— Елена! — в голосе его были и мольба, и ярость, — Отвори, Елена!
Из глубины сада послышался хриплый лай сторожевых псов.
— Прочь! Пошли прочь! — раздался голос — Собаками затравлю!
Охваченная ужасом, Елена едва держалась на ногах.
— Не откроешь? — страшно, почти срывая голос, прокричал Вяземский. — Не откроешь, Елена? Ну, так знай! Государь Иван Васильевич обещал сам посватать меня к тебе!.. Жди теперь, Елена, царских сватов! Завтра же, с утра жди!
Почти разорвав удилами губы коня, Вяземский рванул с места, безжалостно увеча стременем бока скакуна.
Перед Еленой, прислонившейся спиной к запертой на засов калитке, стоял боярин Морозов. Дородный, седоволосый, Дружина Андреевич смотрел на нее из-под нависших бровей.
— Как ты очутилась тут, у меня в саду, Елена Дмитриевна? — спросил он строго.
— Позор!.. Стыд!.. Господи, какой стыд! — губы Елены не слушались.
— Так это к тебе грозился князь Вяземский заслать царских сватов?
Елена стояла, вздрагивая, на губах ни кровинки.
— Никогда! Нет и нет!.. Нет!
— Он тебя приневолить хочет? — глаза Морозова потемнели. — Эк оно пакостливо! Пойдем в мой дом, дитятко, я тебя в обиду не дам!
Приобняв, он повел Елену через темнеющий сад.
— Эй, нечесаный! — поднявшись на стременах, закричал из-за забора опричник. — Припас на себя веревку?
— Больно зажился, старый сыч! — крикнул другой.
Но боярин не обратил внимания на их ругательства. Он откинул свою седую и очень длинную гриву волос — знак царевой опалы — и повел Елену к себе в терем.
В горнице Елена присела на край лавки, выпрямилась. Боярин смотрел на нее с участием.
–. Да-а… — с глубокой горечью протянул он. — Царским сватам не откажешь — могут и на веревку посадить.
— Что это? — подняла голову Елена.
— И вымолвить — страх, какую они теперь муку придумали, кромешники! Самому Малюте на зависть… Натянут веревку промеж столбов, а на нее — девушку верхом… И возят, несчастную, за ноги, пока кровью не изойдет. — Морозов вздохнул, отвернулся.
В глазах Елены полыхал ужас Сжав виски, она прошептала:
— Значит мне одно остается — в омут головой. Морозов повернулся к ней.
— Полно, дитятко, люди знают, что из-за тебя Вяземский и пошел в опричники, погубил душу свою. Правда ли ты его так не любишь? Ведь в силе и красоте ему не откажешь!.. А сердце девичье — воск! Стерпится — слюбится.
— Никогда! — Глаза Елены наполнились слезами. — Скорее сойду в могилу! Я перед иконой поклялась, — прошептала она.
Боярин смотрел на нее проницательным взглядом.
— Елена Дмитриевна, — сказал он, помолчав. — Есть средство спасти тебя. Послушай. Я стар, но еще крепок. Я люблю тебя, как дочь свою… Я был в дружбе с твоими покойными родителями. Поразмысли, Елена, согласна ли ты выйти за меня?
Елена увидела рядом красивое, с чуть сведенными бровями, серьезное лицо боярина Морозова. Слезы навернулись у нее на глазах. Закрыв лицо руками, она склонила голову.
— Подумай хорошенько, — продолжал Морозов. — Нынче же и обвенчаемся в моей домовой церкви. Завтра будет поздно!
Поздним вечером жарко горели свечи в домовой церкви. Перед богатым иконостасом стоял священник.
Напротив него — Елена в подвенечном платье и рядом с ней, осанисто выпрямившийся, боярин Морозов.
— Отвечай, раб божий Дружина, — торжественнее вопрошает священник, — согласен ли ты взять в жены рабу божью Елену?
— Согласен, — ответил Морозов.
— Венчается раба божья Елена рабу божьему Дружине!.. Отвечай, раба божья Елена, — согласна ли ты взять в мужья раба божьего Дружину?
— Согласна, — прошептала Елена, стоящая со склоненной головой.
Священник перекрестил их, надел им на пальцы обручальные кольца, провозгласил:
— Целуйтесь!
Елена, побледнев, со страхом взглянула на своего мужа. Тот склонился к ее губам, нежно поцеловал.
После венчания Елену проводили на ее половину просторного боярского дома. Отныне ей предстояло жить в этих богатых хоромах.
В большой светлице по лавкам были грудами навалены женские наряды. Высокая роскошная кровать занимала чуть ли не половину помещения. Вокруг Елены, безучастно стоявшей посреди опочивальни, крутились сенные девушки, Паша и Дуняша. Они наряжали боярыню. Озорная Паша без умолку тараторила:
— То ли еще будет, боярыня!.. Эти-то наряды, пока ты венчалась, привезли. Наш Дружина Андреич хотя и крут маленько, а на подарки уж как горазд! — Дуняша подала ей богатый кокошник с жемчужными наклонами. Паша приложила его к голове Елены. — Ой чудо, боярыня! Помереть можно за такой кокошник! А уж как личит он боярыне!
— Подарю тебе такой, Пашенька, когда выйдешь замуж, — сказала грустная Елена, и слезы покатились из ее глаз.
— Ну, ну, боярыня! — снова зачастила Паша. — Я, чай, все невесты плачут под первую-то ночь, й все ж не надо огорчать нашего боярина.
— Будет с меня примерять, девушки, — сдерживая слезы, сказала Елена. — Битый час наряжаете.
— А чтоб Дружина Андреич язык проглотил, когда ты сойдешь к ужину!.. Дуняш, к этим сапожкам нужен другой летник! Подай вон тот. — Дуняша поднесла к ним платье с широкими кисейными рукавами и алмазные зарукавники к нему. Паша, быстро разув Елену и оставив ее в одних только сафьяновых сапожках, блестящих золотой нашивкой, стала надевать на нее нижнюю рубашку, приговаривая:- А какие грудки у нашей боярыни!.. А ноженьки! Ну, чистый сахар! Глянь, Дуняша! Я, чай, на всей Москве таких не сыскать!
Как ни горько было Елене сейчас, но она, польщенная, зарделась.
— Полно, Пашенька, стыд какой!
— И какой стыд, когда чистая правда, боярыня! — продолжала свое Паша, одновременно одевая Елену. — Вот уж повезло нашему боярину на старости лет!.. Только ты не думай, боярыня, что он и впрямь такой старый. Он еще и другого молодого за пояс заткнет! Ты бы его в бане поглядела — богатырь, право слово, богатырь! А уж как ловок на нашу сестру! Пока мы его парим да ополаскиваем, он, почитай, нас всех перещупает! — она быстро захлопнула ладонью рот, но глаза ее озорно смеялись.
— Паша! — нахмурилась Елена.
— Ну, что плетет?… Что плетет! — всплеснула руками Дуняша. — Не верь ей, боярыня!
— Прости, боярыня! Пошутила я, — поклонилась Елене Паша и, повернувшись к кровати, сказала:- А уж какое чудо — постель! Век бы с такой постели не слезала!
Оглядела постель и Дуняша.
— Я, чай, боязно на такую постель и всходить, — сказала она.
— А на овин тебе не боязно с нашим ключником! — засмеялась Паша.
— И что плетет!.. Что плетет! — снова всплеснула руками Дуняша.
Дверь открылась, и в светлицу ступил Морозов. Он чуть повел глазами, и обе девки, кланяясь ему на ходу, быстро убежали.
Дружина Андреевич подошел к Елене, взял ее за обе руки, приблизил к себе.
— Здравствуй, моя жена перед людьми и Богом! — торжественно выговорил он. — Пусть теперь попробует кто-нибудь обидеть тебя!
— Спасибо, Дружина Андреич, — вздохнув, сказали Елена.
— Но и ты поклянись тоже. Клянись, что не обесчестишь ты седой головы моей!
— Клянусь, — прошептала Елена.
Морозов рывком обнял ее, жадно и страстно приник к ее губам. Елена, простонав, с трудом освободила губы. Задыхаясь, жалобно попросила:
— Дружина Андреич, молю тебя, повремени немного… Дай мне привыкнуть.
Морозов нахмурился, но быстро превозмог себя, улыбнулся.
— Так и быть, немного повременю, — ласково провел рукой по ее голове. — Я понимаю тебя.
Четверо всадников ехали лесом. Серебряный и Михеич впереди, а их новые товарищи чуть поотстав от них. Один из спутников затянул песню, другой стал подтягивать.
Михеич подъехал к князю.
— Боярин, — сказал он. — Я слышал, как эти двое промеж себя поговаривали… черт знает, — все, кажись, по-русски, а ничего понять нельзя. Опасаюсь, уж не лихие ли люди?
— Да, я, чай, уже недалеко до Москвы! — отвечал князь.
— Эх, батюшка, я понимаю — одно у тебя на уме. Оно, конечно, Елена Дмитриевна славная девица, а и шею-то торопиться в хомут совать в твои годы…
Пронзительный свист прервал Михеича.
— Берегись, боярин! — закричал он.
Сильный удар обрушился на князя, свалил его с седла.
Из-за кривого дуба выпрыгнули несколько человек. Двое схватили Серебряного, двое других навалились на Михеича.
— Вот мошенники! Ведь подвели же, окаянные! — завопил Михеич.
— Кто такие? — спросил грубый голос
— Бабушкино веретено в дедушкином лапте, — ответил старший из спутников князя.
— Не тряси яблони! — сказал черноглазый и выехал вперед.
Руки нападавших тотчас отпустили схваченых, и неизвестные люди исчезли за кривым дубом.
— Что ж, боярин, — сказал молодой, помогая князю подняться. — Говорил я тебе, что вчетвером веселее!
— Уж такое веселье, тетка твоя подкурятина! — в сердцах заметил Михеич.
— Теперь только до мельницы добраться — там и ночлег, и корм лошадям найдешь, — продолжал, подсаживая князя в седло, молодой. — Дотудова дай тебя проводить, а там и простимся.
Четверо всадников тронулись дальше. Михеич снова склонился к Серебряному.
— И угораздило же их, окаянных, тащить нас на мельницу.
— Да что тебе там, худо что ли?
— Худо, что там мельник.
— Что ж с того, что он мельник?
— Как что?… Разве ты не знаешь, князь, что нет мельника, которому бы нечистый не приходился сродни? Али ты думаешь, он сумеет без нечистого плотину насыпать? Да черта с два!
— Слыхал я про это, — ответил князь, — Да только теперь не время разбирать, бери, что Бог послал.
Вскоре они добрались до места. Месяц взошел на небо. Развалившаяся мельница и шумящее колесо были озарены его блеском.
Молодой строго наказывал старику-мельнику:
— Чтоб боярин всем был доволен! Понял? И не морочь. Мы ведь друг друга знаем.
Мельник, что-то ворча, повел приезжих в комору, стоявшую недалеко от мельницы.
Серебряному помогли прилечь на мешки с мукой.