Но Лукьян стоит, не уходит, посошком покручивает:
— Уйду, коли с дружками пакостить бросишь!
Переглянулись порубщики, Панкратка им знак подал, они к Лукьяну толпой подошли, обступили, сейчас сомнут. Но тот посошком круг себе очертил и воткнул его рядом. Сам исчез, будто не было, а где воткнул посох-то, там кедр встал развесистый, шишками усыпан сверху донизу. Артельщики Панкратовы загалдели, туда-сюда заметались. Кричат:
— Здесь он. Поди, в кустах запрятался!
Побегали, поискали — нет Лукьяна. А Панкрат на кедр глянул, языком прицокнул:
— Шишек-то сколько!
Ну и крикнул:
— Берите-ка топоры! Рубите скорее! Соберём шишки да быстрее отсюда выберемся — старик-то, поди, за мужиками побёг!
Стали Панкратовы подручные кедр рубить, Панкрат подале отошёл, наблюдает, руки потирает:
— На этом и закончим работишку!
Подрубили кедр — сейчас повалится, стали толкать. А кедр к Панкрату накренился — вот-вот упадет. Отбежал Панкрат — безопасное место вроде, а кедр качнулся да и рухнул на него. Ахнули порубщики, побежали в разные стороны. Потом опомнились: дескать, чего ж это мы — там шишки и вещи наши оставлены. Возвернулись по одному, глядят — на поляне Панкрат лежит, скорчился, а кедра нет. Только поперёк груди Панкратовой палочка-посошок. Старик пыхтит, посошок с себя сдвинуть пытается. Порубщики-то плечами пожали, нагнулся один, за палочку-посошок взялся, а она, будто бревно, тяжёлая. Подошли другие — оттащили кое-как в сторону, а Панкрат стонет, подняться не может, кости, видать, переломаны. Порубщики затылки почесали, один и сказал:
— Шишки нам унесть надо бы, а тут его придется переть!
Другие-то поддержали:
— Бросим Панкрата.
Но тут Лукьян из-за деревьев вышел и сказал строго:
— Берите-ка главаря своего да несите отсюдова!
Сам нагнулся, подобрал посошок и погрозил:
— А коли оставите — вам из лесу не выбраться!
Порубщики видят — для Лукьяна посошок легонек, а им бревном показался. Шишки бросили, взяли Панкрата да в город потащили. А Лукьян шишки по поляне разметал: «Лесной люд пущай кормится», и пошел домой.
С тех пор порубщиков не встречали, только Лукьян со своим посошком ходил, кедровник осматривал; а как совсем состарился, перед смертью сыновьям да мужикам наказал, чтоб кедры-то берегли. Те наказ его крепко помнили, худого человека в тайгу не пускали. А посох Лукьянов у могилы его в землю воткнули — так уж попросил. На том месте потом кедр-красавец поднялся, по осени ребятишек одаривал шишками.
Горностаева гора
Деревня наша под горой стояла. По склонам кедры да ели, а вершинка голая. Старики сказывали, будто в давние времена горностаи со всего леса перед покровом на ней собирались, праздник устраивали: резвились всю ночь, а под утро в тайгу убегали. За это и прозвали Горностаевой гору.
Издали-то видно — горностаюшки прыгают, но кто подойдет ближе, руками разведет — снег это на горке лежит. Ветер поднимется, закрутит хлопьями. Правда, находились охотники горностаев ловить: капканчики ставили, а кто и караулить садился — праздник горностаюшкин хотел поглядеть. За ночь намерзнется, утром к своему двору огородами пробирается, чтоб не увидели да на смех не подняли, дескать, в стариковы сказки поверил — снег на горе бегал стеречь…
Только Володей Долгушин на глазах у деревни на гору ходил. За это блаженным считали. Идет, бывало, из тайги, песню поет развеселую, кто его встретит, спросит с усмешкою:
— Что, Володей, опять на гору взбирался?
Парень зайчишкой или рябчиком потрясет:
— Трофей вот несу, — и пойдет восвояси.
Вслед ему только головой покачают: блаженный — блаженный и есть!
Ну а девчата за песни веселые на вечерку всегда зазывали:
— Приходи — невесту тебе выберем.
Только парень давно на дочку богатого торгована заглядывался. Та нос воротила.
— Ни кола ни двора, сам у дяди живет из милости. Я пойду за домовитого. А от Володея какой прок?!
Парень с тех пор не ходил на гулянье. По тайге бродил либо дома сидел. Дядя как-то ему присоветовал:
— Иди-ка на заработки, хватит по лесу мотаться.
Нанялся Володей к богатому мужику, Савостину Сидору, — отцу девчонки той. Сидор-то ране тоже охотничал, да, видать, надоело по тайге мотаться. Лавку, открыл, завел тоговлишку, хоть не купец, а все ж в торгованах числился. Работников нанимал пустые земли распахивать, а сам стал пушнину скупать, в город купцам возить. Да только все норовил батраков обсчитывать, охотникам малую цену за шкурки дать. Так и с Володеем: чертометил парень от зари до зари, а как платить срок подошел — и половины не получил. Заспорил было, да Сидор кобеля спустил. И жаловаться некому.
А как-то осенью у Горностаевой горы лес загорелся. Ветер поднялся, огонь на деревню погнало. Мужики тушить побегли, круг пожара лес валили, и Володей с ними. Да в суматохе подале других оказался, видит — на елке высокой зверушка мечется, спрыгнуть хочет, а некуда — огонь со всех сторон полыхает, к деревцу подбирается. Зверушка уж на самой вершинке затихла, глаза-бусинки на парня уставились. Схватил Володей жердицу да через огонь сунул ей. Спрыгнула по жердице парню на плечи, потом за пазуху юркнула, на груди высунулась. Тут Володей и заметил: мордочка у нее чуть опаленная, погладил жалеючи, пустил наземь. Зверушка на пенек запрыгнула, лапкой помахивает, провожает будто. Присвистнул парень — под пенек юркнула, а он побежал мужикам помогать. Миром-то они быстро пожар потушили, за свои дела взялись.
В ту осень снег долго не выпадал. Покров прошел. Вот-вот морозы ударят, озимь на полях загубят, а земля голая. Но как-то к вечеру глядят люди — у горы вершина белым-бела. Старики и перекрестились:
— Коли горностаевой шапкой гора покрылась, жди к завтрему снега и у нас!
Ну, над ними-то посмеялись, дескать, опять сказку вспомнили, а Володей подумал: «Схожу на гору, авось и вправду угляжу горностаюшкин праздник».
Дядя вечером глядит — парень собирается, брови и нахмурил:
— Куда на ночь глядя-то?!
Володей промолчал и ушел. До половины на гору взобрался, стал к вершине-то подходить, глядит — и впрямь горностаи резвятся, друг за дружкой гоняются, искорки голубые от них отлетают да на землю снежинками падают. Парень ближе крадучись подошел, за елку спрятался. Одна горностаюшка на пенек запрыгнула. Володей и узнал ту горностаюшку, которую из огня вызволил, — мордочка у нее с одной стороны опаленная. Зверушка по краю пенек обежала — и встала девчушка махонька, головка платочком повязанная. Сняла платочек-то, и увидел парень — на лице у нее, пониже щеки, пятнышко розовое, будто ожог заживленный. Взмахнула девчонка платком — ветер поднялся, закрутил снежными хлопьями, над тайгой они полетели. А перестала махать — ветер стих, и горностаюшки успокоились. Глянул по сторонам Володей — деревенька, тайга белым снегом покрытые, искорки всюду вспыхивают.
А девчонка еще раз обежала по краю пенек и горностаюшкой сделалась, поскакала вниз, другие зверьки — за нею стайкою.
Пока парень тайгу да деревню оглядывал, зверушки за елками скрылись. Глянул по сторонам да ничего не увидел, а как заря занялась, с горы домой отправился.
Вошел в деревню, глядит — мужики стоят, толкуют о чем-то. Подошел, прислушался, из разговору и понял — торговая, у которого робил, объявил по деревне, что у охотников опять пушнину будет скупать, а всего более горностай нужен, богатый купец сказывал: царю на мантию со всей Сибири горностая собирают. Так что самолучший мех требуется. Мужики-то напомнили:
— Сколь раз нас обманывал, малую цену за шкурки давал?
Но тот крест целовал:
— Уплачу за горностая сколь положено!
Потолковали мужики промеж себя, тайком на горку каждый поглядывал: «Эх! Кабы не сказки про горностаюшкин праздник!» Разойтись хотели, а Володей возьми да и похвались: мол, добуду горностая не простого — снежного! Переглянулись только:
— Чего с блаженного спрашивать!
А кто-то Сидору те слова передал. Почесался торгован, усмехнулся:
— Пущай добывает, получит пятак на пряники. А парень к вечеру собрался и опять на гору ушел.
Долго горностаюшек караулил, лишь когда луна серебряная из-за тучки выкатилась, осветила вершинку, на полянку горностаюшки выскочили. Одна на пенек запрыгнула, девчонкой обернулась, крикнула:
— Не все поля да леса еще снегом укрытые, а ну, горностаюшки, веселей!..
Взмахнула платочком, снег опять повалил. Володей возьми да из-за елки и высунись. Девчушечка ойкнула, кувыркнулась, горностаюшкой обернулась, поскакала вниз, за деревья скрылась, зверушки за ней стайкою. Глянул парень — горностаев нет, только следочки на снегу темнеют пятнышками, а где гуще бежали, там тропинку узенькую проторили. Володей и припустил по ней. В ложок неглубокий скатился, по бережку ручья-журчуна пробежал и на полянку таежную вышел.
Глядит посреди заимка в снегу, у окошка девица-красавица сидит, из горностаевых шкурок мантию шьет. Парень и залюбовался: «Ишь ты, с виду боярыня, а мастерству обучена!» К окошку приблизился — разглядеть получше хотел, да стукнул в него нечаянно.
Вздрогнула девица, в окно глянула. Он и узнал девчушку-горностаюшку, только ростом больше, а всем видом — она, даже пятнышко на щеке розовое. Нахмурила брови, на крыльцо вышла, спрашивает:
— Ты пошто за мною доглядываешь?! — Да тут же махнула рукой сокрушенно: — Эвон, спасителя своего не узнала! — И ласково: — Поди, на горку ходил, горностаев праздник доглядывал?
Парень кивнул согласно:
— Потому и дорогу нашел.
Взяла его девица за руку, завела в избу, за стол усадила, чаем с медом напоила. Отогрелся Володей, сам на мантию поглядывает. Девица и спросила:
— Чего заглядываешься, бабьей работы али не знаешь?
Подошел он, руками мантию тронул да и отдернул тут же:
— Красивая, а холодная.
Улыбнулась девица:
— Горностай этот снежный, потому и рукам холодно, а к зиме в аккурат тепло будет. — И добавила: — А за спасенье мое наградить тебя надобно. Каменья самоцветные, звонко золото али кунью шубу да соболью шапку на голову. Выбирай чего хошь!