Выгрузили их в Белой Калитве.
До войны Витька несколько раз с восторгом смотрел фильм «Если завтра война». Теперь, когда это завтра наступило, он вдруг понял, что война — это мыльный пузырь, в центре которого живут пустота и отчаяние.
В районе высадки
Дежурный встал ему навстречу, на ходу надевая фуражку.
— Начальник нужен, — сказал Вовченко. — Дело срочное.
Дежурный сел, без особого любопытства оглядел гостя.
Вовченко был одет привычно, ничто в нем не вызвало интереса дежурного.
— А по какому вопросу? — спросил дежурный.
— По личному, — сказал Вовченко и ни капельки не покривил душой.
Дежурный махнул рукой.
— Нет начальника, — сказал он. — Спать он ушел. Иван Степанович несколько дней не спал, устал шибко. Часа через три приходи.
— Я ждать не могу. — Вовченко тревожила и забавляла ситуация. — Он мне срочно нужен.
— Не буду я его будить по каждому пустяку, — сказал дежурный сердито. — Завтра приходите, с утра. Не горит!
— Черт, — Вовченко растерянно огляделся. — А где у вас сельсовет?
— По другую сторону улицы, — сказал дежурный и показал рукой. — Туда пойдешь, аккурат напротив пожарки будет.
Пожарная часть выделялась башенкой на кирпичном основании. На вышке никого не было, только под порывами ветра временами оживал колокол, ботало негромко позвякивало о металл. Во дворе пофыркивали лошади, краснела помпа на телеге рядом с бочкой воды. Два пожарника играли в карты.
Сельсовет был открыт, но едва Вовченко вошел внутрь, полный мужчина в соломенной шляпе и рубашке с короткими рукавами начал теснить его на выход.
— Некогда, некогда, — нетерпеливо повторял он. — В Бочаровку еду. Завтра все вопросы, завтра!
— Да нет у меня времени! — сказал Вовченко. — Лучше скажите, где начальник милиции живет?
— Где надо, там и живет, — неприязненно сказал председатель сельсовета и навесил на дверь амбарный замок. — Ишь какой, дом начальника милиции ему! Сам должен понимать — война!
— Вот и я о том же, — согласился Вовченко. — Потому и пришел, что война!
— Завтра приходи, завтра, — сказал председатель и скрылся за углом дома.
«Порядки!» — Вовченко покрутил головой и вздохнул.
Неторопливо он пересек улицу. В мутной луже рядом с пожарной частью плавали неторопливые утки. Пожарники, оставившие игру, с ленивым любопытством наблюдали за приближающимся Вовченко. Один из них был совсем молодым, едва ли пятнадцать исполнилось, второй явно достиг пенсионного возраста.
— Бог в помощь! — пожелал Вовченко.
— Здорово, коли не шутишь, — отозвался старик.
— Начальника милиции ищу, — сказал Вовченко. — Срочное дело у меня к нему.
— Так он не здесь живет, удивился молодой. — Рабочая, девять, сразу увидишь — ставни зеленые.
Старик неодобрительно посмотрел на него, пожевал губами, но ничего не сказал.
— Вот спасибочки, — поблагодарил Вовченко. — А то председателю сельсовета тоже некогда, а мне кто-то из начальства край нужен!
Дом начальника милиции он увидел сразу.
Вовченко вошел во двор и постучал в окно. Никто не отозвался. Пришлось стучать долго и громко. Наконец на веранде заскрипела дверь, распахнулась входная, и Вовченко увидел худого мужчину в нательной рубахе и кальсонах. Опухшее лицо начальника было недовольным и обиженным.
— Вы кто? — спросил начальник. — Что нужно?
— Начальник, — сказал Вовченко. — Тебе шпионы нужны?
— Что за ерунда? — возмутился начальник, и в это время Вовченко вытащил пистолет.
Милиционер отшатнулся.
Вовченко протянул пистолет рукоятью вперед.
— Поторопись, начальник, — сказал он. — У меня напарник в лесополосе спит. Этот сдаваться не будет. Не любит он Советскую власть, крепко не любит.
Начальник милиции протянул руку и забрал пистолет. Лицо его порозовело, обретая живость. Сна в глазах уже не было.
— Где? — сказал он. — Сколько вас?
— Двое, — сказал Вовченко. — Не забудь потом сказать, что я сам пришел. Добровольно.
Камджанов спал, когда Вовченко вернулся из деревни.
— Ну что там? — в щелках глаз Камджанова блеснуло любопытство. — Солдат нет? Все тихо?
— Все тихо, — сказал Вовченко. — Солдат нет. На станции уголь разгружают.
— Товарняк, — сказал Камджанов. — Это хорошо. Быстрее смоемся отсюда.
Он встал, стянул гимнастерку без знаков различий, наклонился.
— Полей мне.
— Ниже голову наклони, — посоветовал Вовченко. — Замочишься.
Камджанов наклонился ниже.
— Так? — спросил он.
— В самый раз, — согласился Вовченко и привычно рубанул ребром ладони за ухом товарища. Не зря его немцы учили — Камджанов захрипел и ткнулся лицом в сухую листву.
Вовченко связал ему руки и ноги, потрогал пульсирующую жилку на шее и удовлетворенно вздохнул. Выйдя на дорогу, он помахал рукой. Из зарослей смородины показались начальник милиции с несколькими подчиненными.
— Забирайте, — сказал Вовченко. — И барахло не забудьте. Там в вещмешках много разного.
Выслушав рассказ Вовченко, начальник милиции аккуратно все записал, потом долго и пристально смотрел на сдавшегося диверсанта.
— Ты, конечно, молодец, — сказал он. — Но, сам понимаешь, я тебя в камеру посадить должен. Порядок такой.
— Положено, так сажай, — согласился Вовченко. — Только не с этой гнидой.
— Найдем местечко, — с видимым облегчением сказал начальник милиции. — В город я уже позвонил. Выпить хочешь? У меня дома самогонка есть…
— Нет, — отказался Вовченко. — Пить я не буду, а вот пожрать бы не мешало.
— Ну, это мы сообразим, — радостно сказал начальник милиции. — Это мы сделаем.
— Крути дырку, начальник, — Вовченко тоже улыбнулся. — Точно орденок получишь.
Оказавшись в камере, он лег на жесткую шконку и впервые за три последних дня почувствовал себя спокойно. Думать о чем-либо не хотелось: прошлое было ясным, а будущее неопределенным. Только сволочь-лампочка тускло светила под высоким потолком и не давала уснуть и увидеть ласковые довоенные сны.
Малыш на зеленом лугу
Лев Кривошеенко, известный волгоградский поэт, в войну был ребенком.
Он жил в деревне по ту сторону Волги, и война доносилась сюда раскатами разрывов и зарницами далеких пожарищ. И еще она обозначала себя голодом и всеобщим неустройством.
Однажды утром на выгон близ деревни сели два самолета.
Маленький Лева побежал к летчикам с кастрюлькой холодной воды — вдруг летчики устали и хотят пить.
Двое уверенных в себе пилотов стояли у одного из самолетов и мочились под крыло.
— Дяденьки, может, вы пить хотите? — спросил Лева.
Летчики странно посмотрели на него, потом один из них взял у малыша кастрюльку и сделал несколько глотков. Засмеялся и передал кастрюльку товарищу.
Лева с жадным любопытством смотрел на самолеты. Они были похожи на стремительных речных стрекоз, готовых в любое мгновение сорваться в полет. Только вот на крыльях у них… Вместо звезд на крыльях самолетов были кресты.
«Немцы!» — подумал мальчишка.
Страха не было, было лишь жгучее любопытство, ведь никогда раньше он не видел живых немцев.
Второй летчик что-то гортанно сказал товарищу, вылил воду из кастрюльки на голову малышу и ногой отфутболил кастрюльку в поле.
Немцы засмеялись.
Неторопливо они забрались в свои машины, засверкали окружья вращающихся винтов, и самолеты гибкими летними стрекозами унеслись в синеву небес, оставив на зеленой траве плачущего ребенка.
Если хотите, в этой истории вся квинтэссенция фашизма: нагадить на чужой луг, напиться воды из чужого колодца и обидеть ребенка, который не в силах себя защитить.
Похоронная команда
Были такие в составе войск.
Подбирали туда мужиков, уже поживших на белом свете, не за глаза знающих, что такое смерть. И крепких, — чтобы лопатой могли работать, труп до машины или телеги донести, и самому равновесия души не потерять. И занимались они тем, что собирали убитых для последующих захоронений.
Вот уж кому досталось насмотреться на чужую смерть!
Иногда даже случалось, что похоронные команды наших и немцев сталкивались на поле боя. Но до стрельбы не доходило, уж больно мрачное занятие было и у тех и у других. И у немцев в похоронных командах были такие же мужики — уже в годах, с лицами, тронутыми складками морщин, только форма другая.
Случалось так, что немец склонялся над убитым, смотрит — русский. Тогда он выпрямлялся и по возможности рукой показывал — мол, ваш, подберите!
Убитых было много, и всех надо было похоронить по-человечески, поэтому ладони бойцов похоронных команд всегда были мозолистыми и шершавыми от постоянного обращения к лопате.
И вот однажды немцы прорвались в районе Сухой Мечетки. Целью их был тракторный завод, а на пути у них оказался полевой госпиталь в овраге. Был сентябрь, еще стояло тепло, а из всего оборудования в полевом госпитале лишь навес от солнца и дождя да грубо сколоченные нары.
Вот и пришлось похоронной команде вспомнить, что им тоже, как каждому бойцу Красной Армии, винтовки выдавались.
Военного опыта у них не было, но был опыт житейский, который помог им стоять грамотно — даже два танка бутылками с горючей смесью зажгли, и весь бой те танки чадили на левом фланге, где примыкали к степным овражным изрезам высокие и зеленые мечеткинские камыши.
Но силы были неравными, если бы не морячки с Тихоокеанского флота, направленные для защиты города, немцы бы прошли дальше. К тому времени оборону держать уже некому было.
Степана Кареева принесли в тот же госпиталь, за которым похоронная команда стояла. Он был ранен в плечо и грудь, а потому в бреду горячо просил пить, но пить ему не давали.
Обиженный Кареев пришел в себя. Он долго лежал, глядя в залатанный навес из танкового брезента.
Санинструктор наконец добрался и до него, разрезал гимнастерку, чтобы ловчее сделать перевязку. Кареев молчал, только морщился — больно ему было.