— Тогда — хвала и слава матери, которая родила его.
(у) Та тишина, то чувство тихого цветущего блаженства, что разлито над деревней, исходит не только от Дерева Безделья, но и от аббатства; от него буквально веет всепроникающим ощущением покоя — вплоть до самых отдаленных закутков. Поскольку все дома в деревне фасадами выходят строго на север, трудно сыскать такое окно, в котором словно в раме, не виднелся кусочек аббатства, какой-нибудь фронтон или серая арка, и эти мертвые каменные стены были такими же прямыми и бесхитростными, какими их создатели стремились стать при жизни. Как же все-таки странно, что об этой обители осталось так мало сведений и что ни один святой или отшельник не счел это место подходящим для того, чтобы здесь родилась легенда. Половина домов в деревне построена из каменных блоков, которые выламывали из стен аббатства многие поколения крестьян: из этого материала и сложены стены жилищ, печи и нужники моих нынешних соседей. Коллис прав насчет того, что аббатство — живое. Каждое воскресенье оттуда доносится мелодичный перезвон колоколов, и крестьяне, одевшись в праздничные костюмы, гурьбой идут вниз к службе.
Между тем работа шла своим чередом, под несколько непостоянным — в силу характера — надзором моей матушки. Она питает настоящую страсть к фольклору и историям о привидениях, и я совершенно счастлив, что она так и не удосужилась выучить греческий, потому что, сойдись они хоть раз с Михаэлисом, и на стройке можно было бы ставить крест. Однако вместо этого она закармливает рабочих, как это у нее принято, испытывая, к ним искреннее сострадание. И теперь целый день по дому гуляют блюда с разными лакомствами, в сопровождении бесчисленных чашек кофе, так что обеденный перерыв странным образом начинает напоминать пикник в саду.
Иногда нам с матушкой приходится переживать довольно-таки курьезные происшествия — как в тот раз, когда член английского парламента заехал в надежде собрать кое-какую информацию и решил поэкспериментировать с местным белым вином, на которое Клито лепит этикетки с надписью "Слатко Белое Сухой". Безо нашего ведома, пока мы сидели на террасе и потягивали это замечательное винишко, мистер Мёд затеял копать прямо перед моей дверью двадцати футовую яму — дренаж для водоразборной колонки, которую в тот же день должны были здесь установить. Мы раскланялись с нашим гостем в дверях и ничтоже сумняшеся выпроводили его прямиком в яму, и если бы матушка вовремя не ухватила его за фалды мундира, все могло закончиться катастрофой. Но верхом совершенства был перл, который она выдала в беседе с государственным мужем. Речь зашла о жизни в Европе в сравнении с жизнью в Англии, и, преисполнившись чувством солидарности с нашим гостем, который за свою жизнь тоже успел изрядно поездить по свету, она вдруг просияла и изрекла:
— Я так рада, что у нас есть общая черта — мы оба с вами люди не на своем месте!
Или стоит списать все на вино? Этого я не узнаю во веки веков.
А потом мистера Мёда одолела тяга к странствиям. Жуткая деревенская cafard [59], усиленная, вне всякого сомнения, частыми подземными возлияниями, в один прекрасный день привела его к выводу, что он должен уйти совсем — и не вернуться. К этому моменту он находился уже
практически вне пределов видимости, на глубине пятнадцати футов, в дренажной яме, которую рыл под кухонный слив. Все утро из темноты до нас доносились призрачные звуки песни — единственный признак жизни, если не считать слабого скребущего звука где-то внизу. Обычно на эти экскурсии в инфернальные царства он брал с собой семилетнего сына. Мальчик был неладно скроен и неловок и постоянно ронял лопату на голову отцу. Сегодня он поднялся на поверхность, опорожнил корзину черной земли и сказал:
— Отец наверх подниматься не собирается. Он говорит, что будет копать, пока не попадет в Австралию. Он устал от жизни в Беллапаисе.
Мы пытались вопрошать тьму, но в ответ слышалось только нечто нечленораздельное: обрывки песен, звуки отрыжки и, время от времени, жалобные причитания.
— Мёд, — крикнул я, — уже вечер. Поднимайся наверх!
Он издал театральный стон и прокричал в ответ:
— Оставьте меня во тьме. Я здесь умру — или выйду на поверхность в Австралии и начну новую жизнь. Новую жизнь! — повторил он, перейдя в другую тональность. — Вы только подумайте, совсем другую жизнь.
— Идиот, — сказал Андреас, — он же пьяный!
Мальчик кивнул.
— У него там с самого утра с собой была бутылка.
Мистер Мёд слабо рыгнул и крикнул:
— Это ложь, клянусь святым Петром! — Но силы у него явно были на исходе.
Моя матушка начала выказывать признаки беспокойства. Она много всякого читала насчет гремучих и угарных газов. Он мог там задохнуться.
— Ничего, к утру доберется до своей Австралии, — насмешливо заметил Михаэлис и предложил высыпать на него ведро земли, но я его отговорил от этой затеи. Мёд особой телесной крепостью не отличался — да и духом тоже был слаб.
— Я тебе приказываю, вылезай наверх! — взревел я, решив попробовать метод командного воздействия, но в ответ получил лишь несколько нежных, совершенно девических смешков.
— Если бы вы только видели, как вы смотритесь на фоне синего неба, вы бы и сами сказали, что вы — воздушный шарик! — сказал мистер Мёд. И добавил: — Ну а по большому счету, британцев я терпеть не могу, и как соберусь здесь с силами, так и загоню их всех в море, вот так, голыми руками, один!
В темноте я разглядел смутный взмах руки с зажатой в кулаке бутылкой.
— Вылезай, дурень, — сказал я.
— Еще чего! — ответствовал мистер Мёд.
Что со всем этим делать, было совершенно непонятно. Андреас принес ведро воды, которое, по его словам, могло мигом вернуть путешественника к жизни, но я попросил воздержаться от крайних мер: мистер Мёд был ценным специалистом, и к тому же я засомневался: а вдруг он прямо здесь и сейчас изобрел новый вид туризма.
— Давайте оставим его в покое, — предложил я, — пока он сам не протрезвеет настолько, что ему захочется вылезти. Кстати, как он вообще выбирается из этих своих ям?
Мальчик указал на самодельный ворот с мотком веревки; обычно с его помощью поднимали на поверхность корзины с землей и опорожняли их. Случалось, что особо тяжелая корзина срывалась и падала на голову землекопу, после чего из ямы доносился долгий стародевичий вопль, а рабочие хихикали и говорили:
— Опять девственность потерял.
Метод молчания оказался куда более действенным; как только Мёд решил, что все ушли, бойцовский дух мигом его покинул, и он начал жалобным голосом умолять, чтобы кто-нибудь бросил ему веревку. Я обвязал ею мальчика, строго-настрого наказав ему покрепче обмотать плечи отца, и отправил его вниз. А сам выбрал рабочего помускулистее — в напарники, когда состоится воскрешение из мертвых.
Засим последовала довольно опасная сцена, ибо матушка моя, по каким-то ей одной ведомым причинам (возможно, она сочла, что могильщику плохо, или он страдает от нехватки воздуха) появилась из дома с большим стаканом черного кофе в руках и каким-то образом умудрилась сунуть его в руки мистеру Мёду, как только он поднялся наверх. Он, со своей стороны, выказал нежелание ступать на terra forma![60]. Судя по всему, он вознамерился произнести политическую речь — хотя трибуну он для этого выбрал явно не слишком подходящую, поскольку веревка все наматывалась и наматывалась на ворот, а вместе с ней двигался и могильщик, со стаканом кофе в одной руке, с бутылкой в другой, и со всеми атрибутами своего ремесла, включая и маленького сынишку, привязанными к шее. Говорил он, впрочем, очень даже неплохо, так что было жаль его прерывать; однако нетерпеливый Андреас старался побыстрее вытолкнуть его из ямы, прибегнув к помощи швабры и непрерывно нудящей служанки, то и дело взывавшей к тем святым, которые, с ее точки зрения, могли наилучшим образом вникнуть в создавшееся положение. Затем могильщик исполнил серию блестящих сценических падений: он на секунду застывал на самом краешке ямы, чтобы снова рухнуть в нее спиной вперед и тут же, с очередным рывком веревки, выскочить обратно. Падал он, как тряпичная кукла, безвольно раскинув руки и ноги. Стакан с кофе исчез в яме и звякнул о дно, за ним последовала и бутылка. Мёд дурашливо улыбнулся и выдал очередную торжественную речь, сопроводив ее соответствующим жестом.
— Моя дорогая леди, — повторял он слабым приятным голосом, — вы так добры… вы так милы… Очень жаль, что пришлось применить к вам высшую меру… Очень жаль, что британцев сбросили в море… сами виноваты… я их предупреждал, сто лет тому назад…
Но в конечном счете мы сумели его поймать — это было похоже на попытку выудить из ванны паука. Затем отнесли в таверну, в верхнем этаже которой он снимал квартиру, и уложили на широкий каменный подоконник, где он обычно возлежал в часы отдыха. Он принял роскошную расслабленную позу и блаженно заулыбался. Но в чувство так и не пришел, хотя когда по его просьбе я прикурил сигарету и сунул ему в рот, он на секунду открыл глаза и поблагодарил меня. К немалому моему удивлению, он сказал:
— Я был с твоим братом при Фермопилах. Какой был человек!
— Правда? — переспросил я, в надежде услышать драгоценный — из уст очевидца — рассказ о последних часах брата, но мистер Мёд уже отошел ко сну. Сигарета выпала из его губ и догорала теперь где-то внизу, на дороге.
— Он такой худой, — сказал Андреас, — что если завернуть его в папиросную бумагу, там и курить-то будет нечего.
Судя по всему, твердая пища нечасто попадала в рот мистера Меда; могильщик явно предпочитал горючие субстанции.
— Но землекоп он хороший, — сказал Михаэлис, и был прав, потому что вырытые им ямы — "Медоямы", как называла их матушка — были абсолютно правильной круглой формы и с аккуратными гладкими стенками. Умение для этого требовалось немалое, особенно если учесть, что ниже шести футов или около того работать ему приходилось почти в полной темноте.