— Дозволь горностая добыть, не то на деревне смеются, дескать, зря на горку хожу.
Тут девица взяла парня за руку, вывела на крыльцо, сама сошла наземь, нагнулась к сугробу да шкурок горностая связку и подала. А сугроба-то как и не было.
— На-ко, — говорит, — тут на шапку да на шубку девичью хватит.
Потом нагнулась к сугробу большому.
— А здесь — на цареву мантию, — подала Володею большую связку. — Только проси цену-то настоящую. А чтоб верней было, сначала сунь малую связочку. Коли сполна заплатит, тогда и большую отдай. Ну а я доведу тебя до дому.
Повернулась круг себя и горностаюшкой вперед парня запрыгала. Взял он шкурки и побежал вслед. Вскоре на горку парня вывела, внизу деревня окошками светится, а горностаюшка на знакомый пенек вскочила, обернулась девицей и говорит:
— Оставь пока большую связку-то здесь, ничего, поди, не случится.
Ну, парень и бросил связку наземь, она сразу в большой сугроб превратилась. А девица круг себя повернулась, и не стало ее, будто не было.
А уж совсем рассвело, парень в деревню спустился и, на глазах у всех, сразу к торговану отправился. Многие подумали: «Неспроста парень к Сидору в лавку пошел» — и за ним. А он шкурки на прилавок выложил:
— Добыл горностая снежного!
Все ахнули, а торговая глаза вытаращил: «Боярыням да царицам в них щеголять?» Однако чует — при народе не обмануть, на мужиков рявкнул:
— Чего без дела столпились?! По домам ступайте-ка.
Выпроводил и Володею давай гундеть:
— Шкурки старые, коль-где моль, вишь, побила! — Кинул медяков горсть: — Ha-ко, на пряники.
Сам схватил шкурки, под прилавок сунул. Думал, парень шуметь начнет, но Володей ничего не сказал, ушел, пряников накупил, ребятишек угостил, сам на печку забрался, грызет пряники.
А Сидор дела бросил, повез горностаев к купцу. Как приехал, перед ногами его мешком тряхнул:
— Принимай, ваше степенство, горностая снежного.
Купец под ноги уставился, брови нахмурил:
— Горностая-то я бы принял, а снег мне не надобен, своего на дворе — все сугробы какие.
Сидор глянул да так и остолбенел: у ног купца куча снега лежит, по половице уж вода струйкой потекла.
Хохотнул купчина, хотел Сидора взашей вытолкать, дескать, чего на пустобреха время терять, да глядит — Сидор божится, доказывает: мол, горностай в мешке был, да, видать, Володей этакую шутку сыграл. И рассказал, как горностаи попали к нему. Купец выслушал, усмехнулся: «Экие плетет небылицы?» Однако мимо деревни по делам вскорости ехал, ну и решил завернуть, про Володея спросить да про его горностаюшек.
Как прибыл, мужиков спрашивает, а те и впрямь головами закивали, слова Сидора подтверждают и Володея к нему вызвали. Пришел к купцу парень. Тот и сказал:
— Коли добудешь горностая снежного, звонкой монетой расплачусь.
Володей долго не раздумывал, на гору и отправился. А Сидор кипит от зависти: экое от его степенства доверие! Решил доглядеть, как горностая Володей добывает, за ним на гору покрался. Глядит: парень на вершину забрался, к сугробу нагнулся — и не стало сугроба вдруг, а в руках — связка огромная шкурок горностаевых. Сидор-то к другим сугробам кинулся, да только сугробы сугробами и остались. А парень тем временем за елками скрылся. Бросился Сидор за ним, вдруг, откуда ни возьмись, горностаюшка выскочила, за ней еще сотня зверьков — и давай круг Сидора бегать да прыгать. Тут снег повалил, ветер поднялся, закрутил хлопьями. Сидор туда-сюда, ничего не видно, а ветер сильней, снег гуще, а горностаи все бегают, прыгают. Круг Сидора уже сугробы огромные, и вдруг стихло все. Глянул он вверх, сквозь дыру будто высоко-высоко неба синего клин проглядывает, совсем не выбраться. Присел Сидор на корточки, завыл от страха.
К вечеру только хватились его — сказал кто-то, будто видел, как он за Володеем на гору покрался. Отправились мужики, еле живого в сугробе отрыли.
А парень-то, как в деревню вернулся, шкурки отдал купцу, тот и развел руками:
— И вправду красота неописанная! — И отсчитал ему золотыми монетами: — Владей, Володей!
На деньги те парень коня, корову купил, дом выстроил. Торгованова дочка было к нему прилащиваться, да он уж с какой-то таежной заимки девку хорошую высватал, вскоре и обвенчались.
А на охоте-то не бывал более — удачи не было. Только каждую осень, в покров, на всю ночь с женой в тайгу убредали — и так до самой смерти своей. Старики сказывали:
— Это они на Горностаеву гору, на поклон лесу ходили.
Соболья шуба
Раньше охотник Антип Хворостин удачливо в тайге промышлял. Но когда овдовел, дочка у него осталась маленькая, Аленка, — в тайгу ее не возьмешь, стал он зимой у купца пимы катать, летом коров пасти.
Ну а пастухом-то не шибко заработаешь. Другие девчата вечерком в сарафанах шелковых перед парнями красуются, а Аленка своего старенького платья совестится: стоит, в круг войти не решается.
Да только не всякий на девичьи наряды засматривается. Аленка хоть бедно одета, зато лицом пригожа. Парни больше ее плясать приглашали…
Что дальше было бы, кто знает. Но решили недалече чугунку прокладывать — дорогу железную. Людей разных понаехало. Среди них мастеровой один — Григорием звали. Парень в работе сметливый, начальство его уважало. На железке было строго: после работы ужин — и в барак. Хоть до сна далеко, но в деревню не пускали — для спокойствия. Ну а Григорию поблажка: время вечернее по своему усмотрению проводил, в деревню частенько наведывался. Парень видный, девчата только о нем и судачили, а к вечеру наденут лучшее и на гулянку спешат. То одна, то другая плясать его зазывают. Но Григорий заприметил Алену: подошел, взял за руку, повел в круг. И больше ни с кем не плясал. А вскоре Григорий к Алене сватов заслал. И условились: с работой управится — доведут чугунку до места назначенного, — свадьбу сыграют. Кое-кому из богатеев не понравилось. Завидно стало, что ж это — приехал жених статный и будто лучше девки не нашел — берет бесприданницу. Антипа давай подзуживать: «Эй, Антип, лапоть дырявый, продай армяк на приданое дочери».
Григорий толкует Антипу: «Сами с Аленой на жизнь заработаем». Но тот все думает, как дочери приданое справить. Решил промыслом золотым заняться. По весне собрался, ушел в тайгу. Там ковырнет, здесь — везде пусто. Вышел на поляну, посреди стоит елочка. Решил подле отдохнуть. Подошел, глядит. Соболиха под елкой в капкане мечется. Зло фыркает, потом притихнет и запищит жалобно.
А невдалеке соболь-самец, черный, словно уголь, прыгает. Потом вдруг пропал куда-то.
Нагнулся Антип, и слеза его прошибла: под соболихой три комочка скулят, к матери прижимаются.
— Кто ж это, злодей этакий, к весне капканы оставил!.. — запричитывал Антип. — Матку с детенышами чуть не сгубил.
Освободил соболиху, та не шелохнется, глядит жалобно. Ноги у нее перебиты.
Скинул Антип армячишко, положил соболиху с детенышами и бегом из леса. Но вдруг заметил: соболь, что на поляне был, следом гонится. Остановится Антип, оглянется, зверек тоже: станет столбиком, глядит глаз в глаз. И так до самого села проводил, потом махнул хвостиком и пропал.
У Антипа же мыслишка в голове завертелась: «Может, соболят в клетке до зимы додержать, вот и будет приданое дочери».
Вернулся домой, отдал соболиху с соболятами Алене. Обсказал что и как. Та плакать, жалко зверят:
— На что мне твое приданое, коли оно через слезы добыто?
Отец рукой махнул, лечи, мол.
А в селе Антип объявил: дескать, зря в тайгу ходил, не добыл ничего.
Вскоре соболиха поправилась, соболята подросли. Привыкли к Алене, играют, с рук не сходят. Но настало время на волю их выпускать.
Пришла с отцом на поляну, подошла к ели, посадила соболиху с соболятами на землю. Те встали столбиками, носиками лесной воздух нюхают. Алена в ладони хлопнула — зверьки врассыпную.
Антип головой покачал:
— Вот и разбежалось твое приданое.
Алена в ответ:
— Ничего, и без него проживем. Были б любовь да согласие.
На том и успокоились. Вернулись домой. Однако стал замечать Антип, что Алена по вечерам уходит куда-то. Вначале думал — к жениху бегает, но потом вспомнил: где ж это Григорию успеть, каждый вечер в село не находишься. Чугунка-то вон куда ушла. Решил доглядеть.
Вышла Алена из дома, к лесу направилась, Антип за ней потихоньку. Глядит, в лес пришла Алена. Махнула платком — откуда ни возьмись, тот самый соболь-красавец. Повернется боком, и из шкуры искры сыплются: красные, голубые, зеленые. Глазам любо. А махнет хвостом — погаснут.
Потом вдруг забрался на кедр, на самую верхушку, махнул хвостом, выскочили на поляну соболи да куницы — и к Алене. Черный соболь на плечо прыгнул…
Антип глазам не верит: Алена в шубе стоит собольей с куньим воротником, а на голове шапка черного соболя, лишь хвостик кверху торчит. Антип руками разводит. А хвостик на шапке махнул — и не стало на Алене ни шубы, ни шапки: поскакали соболи и куницы в разные стороны. Черный соболь остался на плече, заурчал ей на ухо, вроде как рассказывает что-то. Алена улыбается, видать, понимает.
Вскоре и соболь исчез.
Антип больше в лес не ходил, вздыхал только. Но Алена частенько наведывалась. Войдет в лес, сбегутся к ней зверьки, запрыгают, лапками сцепятся, а черный соболь заберется на плечи, махнет хвостиком — и опять Алена в шубе дорогой, словно боярыня.
Походит, покрасуется сама перед собой, а увидит, что пора домой, скинет наряд, и не станет его вмиг, лишь разбегаются соболи да куницы в разные стороны.
Вскоре Алена своего платья старенького перестала стыдиться. Богатеи узнали, что на промысел Антип ходил без толку, совсем на смех подняли. Особенно купчина один. Как войдет к нему Антип в лавку, так купец начинает подзуживать:
— Что — добыл приданое дочери? То-то она у тебя «боярыня», в дырявой шубейке по селу шастает и еще нос задирает. Может, продаст? Куплю кобелишке на подстилку.