его поезд, увидел только пустые рельсы. Поезд ушел, увез неизвестно куда маму, увез Любашу и Дашу, и Митя остался один с полуведерным чайником в руках.
Потом к Мите подошла чужая тетенька с красной повязкой на рукаве, стала выспрашивать, что да как, и на другой день Митя оказался в детском эшелоне, и вот приехал сюда, в интернат.
Чайник тоже здесь. В нем разносят чай во время обеда, и малыши называют его «Митин чайник».
Под лестницей Митя плакал недолго. Других укромных местечек в интернате нет, Саша быстро его разыскал, вошел в темноту, услышал жалостное Митино сопение и сразу все понял. Он погладил Митю по спине, по испачканной паутиной и пылью курточке и сказал:
— Не плачь, Митя. Вот увидишь, найдутся и твои, как нашелся мой папа… Тут главное: терпеть, терпеть — и вытерпеть. Ты же сам так говорил.
2
Письма Саше Елизарову стали приходить чуть не каждую неделю. И в один прекрасный день Павла Юрьевна положила на Сашину тумбочку не всегдашний помятый треугольник, а настоящий конверт.
Он был твердый, довольно толстый, и в правом углу была напечатана зеленая крошечная марка с портретом колхозницы в летней косынке. По всему было видно: в конверте находится что-то очень важное.
Павла Юрьевна, наверное, думала так же. Она положила письмо и стала дожидаться, когда Саша его распечатает. А Саша конверт осторожно разорвал, и оттуда выпала большая, с глянцевым блеском фотокарточка.
Саша так прямо и вцепился в нее. Он ведь столько времени не видел отца, что уже и забывать стал, какое у него лицо, какие у него глаза. Но как только глянул, так отца узнал сразу, в одну секунду. Узнал, несмотря на то, что отец отпустил усы и на карточке снялся не один, а с товарищем.
Товарищ отца был тоже усатый, но чуть помоложе и улыбался так, что лукавые глаза его совсем защурились, а из-под черных усов блестели великолепные белые зубы.
Отец и его товарищ стояли в обнимку, оба веселые. И стояли они не просто так, не где-нибудь, а прямо на палубе корабля у стального поручня. И по краешку железной палубы, по стальному поручню было совершенно понятно: корабль этот — боевой! И стоят на нем Сашин отец и его друг тоже в полной боевой морской форме. Да мало того, что в форме, а на кителях у них у каждого с правой стороны выпукло поблескивает по новенькому ордену Красной Звезды. Наверное, ордена моряки только что получили.
На белой стороне карточки было написано синим карандашом:
«Саше Елизарову от капитана второго ранга Сергея Елизарова и от лейтенанта Николая Бабушкина.
Враг будет разбит, победа будет за нами! Пусть Гитлер помнит Сталинград, пусть помнит красных моряков на Волге!»
Павла Юрьевна как глянула на фотографию, так сразу похлопала по карману стеганой безрукавки, вынула тонкое, в блестящей оправе пенсне, защипнула пружинками переносицу и, отнеся от себя фотографию на всю длину руки, произнесла: