Система управления территориальной общиной
Все сказанное выше о наличии черт феодальной зависимости в статусе кастильской территориальной общины следует признать важным, но недостаточным для окончательных выводов. Анализ статуса и функций основных категорий должностных лиц, действовавших на территории общины в XIII — середине XIV в., подчинен решению главной задачи — установлению степени соответствия консехо ключевым признакам муниципальных учреждений. Представляется необходимым рассмотреть три основных аспекта вопроса: 1) правомерность характеристики консехо как самостоятельного элемента системы власти; 2) наличие или отсутствие у общины коллегиального органа, наделенного автономной юрисдикцией; 3) распространение этой юрисдикции на судебную и фискальную сферы.
1. Знаки власти консехо. Режим их хранения и использования
Наши источники неопровержимо свидетельствуют о том, что в системе организации власти кастильская территориальная община занимала самостоятельное место. Об этом говорит наличие у нее не только четких территориальных пределов, в рамках которых действовал особый правовой режим, но и собственных знаков власти. К ним относились знамя (seña del conçejo), печать (sello del conçeio) и «книга фуэро» (libro del fuero) — кодекс, содержащий свод местного права[418].
Владение знаменем указывает на наличие у территориальных общин статуса самостоятельных элементов военной организации. Детали, связанные с обладанием этим знаком, подробно освещаются в тексте пространного фуэро Сепульведы. Из него явствует, что в мирное время знамя хранилось на территории общины. Когда же отряд консехо выступал в поход, оно вручалось местному судье (iuez) — главе ополчения, а его охрана вменялась в обязанность рыцарям (caballeros). Даже если отряд не участвовал в военных действиях, вынос знамени за пределы общины автоматически подразумевал собой факт пребывания на королевской военной службе. Это обязывало монарха вознаградить судью и рыцарей за счет средств, полученных от сбора военного платежа — фонсадеры (fonsadera или fonssadera). Правда, сумма вознаграждения была меньшей, чем полагавшаяся за непосредственное участие в сражениях[419].
Подробные сведения о печати консехо дают источники как сепульведского[420], так и куэльярского происхождения. Однако последний случай представляется более показательным, потому что сохранились подлинные матрицы печати (tablas del siello del conçejo[421]) консехо Куэльяра, которые не только упоминаются в документах, но и (уникальный случай, не имеющий параллелей!) могут быть изучены воочию. Они датируются периодом между 1284 и 1308 г. и хранятся в зале нумизматики Национального археологического музея в Мадриде. Их подробно описал, в частности, историк Куэльяра Б. Веласко Байон.
Сделанные из бронзы и железа, две рельефные и полые с внутренней стороны матрицы (аверс и реверс) следовало прикладывать соответственно к внешней и внутренней сторонам восковых или свинцовых вислых печатей, скреплявших документы, которые издавались от имени консехо. На реверсе изображена фигура рыцаря на скачущем коне, убранном длинной попоной. Рыцарь одет в кольчугу и шлем цилиндрической формы, его ноги также защищены кольчужными доспехами, а конь покрыт длинной попоной, украшенной (как и щит) геральдическим узором из темных и светлых равнобедренных треугольников, складывающихся в ромбы. В правой руке (левой на оттиске) рыцарь держит прямоугольный, равномерно закругленный снизу щит в форме герба характерной «пиренейской» формы[422], а в левой (правой на оттиске) — значок (флаг) прямоугольной формы, ближе к концу подразделяющийся на три длинных языка. Именно этот значок и был, судя по всему, знаменем консехо, поскольку выбитая по контуру легенда гласит: «Est Cavallero Es Alfierraz De Cuellar Y Vasallo Del Rey» — «Этот рыцарь — знаменосец Куэльяра и вассал короля». На аверсе находится изображение трехбашенного замка, окруженного каменной стеной с прямоугольной надвратной башней, заканчивающейся (как и стены) девятью прямоугольными зубцами с завершением в виде треугольника (три — на башне и по три — с каждой стороны от нее). Центральная башня замка ощутимо выше остальных; каждая из них завершается двумя зубцами той же формы, что и на внешней стене. По обеим сторонам от главной башни изображены две стилизованные геральдические лилии. По контуру выбита легенда: «Est Es El Seello Del Conceio De Cuéllar» — «Это — печать консехо Куэльяра»[423].
Детали, связанные с хранением и использованием печати, восстанавливаются на основе текста «Королевского фуэро». Ею скреплялись документы, издаваемые от имени общины, — грамоты консехо (cartas del concejo). Среди прочего к ним относились, например, разрешения на практику в городе, выдававшиеся врачам (físicos) и хирургам (maestros de las llagas)[424]. Хранение поручалось двум особым должностным лицам — «добрым людям» (omes bonos), которые должны были иметь по одной матрице каждый и лично, при обязательном присутствии обоих, прикладывать ее к документам, составлявшимся по решению консехо. Избирались эти должностные лица членами коллегии судей (алькальдов) и двенадцатью «добрыми людьми», представлявшими церковные приходы, которые располагались на территории общины (omes bonos de las collaciones)[425].
Важным знаком власти консехо была и «книга фуэро». Акт ее вручения должностному лицу в собрании консехо несомненно свидетельствовал о признании самостоятельности общины как элемента организации власти со стороны короля. Так и следует рассматривать подобный акт, имевший место в Сепульведе 29 мая 1300 г. В тот день в общем собрании от имени консехо «книга» была передана королевскому алькальду Рую Гонсалесу де Падилья, «чтобы он судил всех жителей Сепульведы и ее округи»[426]. Хотя мы не располагаем другими документами подобного рода, ясно, что аналогичный по содержанию ритуал был далеко не единственным в истории города.
Община имела непосредственное отношение не только к акту вручения «книги фуэро», но и к формированию ее содержания. Хотя при составлении свода местного права, как правило, использовались уже существовавшие модели, однако это отнюдь не означало полной идентичности правовых норм, действовавших в разных консехо. В текст всегда вносились коррективы и дополнения (последние нередко издавались в форме привилегий), а их содержание в той или иной мере учитывало позицию общины. В частности, подобное дополнение в форме привилегии было пожаловано Куэльяру в 1256 г. вместе с текстом «Королевского фуэро», и этот пример (при всей специфичности самого процесса «тиражирования» означенного свода в рамках законодательной политики Альфонсо X Мудрого[427]) отражает тенденцию, сложившуюся задолго до середины XIII в. и сохранявшуюся еще длительное время спустя[428]. Формировавшийся таким образом корпус местных норм признавался всеми субъектами права, в том числе и королевской властью, на что ясно указывают соответствующие отсылки как в куэльярских, так и в сепульведских документах[429].
Однако, насколько бы важным ни представлялось сказанное о положении консехо как самостоятельного элемента системы власти, оно не дает права для уверенной констатации факта о его соответствии модели муниципальных учреждений. Более того, некоторые данные наших источников дают серьезные основания для сомнений. Из них явствует, что режим хранения и использования знаков власти консехо контролировался отнюдь не общиной. Этим правом в своих интересах, в том числе сиюминутных, вызванных, например, острой нехваткой средств, пользовался король.
Один из таких примеров дает куэльярская грамота 1306 г. Среди прочего она содержит ответ короля Фернандо IV на жалобу консехо, причиной которой стало произвольное использование знамени и печати общины частным лицом, взявшим их в аренду, что причинило ей «многие тяготы». Отвечая консехо, король предложил передать указанные символы власти «…тому, кому сходом укажете»[430]. Сомнительно, чтобы это гарантировало от повторения злоупотреблений: ведь подобный порядок существовал и ранее.
Не менее показателен и режим хранения и использования еще одного символа власти общины — «книги фуэро». В Сепульведе эти мероприятия вменялись в обязанность не представителю консехо, а должностному лицу короны — королевскому алькальду. Кроме того, текст свода местного права скреплялся печатью не консехо, а короля, что недвусмысленно указывает на реальный источник властных прерогатив на территории общины. Без этой печати «книга фуэро» считалась недействительной, а судопроизводство по ее тексту невозможным. Сохранилось несколько обращений сепульведской общины к королю с просьбами о скреплении «книги фуэро» его печатью именно по этой причине[431].
Заметим, что среди знаков власти консехо отсутствовал ряд важнейших атрибутов, свойственных самоуправляющимся городам за-пиренейской Европы. Особенно значимым выглядит отсутствие упоминаний о сундуке для хранения местной казны и архива. Очевидно, такового просто не существовало. Эта небольшая деталь заставляет предположить, что в Куэльяре и Сепульведе не было ни муниципальной казны, ни муниципального архива (впервые он упоминается не ранее середины XVI в.[432]). Но тогда сомнительными представляются и факты наличия у консехо как элементов автономии в фискальной сфере, так и коллегиального органа местной власти, нуждавшегося в хранении соответствующих документов. На это же как будто указывает и отсутствие упоминаний о другом важном символе власти — здании для заседаний местных должностных лиц, т. е. ратуше. Во всяком случае, в обоих городах местные судьи-алькальды собирались либо на открытом месте, либо даже в частных домах[433].
Сказанное о знаках власти общины делает общую картину еще более противоречивой. В любом случае нет свидетельств в пользу тезиса о соответствии консехо модели муниципальных учреждений.
2. Основные категории должностных лиц, действовавших на территории консехо: статус, полномочия, характер связей с общиной
Свойственный консехо статус самостоятельного элемента системы власти определял те территориальные и правовые рамки, в которых осуществлял свои полномочия широкий круг должностных лиц. Все они были связаны с общиной уже в силу пребывания на ее территории. Однако это не дает права для их автоматического причисления к числу должностных лиц самого консехо: номенклатура функций и должностей, а также форм их связей с общиной отличалась разнообразием. Следует учесть, что на территории консехо действовали по меньшей мере три основные группы должностных лиц. Первая наиболее часто именуется в источниках «люди дворца» (omnes del Palatio). Вторую составляли апортельядо или оффициалы (aportellados, ofiçiales). Наконец, к третьей группе относились различные категории должностных лиц, представлявших интересы консехо по конкретным делам, — так называемые прокурадоры (procuradores), персонеро (personeros) и «добрые люди» (boni homines, ornes bonos (buenos)). В указанном порядке и будет дана характеристика их статуса и должностных функций.
Как видно из названия, по роду своей деятельности эти должностные лица были тесно связаны с институтами сеньориальной власти — дворцами. Некоторые ограниченные сведения о них дают тексты фуэро Сепульведы — краткого и пространного. «Дворец» предстает в них как чисто сеньориальное учреждение. Соответственно, вполне естественным выглядит тот факт, что статус и должностные обязанности связанных с ним лиц не являлись объектом прямого регулирования со стороны местного права: фуэро касались лишь путей урегулирования конфликтов, возникавших между «людьми дворца» и остальным населением консехо.
Сепульведский «дворец» существовал уже в конце XI в. В его пользу отчислялась часть судебных штрафов (так называемые Девятины — novenas) за некоторые преступления. В период пребывания сеньора в городе местный судья (iudex) должен был разделять с ним трапезу в помещении «дворца», не внося за это плату, в знак признания сеньориальной юрисдикции[434]. В XIII в. право иметь собственные «дворцы» в Сепульведе сохранялось лишь за двумя сеньорами — королем и сеговийским епископом. При этом за королевским «дворцом» было закреплено право на получение отчислений от судебных штрафов, взимавшихся за совершение особо тяжких преступлений — изнасилований, убийств и некоторых других[435]. Правда, аресты по этим делам осуществляли не «люди дворца», а сепульведские судьи (iuezes)[436], которые не входили в эту категорию. Те же судьи брали и судебные залоги при рассмотрении дел, в которых «люди дворца» фигурировали в качестве истцов или ответчиков[437].
Правда, ситуация постепенно менялась, и во второй половине XIII в. как в Сепульведе, так и в Куэльяре, в документах из архивов которого «люди дворца» чаще именуются «людьми королевского дома» (omnes de nuestra casa)[438], дела между ними и местными весино уже относились к компетенции местных судов и рассматривались по нормам местных фуэро. Вероятно, это свидетельствует об ограничении юрисдикции «дворца» к этому периоду и о некотором сближении в правовом отношении «людей дворца» с массой «весино». Однако масштабы этого сближения нельзя преувеличивать: некоторые из должностей, связанных с «дворцом», весино запрещалось занимать и в XIII в.
В Сепульведе к таковым относились должность королевского мэрино, следившего за соблюдением прямых сеньориальных прав короля на территории общины, а также сборщика «воротного сбора» (портазго) — портасгеро (как этот термин, так и название соответствующего платежа этимологически восходят к «puerta» — «ворота»)[439]. Мы не знаем, действовали ли подобные нормы в отношении куэльярских мэрино, однако характер их полномочий не свидетельствует о тесноте их связей с общиной. Мэрино всегда выступали лишь в роли прямых представителей короля. Они исполняли обязанности, непосредственно связанные с реализацией режима «coto» на территории общины, следя за взиманием судебных залогов и принимая к рассмотрению некоторые иски. Кроме того, в их ведении находилась защита территориальной юрисдикции королевской власти, в частности контроль над землями консехо, занимавшими пограничное положение, — уже упоминавшимися «exidos»[440].
Суммируя все сказанное о «людях дворца», следует заметить: несмотря на их несомненную связь с общиной, они не могут быть признаны ее должностными лицами. Общий характер их статуса как королевских и сеньориальных министериалов не подлежит сомнению. Ни по своим функциям, ни по формам контроля за их исполнением, ни, наконец, по принципам назначения на должности «люди дворца» не находились под влиянием консехо как института власти.
В сравнении с «людьми дворца» статус этих должностных лиц при ближайшем рассмотрении оказывается более гетерогенным по своему характеру. Так, даже самый поверхностный анализ источников указывает на их более тесные связи с общиной. Крайне показателен тот факт, что статус и должностные обязанности «апортельядо» довольно подробно отражены в текстах сводов местного права, а также дополнявших их нормативных актов. Но особенно важным представляется то, что круг лиц, назначаемых на эти должности (portiello del conçeio или ofiçio del conçeio), строго ограничивался местными весино, а консехо непосредственно влияло на назначение.
Сказанное справедливо для всех категорий «апортельядо» — алькальдов, судей, нотариев, альмутасенов, сайонов, альгуасилов и глашатаев[441]. Оно не утрачивает силы даже при учете значительных различий в ряде конкретных положений местного права Сепульведы и Куэльяра. Более того, существование этих различий указывает на достаточно тесную связь апортельядо с общиной и ее специфическими правовыми нормами.
Ритуал вступления этих должностных лиц в свои обязанности в обоих городах происходил в собрании консехо и сопровождался принесением клятвы на Евангелии. Правда, содержание этих клятв в Сепульведе и Куэльяре не было идентичным. Сепульведские апортельядо сразу после своего избрания в установленный для этого день — первое воскресенье после дня Св. Михаила — клялись в том, что будут неукоснительно соблюдать законы и установленные нормы судопроизводства, не изменяя им в силу личных обязательств перед родными и близкими. Здесь же перед лицом сограждан они брали обязательство сохранять верность общине[442]. Частичное исключение из правила делалось лишь для низшего слоя оффициалов — глашатаев (andadores) консехо, которые могли приносить клятву как в собрании общины, так и в совете алькальдов: главным был факт присяги.
Вместе с тем на глашатаев в полной мере распространялись все остальные нормы, касавшиеся указанной группы: избрание по жребию, четко установленный годичный срок полномочий (его увеличение допускалось лишь с согласия общины) и, наконец, недопущение к выборам выходцев из среды ремесленников. Эти принципы распространялись на всех сепульведских апортельядо, избранных как в городе, так и в пригороде (arraval)[443]. Есть все основания для утверждения о том, что сепульведские апортельядо составляли единый корпус должностных лиц, тесно связанных с консехо. В этом качестве они и упоминаются в ряде титулов пространного фуэро[444].
Несколько иной была ситуация в Куэльяре, обладавшем менее привилегированным местным правом. Здесь существовали все те же категории апортельядо, однако «Королевское фуэро» обязывало приносить клятву в собрании консехо лишь алькальдов. Формула клятвы немного отличалась, но включала те же основополагающие элементы, что и в Сепульведе. Алькальды клялись не допускать отступлений от норм местного права и обращаться к королю лишь в случае отсутствия в его тексте необходимых положений. Защищая интересы короля, они в равной степени брали на себя обязательство не посягать и на законные права рядовых сограждан — «pueblos»[445].
Судьи-алькальды занимали центральное место в среде апортельядо, что справедливо как для Куэльяра, так и для Сепульведы. В обоих городах они составляли коллегиальный орган власти — капитул (cabildo), действовавший на постоянной основе. Сепульведские алькальды должны были собираться по пятницам, а куэльярские — ежедневно, кроме праздничных и ярмарочных дней. «Королевское фуэро» устанавливает даже время суток для этих собраний, именовавшихся «corral de los alcaldes». С первого апреля до первого октября они должны были начинаться с утра и продолжаться до третьей мессы, а в остальное время года — с утра до полудня[446]. В этих заседаниях и рассматривалась основная часть судебных дел, возбуждавшихся в Сепульведе и Куэльяре. Именно алькальдам, а не «людям дворца» принадлежала решающая роль в системе судопроизводства консехо[447].
Институт алькальдов возник намного ранее XIII в. В Сепульведе он впервые упоминается в конце XI в., и уже тогда его члены были наделены первыми привилегиями: они освобождались от внесения наиболее тяжкой из повинностей — фасендеры (fazendera)[448]. Пространное фуэро сохранило это положение и дополнило его множеством новых деталей. Согласно его нормам сепульведские алькальды, как, впрочем, и судьи (о последних будет подробно сказано ниже), должны были избираться от городских и пригородных приходов (collation) по месту жительства. В ходе выборов нельзя было оказывать давление на присутствовавших при жеребьевке и пользоваться помощью влиятельных родственников, а также короля или другого сеньора. Алькальдию нельзя было продавать, покупать и передавать по наследству. Круг претендентов ограничивался лицами, постоянно проживавшими в городе или пригороде и владевшими боевым конем. Ясно, что этим критериям удовлетворяли лишь местные рыцари[449].
В Куэльяре сложилась несколько иная система назначения алькальдов. Формально она коренным образом отличалась от принятой в Сепульведе. «Королевское фуэро» не предусматривало выборности этой должности, и алькальды напрямую назначались королем[450]. Но и куэльярские алькальды были тесно связаны с общиной. Все известные нам по документам алькальды были куэльярцами по происхождению[451]. Кроме того, алькальды Куэльяра нередко выступали от имени своего консехо (en boz de concejo). В частности, подобно тому как в Сепульведе капитул алькальдов принимал клятву при вступлении в должность глашатаев, в Куэльяре тот же орган выполнял подобные функции применительно к другим должностным лицам — сторожам общинных выпасов (montaneros) и огороженных пастбищ (defeseros), действуя от имени общины[452].
Более того, судя по куэльярским документам, различия в нормах местного права во многом нивелировались королевскими привилегиями. По мере их предоставления статус куэльярских алькальдов все более сближался со статусом сепульведских алькольдов. Так, хотя «Королевское фуэро» не закрепляло права принятия алькальдии лишь за рыцарями, эта норма была введена в Куэльяре привилегией Альфонсо X в 1264 г. Особые права получили прямые вассалы короля. Тогда же куэльярские алькальды получили и еще одно общее с сепульведскими коллегами право — на получение доли судебных платежей (caloñas)[453]. В дальнейшем, в 1304 г., король Фернандо IV признал за Куэльяром права иметь назначаемых в собрании консехо судей и алькальдов «по фуэро», как это было и в Сепульведе, а в 1306 г. окончательно узаконил эту процедуру. Возможно, такой порядок де-факто установился ранее указанного времени[454].
Сказанное об алькальдах во многом может быть распространено и на характеристику статуса другого должностного лица, также занятого судебными функциями и теснейшим образом связанного с алькальдами, — судью (iuez)[455]. Одно из положений пространного фуэро Сепульведы даже позволяет предположить, что в этом городе судьями назначались лишь лица, ранее занимавшие должность алькальда[456]. На ту же близость статусов указывают и сходные причины отстранения от исполнения должностных обязанностей, прежде всего пристрастность при вынесении приговоров и подтасовка судебных доказательств[457].
Тем не менее были и значительные отличия. Прежде всего: если должность алькальда была коллегиальной[458], то судьи всегда осуществляли свои полномочия индивидуально. Далее: они, несомненно, занимали более высокое положение и были фактическими председателями капитула алькальдов. Кроме того, в обязанности судей входили и военные функции: как уже говорилось, пространное фуэро Сепульведы закрепляло за судьями главенство в местном ополчении[459]. Наконец, в качестве вознаграждения судьи получали не только отчисления от сумм судебных штрафов, как алькальды, но и фиксированную плату — «soldada» — за службу консехо[460]. Указания на характер этой службы являются свидетельством тесной связи судей с общиной.
«Королевское фуэро» уделяет регламентации статуса судьи гораздо меньшее внимание. Но и те ограниченные данные, которые имеются в нашем распоряжении, позволяют констатировать почти полную идентичность статуса куэльярских судей со статусом сепульведских коллег. В их обязанности также входил постоянный контакт с алькальдами: в частности, это касалось процедуры взятия судебного залога. Судьи Куэльяра в той же мере действовали на индивидуальной основе. Их решения (mandamientos) имели особую силу, а за их нарушение уплачивался судебный штраф — «репа»[461].
Как и их коллеги в Сепульведе, куэльярские судьи более тесно, чем алькальды, контактировали с королем. Они даже взимали штрафы, прямо причитавшиеся монарху[462]. Однако это не означало отсутствия или наличия у них связей с общиной. По всей видимости, подобно алькальдам, они получали свою должность в результате выборов. Такой порядок по просьбе консехо был санкционирован упоминавшейся выше привилегией короля Фернандо IV (1304 г.)[463]. Но наши данные позволяют предположить, что эта норма действовала и ранее. Во всяком случае, единственный куэльярский судья, имя которого нам известно, был уроженцем Куэльяра и принадлежал к влиятельной рыцарской фамилии[464].
Непосредственно после описания статуса алькальдов и судей следует сказать о следующей за ними по значению одной категории апортельядо — городских писцов, или нотариев (escribanos publicos, notarios). Этот порядок не случаен: он соответствует порядку перечисления должностей в 178-м титуле пространного фуэро Сепульведы, который регламентирует нормы вступления оффициалов в должностные обязанности. Согласно ему нотарии приносили клятву вслед за судьей и алькальдами перед альмутасеном и сайоном[465], что, несомненно, свидетельствует о достаточно высоком положении городских нотариев в среде оффициалов. Конкретные данные наших источников подтверждают это мнение.
Должность городского писца — эскрибания (escribanía) — была одной из наиболее важных на территории консехо. Правда, в отличие от судей и алькальдов, нотарий, по-видимому, мог избираться и из лиц, не принадлежавших к рыцарскому сословию: указания на обратное отсутствуют. В круг его обязанностей входили не только составление и верификация частных и публичных актов, что было одной из центральных (и, замечу, наиболее доходных) функций в системе управления на местах, но и активное участие в судопроизводстве. В Сепульведе именно писцы зачитывали соответствовавшие случаю нормы фуэро в ходе рассмотрения дел[466]. Но еще более важной задачей лиц, занимавших эскрибанию, было документальное оформление решений собраний консехо: характер этих собраний, как будет показано ниже, ставил писца-нотария в положение не только фиксатора, но и, в значительной мере, фактического интерпретатора воли общины.
Если в Сепульведе, судя по данным пространного фуэро, назначение и введение в должность нотария происходило в собрании консехо, то в Куэльяре эскрибания находилась под прямым контролем короля. Он не только назначал этих должностных лиц, но и устанавливал плату за оказываемые ими услуги. «Королевское фуэро» подробно регламентировало все стороны деятельности нотариев — от составления частных актов и оформления судебных постановлений до решения вопроса о подлинности того или иного документа. Подготовив грамоту в соответствии с установленным формуляром, нотарий должен был поставить на ней свой знак (señal). Мы хорошо знаем об этом и из многочисленных сохранившихся актов, заверенных куэльярскими писцами[467].
Куэльярские нотарии были монополистами в своей сфере: они составляли акты для всех категорий жителей города и округи вне зависимости от их социальной и конфессиональной принадлежности, о чем говорилось в местных законах. Особенно принципиален тот факт, что одни и те же лица фигурируют в качестве писцов в документах, касающихся как мирян, так и духовенства. Следовательно, даже весьма значительная власть сеговийского епископа не предполагала права назначения нотариев и документы от имени духовных лиц составлялись и верифицировались лишь писцами консехо[468].
Приведенные данные могли бы свидетельствовать об абсолютности прерогатив королевской власти в назначении в Куэльяре городских писцов и контроле за их деятельностью. Однако, как и для алькальдов, реальная ситуация в Куэльяре была гораздо менее однозначной. Даже «Королевское фуэро», трактующее эскрибанию как сферу монопольного ведения короля и сеньора, оговаривает жесткую связь нотария с определенной территорией: нотарий имел отношение лишь к документам, касавшимся местных жителей, но не уроженцев других мест[469].
Причины введения в текст фуэро подобной нормы вполне естественны и понятны. Они продиктованы стремлением законодателя четко разграничить территории ведения различных писцов во избежание путаницы и конфликтов между ними. Вместе с тем необходимо учесть и логическое следствие введения этой меры — совпадение границ района, на который распространялись полномочия нотариев, с границами консехо как территориальной единицы. Для королевской власти оказывалось наиболее целесообразным назначать городских писцов из числа местных жителей, т. е. членов соответствующей общины.
Данные, которыми мы обладаем о куэльярских нотариях XIII — середины XIV в., полностью подтверждают подобное предположение. Показательно, что в королевских грамотах, адресованных консехо Куэльяра, действовавшие в городе писцы неоднократно именуются «писцами консехо» (escribano del conçeio), т. е. так же, как и в Сепульведе. Королевская должность постепенно срасталась с территориальной общиной. Этот процесс имел закономерное завершение: с начала XIV в. консехо начало выдвигать претензии на включение нотариев в число должностных лиц, назначаемых при его непосредственном участии[470]. Вне зависимости от результата подобных требований факт их появления в куэльярских актах выглядит весьма симптоматичным: жесткие и однозначные положения «Королевского фуэро», касавшиеся городских писцов, не могли воспрепятствовать установлению тесной связи этих должностных лиц с общиной.
О статусе и должностных обязанностях других категорий апортельядо, прежде всего альмутасенов (almutaçen) (смотрителей мер и весов), сайонов (sayones) и глашатаев (andador), наши источники сообщают немногое. Мы знаем лишь, что все они назначались из местных жителей, статус которых никак не связывался с признаками рыцарского сословия. Очевидно, это свидетельствует о невысоком положении названных оффициалов, в особенности глашатая (о специфике акта его введения в должность говорилось выше)[471]. К этому можно добавить лишь единичное указание на обязанности сайона в «Королевском фуэро». Наряду с мэрино («человеком дворца»), он должен был передавать кредитору сумму, взятую у задержавшего долг должника, т. е. действовал в роли судебного исполнителя[472].
Кроме альмутасена, сайона и глашатая, к низшей части апортельядо, вероятно, принадлежали и так называемые альгуасилы. Их статус и должностные обязанности не получили отражения в сводах местного права Сепульведы и Куэльяра, но они нередко упоминаются в одном ряду с алькальдами и другими должностными лицами, принадлежность которых к оффициалам несомненна. Кроме того, одна из куэльярских привилегий, датируемая 1306 г., предоставляла общине право назначать альгуасилов в том же порядке, что и алькальдов, — в собраниях консехо[473].
Завершая разговор о нижней страте апортельядо, нельзя не указать на группу должностных лиц, формально не относившихся к их числу, однако весьма близких к ним по статусу. Мы имеем в виду сторожей полей и пастбищ, существовавших в Сепульведе и в Куэльяре. Речь идет о сторожах огороженных пастбищ — дефесеро (defeseros) и сторожах выпасов — монтанеро (montaneros), упоминаемых в куэльярских актах[474]. Этот перечень следует дополнить указаниями пространного фуэро Сепульведы. В нем регламентируются близкие по характеру должностные обязанности сторожей виноградников — виньядеро (vinnaderos) и полей — мессегеро (messegueros)[475]. В задачи сторожей всех названных категорий входили вооруженная охрана порученных им угодий, а также взимание штрафов за нарушение права пользования ими. Подобно сепульведским глашатаям, в Куэльяре они были обязаны приносить клятву при вступлении в должность, которую от имени консехо принимали алькальды. О порядке назначения этих должностных лиц наши источники не сообщают, однако их тесная взаимосвязь с общиной не вызывает сомнений.
Все изложенное выше подтверждает реальность факта, который был констатирован применительно к каждой категории апортельядо: в отличие от «людей дворца», они были связаны с общиной тесными узами. Однако в статусе куэльярских и сепульведских оффициалов прослеживаются и аспекты иного рода, которые препятствуют их характеристике как должностных лиц консехо.
Первым из этих аспектов является терминологический. Он проявляется уже применительно к самому понятию (aportellados). В тексте пространного фуэро Сепульведы под ним подразумевается не только особая категория должностных лиц, но и люди, лично зависимые от светских или духовных сеньоров. Многое об их статусе говорит уже характер исполняемой службы: в числе подобных апортельядо упоминаются пастухи (pastores), мельники (molineros), пахари (yuveros), огородники (ortellanos), пасечники (colmeneros) и др.[476]
Все эти лица нередко проживали в доме своего господина, составляя его челядь (paniaguados). Их статус не был абсолютно идентичным, однако в любом случае он определялся сословной принадлежностью сеньора. В соответствии с этим критерием в наиболее привилегированном положении находились зависимые люди рыцарей. Нередко они освобождались от внесения ряда основных королевских и сеньориальных платежей, взимаемых на территории консехо. Однако сэкономленные таким образом суммы поступали в распоряжение не слуги, а его хозяина, который расходовал их согласно своим потребностям[477]. Добавим к этому еще и тот факт, что даже плата, полагавшаяся слугам и названным выше должностным лицам, в наших источниках именуется одинаково — «soldada»[478].
Продолжая терминологический экскурс, нельзя не обратить внимание и на происхождение некоторых наименований должностей-«portiellos». Наиболее красноречивым в этом смысле представляется пример сайона. Лица, именуемые таким образом, упоминаются в наиболее раннем памятнике законодательства вестготских королей — эдикте короля Эйриха (467–485) (ок. 475 г.)[479]. В первоначальном виде они частично сохранились в виде палимпсеста, а впоследствии (иногда — интерполированные) в несколько переработанном оказались включенными в вестготский судебник — «Книгу приговоров» («Вестготская правда»). Интересующий нас закон (Fr. Par. 311 или LI. V.3.2) недвусмысленно указывает на статус «sagiones» этого времени как военных клиентов, вооружаемых за счет господина и связанных с ним узами пожизненной зависимости. В законе характер этой зависимости квалифицируется римско-правовым понятием патроната, хотя термин «сайон» имеет готское происхождение[480].
Норма, регламентировавшая положение сайона как военного клиента, вошла и в старокастильскую версию «Книги приговоров» «Фуэро Хузго» («Fuero Juzgo»), созданную в середине XIII в. по указанию короля Альфонсо X. Но еще более интересен тот факт, что эта норма почти дословно повторена и в «Королевском фуэро», с той лишь разницей, что вместо сайона в роли военного клиента фигурирует уже упоминавшийся выше мэрино[481]. Очевидно, что статусы сайона и мэрино надо рассматривать как достаточно близкие по своим истокам. Между тем, как указывалось выше, мэрино был королевским министериалом на территории консехо, «человеком дворца», и никогда не рассматривался как должностное лицо общины.
Не случайно в источниках X–XI вв. должность сайона была настолько тесно связана с сеньориальным режимом, что даже предоставление иммунитетных прав почти никогда не обходилось без освобождения от опеки сайона и внесения ему особой платы — «saionicium», или «saionia». Отметим, что упоминания о сайонах этого времени постоянно соседствуют с упоминаниями о судьях, действовавших и в системе консехо. В эпоху раннего Средневековья они предстают как сеньориальные или королевские министериалы, пусть и более высокого, чем сайоны, статуса. Судебное заседание под председательством судей (iudices) и при участии сайона в качестве судебного исполнителя длительное время являлось основным судебным институтом как на землях кастильского графа, так и на территориях, непосредственно контролируемых королями Астурии и Леона[482].
Некоторые важные замечания терминологического характера можно сделать и в отношении понятия «alcaldes». Разумеется, первоначальный арабский смысл этого термина претерпел существенные изменения, но нельзя забывать, что он был заимствован из правовой практики аль-Андалуса, не знавшей муниципальной организации. Судьи («кади»; отсюда — «alcalde») мусульманской Испании назначались правителем и осуществляли свои полномочия от его имени[483]. Подобно им, алькальды Кастилии и Леона в XIII в. выступали как должностные лица королевского суда, назначенные монархом[484].
В частности, подобный пример содержит текст «Песни о моем Сиде». В заседании суда кортесов в Толедо, созванного для рассмотрения жалобы Сида по поводу его оскорбления каррионскими инфантами Фернандо и Диего, дело рассматривают алькальды. Они назначены королем из числа его знатных вассалов, не входящих в противостоящие друг другу группировки (vandos), руководимые Сидом и инфантами (заметим: в качестве судебных заседателей при слушании дела выступают «добрые люди двора» — omnes bonos de la cort)[485].
Анализ терминологии не может служить исчерпывающим доказательством. Однако он создает почву для серьезных сомнений, и слишком многое в наших источниках подтверждает эти сомнения. Так, говоря об алькальдах, следует обратить внимание на тот факт, что в Сепульведе наряду с ними действовали и выполняли аналогичные функции должностные лица, к назначению которых местное консехо не имело никакого отношения. Речь идет о хурадо (iurados)[486]. Пространное фуэро Сепульведы ничего не говорит об их избрании и принесении ими клятвы в собрании консехо. «Королевское фуэро» предусматривает прямое назначение этих должностных лиц королем[487].
В ряде положений фуэро апортельядо, прежде всего те же алькальды и судья, выглядят более тесно связанными с королем как его министериалы, чем с собственной общиной. Это касается, в частности, круга дел, при разборе которых алькальды выступали в качестве первой королевской судебной инстанции, решая вопрос об апелляциях в вышестоящие суды короны (alçada por'al rey). Показательно, что и жалобы на злоупотребления со стороны алькальдов (как и судей) в ходе судебных разбирательств должны были поступать королю, а назначившая их община не играла в этом случае никакой роли[488]. Кроме того, алькальды чаще других должностных лиц упоминаются в связи с взиманием залогов по делам, напрямую относившимся к сеньориальной юрисдикции, т. е. к режиму «coto». Не случайно в одном из титулов пространного фуэро Сепульведы для алькальдов устанавливаются те же формы ответственности, что и для классического типа министериала — майордома[489].
Не менее значимыми были признаки того же, министериального, статуса в должности судьи. Выше мы уже обращали внимание на тесную связь последнего с сеньориальным палацием. Добавим к этому, что весьма показателен факт отчислений от сумм судебных штрафов в пользу названного апортельядо: эти отчисления, как правило, делались от доли короля или сеньора. Таким же образом, от причитавшихся им платежей выделялись средства и на оплату (soldada) судьи[490]. Наконец, в том же качестве министериала судья должен был рассматривать правомерность претензий лиц, получивших от короля-сеньора часть принадлежавших ему прав в рамках вассальных отношений[491].
Но особенно показательными выглядят некоторые элементы статуса городского писца, ставящие под сомнение самые основы взглядов на апортельядо как муниципальных магистратов. Напомним, что в Сепульведе нотарии должны были избираться общиной и приносить ей клятву на верность. Между тем некоторые документы из сепульведского архива противоречат описанному порядку. Так, в акте, изданном от имени консехо и датированном 1305 г., в качестве составителя документа фигурирует отнюдь не писец консехо, а нотарий, получивший права от некоего частного лица — Педро Гонсалеса, которому их пожаловал король[492].
Ситуацию проясняет другой документ, относящийся к более позднему времени. В июне 1335 г. Альфонсо XI (1312–1350), отвечая на жалобу консехо, сообщал сепульведцам, что он своей властью передал все эскрибании в королевстве в аренду, поскольку нуждался в деньгах для строительства флота (мы знаем, что в это время шла подготовка к походу на Альхесирас). Сепульведская эскрибания была передана на правах откупа некоему Хуану Фернандесу из Овьедо, который и назначал в Сепульведе писцов, а также получал доходы, причитавшиеся за оказываемые нотариями услуги. В итоге король удовлетворил просьбу консехо и вернул ему эскрибанию, признав неправомерность своих действий[493]. Однако община не была гарантирована от повторения подобного в будущем: ведь, как мы видели, изъятие эскрибании у консехо происходило не впервые.
Положение писцов-апортельядо в Сепульведе было весьма близким к положению их куэльярских коллег, где изначально законодательно был установлен порядок назначения этих должностных лиц королем, хотя городские нотарии в XIII в. именовались «писцами консехо»[494]. Почти все нотарии, фигурирующие в куэльярских документах XIII — середины XIV в. (так же, впрочем, как и в более поздних), получали полномочия не от консехо, а от частных лиц, которые, в свою очередь, приобрели их от короля на правах аренды.
Как свою прерогативу короли рассматривали и другую должность — альмотасена. Если они и соглашались на временную передачу консехо контроля над ней, то это бывало вызвано исключительными обстоятельствами. И здесь опять же наиболее красноречивым представляется пример Сепульведы. Около 1252 г. город посетил Альфонсо X. По-видимому, собравшееся консехо выразило явное недовольство лицами, получившими в аренду эталоны мер и весов. Монарх был вынужден уступить его просьбе и согласиться на назначение в качестве альмутасена человека от консехо (un omne bono). Он должен был назначаться на годичный срок в собрании общины, хранить эталоны, контролировать следование им при торговле, взимать штрафы за пользование фальшивыми мерами и весами, а также взимать некоторые королевские платежи и получать за это соответствующую плату. Однако при всем этом его статус определялся чертами экстраординарности: «добрый человек» лишь исполнял обязанности, действуя «рог almotacén» — за альмутасена. Насколько долго сохранялась норма, установленная королевской грамотой, нам неизвестно[495].
Последний по порядку (но не последний по значению) аргумент в пользу тезиса о необоснованности квалификации апортельядо как должностных лиц консехо касается форм представительства интересов общины вовне. В роли таких представителей ни в одном из известных нам источников не фигурируют оффициалы, действовавшие в рамках своих должностных обязанностей. От имени консехо перед королем или сеньором выступали совсем не они, а назначенные для каждого конкретного случая лица. Категории этих представителей будут подробно рассмотрены ниже. Здесь же обратим внимание лишь на сам факт, отраженный как в сепульведских[496], так и в куэльярских актах.
Так, в 1304 г., жалуя комплекс податных привилегий куэльярскому монастырю Св. Клары, Фернандо IV предусмотрел, что в случае их нарушения в королевский суд персонально должны будут прибыть в качестве представителей сторон процесса местные апортельядо, а особо от них — уполномоченный консехо (personero del conçejo)[497]. Таким образом, в отсутствии права представлять интересы консехо по долгу службы назначаемые королем, пусть и при активном участии местной общины, куэльярские оффициалы ничем не отличались от своих сепульведских коллег, при назначении которых консехо должно было играть несравненно более активную роль.
На наш взгляд, все отмеченные противоречия в статусе сепульведских и куэльярских апортельядо могут быть объяснены только тем, что в ведении консехо находилась не должность, а лишь право апробации конкретной кандидатуры министериала, представлявшего короля и сеньора на территории общины. Важно было, чтобы этот человек, действуя в пределах своих полномочий, по возможности не ущемлял интересов консехо: негативные примеры подобного рода содержатся в ряде использованных нами актов[498].
Поэтому совершенно не случайным представляются попытки куэльярской общины добиться королевской санкции на выдвижения кандидатур некоторых основных категорий апортельядо (прежде всего алькальдов) в своем собрании подобно тому, как это имело место в Сепульведе. Заметим, что и в этом случае право назначения оставалось за королем, и формальным основанием для вступления в должность оффициала выступало не решение схода, а выданная королем соответствующая грамота. Однако при всей своей ограниченности такой вариант представлялся гораздо более приемлемым для общины, опасавшейся передачи реальных властных полномочий на своей территории лицам с одиозной репутацией, пусть и принадлежавшим к местным весино. И мы знаем, что на какое-то время куэльярцам удалось добиться желаемого: королевской привилегией 1306 г. был установлен именно такой порядок[499].
В результате апортельядо, подобно «людям дворца», не могут быть признаны должностными лицами консехо. Как и первые, они были лишь министериалами, с той лишь разницей, что в силу своих обязанностей, происхождения и места жительства «апортельядо» были связаны со своей общиной гораздо более прочными узами.
Наряду с «людьми дворца» и апортельядо в известных нам источниках упоминается еще одна группа должностных лиц, а именно разные категории представителей, назначаемых для выполнения постановлений сходов специально в каждом конкретном случае — «ad hoc».
Чаще всего в этом качестве фигурируют «добрые люди»[500]. В период раннего Средневековья этот институт прослеживается едва ли не во всех регионах европейского Запада. И везде «добрые люди» чаще всего выступали в роли заседателей местных судов. В более широком смысле их деятельность распространялась на сферу, затрагивавшую конкретные материальные интересы. Поэтому они назначались из числа состоятельных людей с положительной репутацией, пользовавшихся доверием окружающих и способных за собственный счет возместить потенциально возможный ущерб. При этом «добрые люди» никогда не осуществляли своих полномочий на постоянной основе: с решением поставленной перед ними задачи эти полномочия автоматически слагались.
В частности, Ж. Дюби рассматривал исчезновение «добрых людей» из системы местного (прежде всего графского) судопроизводства французской области Маконэ как важный признак становления свойственной феодальному строю системы частной судебной власти в этом регионе. Там в начале XI в. феодальные частные суды сменили дофеодальные публичные. Однако в Кастилии и Леоне институт «добрых людей» действовал и позднее этого времени, в феодальную эпоху. Он сохранил прежние функции и принципы комплектования. Так же как и за Пиренеями, «добрые люди» не были четко связаны с какой-либо социальной или сословной группой. Все определялось ситуацией, в которой они выдвигались.
Так, «добрые люди» могли быть представителями светской знати. В частности, в «Песне о моем Сиде» в качестве судебных заседателей при рассмотрении тяжбы Сида с каррионскими инфантами фигурируют «добрые люди двора»: незнатные не могли бы выносить решений в конфликте знатных[501]. Сходным образом «добрые люди» выдвигались и из среды духовенства. В изученных нами источниках упоминаются, например, «добрые люди из клириков» (ornes buenos clérigos)[502]. Наконец, если в дело вовлекались люди невысокого социального статуса, то и уровень «добрых людей» был соответственным: пространное фуэро среди прочего упоминает о «добрых людях, несших королевскую фасендеру (платеж, относившийся к категории непривилегированных)»[503]. В любом случае нет оснований для жесткой связи описываемого института ни с консехо как с учреждением, ни с его социальной верхушкой, как это иногда делается в литературе.
Выдвигая «добрых людей», территориальная община руководствовалась теми же принципами, которые отличали этот институт в целом[504]. Их роль в системе власти, прежде всего в судебной и фискальной сферах, следует признать весьма значительной. Так, по данным пространного фуэро Сепульведы, мнение «добрых людей» играло существенную роль в ходе судебных заседаний[505]. В их присутствии взимались некоторые судебные штрафы. Они участвовали в назначении алькальдов, а также выступали в роли третейских судей — «алькальдов по соглашению» (alcaldes de abenencia)[506]. Помимо этого, собиравшиеся по приходам «добрые люди» из своей среды избирали сборщиков десятины — «терсеро» (terçeros)[507]. Наконец, одной из важнейших функций, упоминаемой главным образом в документальных источниках, было участие «добрых людей» от консехо в установлении границ пастбищ, расположенных между двумя соседними консехо[508].
Близкая по своей сути ситуация наблюдалась и в Куэльяре. Его «Королевское фуэро» предусматривало такое же широкое участие «добрых людей» в регулировании судебной и фискальной систем, как и в Сепульведе. Из их числа назначались заместители временно выбывших алькальдов[509], а в случае отвода состава суда одной из соперничавших сторон в их присутствии должны были обосновываться претензии. Они участвовали в судебном следствии (pesquisa) и в оценке нанесенного ущерба. Перед их лицом и под их контролем устанавливалась опека над сиротами и объявлялось о признании отцом внебрачного сына. Наконец, как и в Сепульведе, «добрые люди» в Куэльяре должны были разбирать поземельные конфликты и устанавливать межевые знаки[510]. Данные актов добавляют к этому перечню функций принятие отчета сторожей огороженных пастбищ и пустошей о суммах собранных ими штрафов[511]. Кроме того, некоторое время «добрые люди» должны были собирать судебные платежи (calonnas) и контролировать их использование для ремонта городских укреплений (в том же документе 1264 г. упоминается и «терсеро» — должность, которую в Сепульведе занимали выборные из числа «добрых людей»)[512].
В конце XIII в., в период ослабления королевской власти, совпавший с малолетством короля Фернандо IV, города попытались добиться полной передачи права сбора королевских платежей своим «добрым людям». Хотя формально это требование и было удовлетворено, оно не стало широко распространенной практикой[513]. Сколь бы часто «добрые люди» ни привлекались к сбору платежей, не они, а другие должностные лица заняли центральное место в этой сфере. Мы имеем в виду различные категории сборщиков-арендаторов и субарендаторов платежей — «cogedores» или «sobrecogedores». К их назначению консехо не имело отношения: свои полномочия они получали от откупщиков-арендаторов королевских платежей[514]. Таким образом, значение «добрых людей» не следует преувеличивать.
Помимо уже описанных должностных лиц, община могла выдвигать от своего имени и другие категории уполномоченных — персонеро и прокурадоров. В Сепульведе первые упоминания о персонеро содержатся в грамоте 1258 г.: некие дон Диего, дон Хуан Мигель и дон Яге в качестве персонеро представляли интересы сепульведской общины в переговорах с епископом Сеговии доном Рамоном, сеньором соседнего с Сепульведой города Риасы. Переговоры велись о нормах совместного пользования угодьями, примыкавшими к общей границе двух общин, и завершились они соглашением, впоследствии подтвержденным королем. Что касается сепульведских прокурадоров, то в этом качестве некие Руй Перес и Альфонсо Диас передали в 1335 г. королю Альфонсо XI просьбу о возвращении Сепульведе права эскрибании.
О куэльярских персонеро и прокурадорах мы знаем гораздо больше. Первые фигурировали в актах в качестве представителей своей общины в королевском суде при решении вопроса о нарушении податных льгот. Они же перед лицом короля просили от имени сограждан об изменениях в невыгодных для консехо порядке и нормах взимания платежей, а также о восстановлении нарушенных прав общины[515]. Наконец, они представляли свое консехо в кортесах[516]. Заметим, что «Королевское фуэро» уделяет значительное внимание регламентации статуса персонеро и содержанию специального документа, подтверждавшего права последних, — «carta de personería» (о факте ее предъявления королю от имени консехо Куэльяра упоминается в одном из актов, составленном в середине XIV в.[517]).
Но текст фуэро отнюдь не связывает институт персонеро исключительно с консехо. Помимо общин, персонеро могли представлять и другие учреждения, корпорации и даже частных лиц в судебных инстанциях[518]. Многочисленные примеры содержатся в куэльярских документах. Чаще всего речь идет о представителях церковных учреждений — монастырей, капитула городских клириков и т. д.[519] Таким образом, персонерия консехо была лишь частным случаем проявления общей закономерности.
Статус и функции прокурадоров общины имели много общего с таковыми у персонеро. Вместе с тем имеющиеся у нас данные позволяют предположить, что права первых были более широкими. Так, прокурадоры выдвигались в ситуациях, когда для защиты интересов общины требовалось задействовать личные связи и влияние, и назначались преимущественно из числа наиболее влиятельных лиц, проживавших в городе. Возможно, в основном это были рыцари по происхождению, служившие в аппарате королевской администрации. По крайней мере, об этом факте четко известно из комплекса документов, датируемых началом 40-х годов XIV в., где прокурадором консехо назван рыцарь «Педро Феррандес, сын дона Феррандо из Куэльяра», королевский нотарий, а затем алькальд[520].
Институт прокурадоров также не был прерогативой исключительно консехо. Подобных представителей могли выдвигать и иные субъекты, в том числе уже упоминавшиеся церковные учреждения. Более того, этим правом пользовались даже сообщества, возникшие лишь в силу временной общности интересов в конкретном деле. Так, конфликт капитулов приходских клириков Сеговии и Куэльяра с епископом Сеговии стал причиной совместного делегирования procuratores в Рим в 1249 г. После решения конфликта существование союза капитулов потеряло смысл[521].
Все сказанное о представителях консехо в конкретных делах свидетельствует, что их следует рассматривать в качестве настоящих должностных лиц общины. Однако их статус и функции не соответствовали критериям коллегиального органа местной власти, свойственного свободным городским институтам. В отличие от положения должностных лиц муниципальных учреждений положение представителей консехо не отличалось определенностью, а конкретный спектр составлявших его элементов зависел главным образом от потребностей момента. В этом смысле особенно показательны случаи, когда от имени общины действовали лица, не имевшие особого статуса представителя консехо. Речь идет о местных рыцарях, иногда представлявших интересы сограждан лишь на основании принадлежности к своей сословной группе[522].
Итак, какими бы широкими ни были подчас функции представителей консехо, нельзя выделить ни одной, пусть даже ограниченной, сферы в системе власти, которая на постоянной основе регулировалась бы общиной.
3. Собрания консехо и их роль в системе местной власти
В отсутствие коллегиального органа местной власти кастильская территориальная община могла выразить общую волю своих членов лишь посредством сходов, которые — подчеркнем это особо — в наших источниках также именуются conçejo. Вопреки существующим представлениям, подобные собрания созывались далеко не регулярно. Ни в сводах местного права, ни в документах не говорится о строгой периодичности их проведения[523]. Имеются лишь указания на день недели, наиболее приемлемый для проведения сходов, — воскресенье[524]. Эта норма вполне объяснима. Воскресный день был свободен от повседневных трудов, а время начала собрания легко увязывалось с окончанием мессы: не случайно местом сбора нередко становились площади близ городских церквей, а о созыве оповещал звон церковных колоколов[525].
Действительно, ряд сходов консехо Куэльяра и Сепульведы, судя по документам, проводился в воскресенье[526]. Но есть и другие примеры. Так, в ноябре 1340 г. днем собрания общины Куэльяра стал вторник. Этот, явно неудобный, день был избран не случайно: он совпал с прибытием в город сборщика королевских платежей Альфонсо Переса из Медины-дель-Кампо, желавшего говорить с куэльярцами[527]. Подобным же образом в мае 1346 г. консехо, собравшись в воскресенье, готово было продолжить собрание и в понедельник: для этого требовалось лишь согласие королевского арбалетчика Хуана Десколя, приехавшего для взыскания недоимок по королевской фонсадере[528]. Когда же в город являлся король, соблюдение фиксированного дня сходов становилось и вовсе невозможным. Например, в октябре 1257 г. консехо Сепульведы, воспользовавшись прибытием короля Альфонсо X для обсуждения ряда важных вопросов, собралось немедленно — день приезда короля пришелся на вторник[529].
Разумеется, все приведенные примеры связаны с экстраординарными моментами в жизни общины. Однако, насколько нам известно, сопоставимым характером отличались и другие причины созыва сходов. Последние можно подразделить на пять основных групп:
1. Выдвижение обвинений по особо тяжким преступлениям, направленным против личности; оправдание подозреваемых в их совершении при наличии достаточных оснований: заключение перемирия между враждующими и дела о его нарушении; рассмотрение случаев троекратной неявки в суд по приказу алькальдов; вызов на судебный поединок по обвинению в нанесении увечий или оправдание подозреваемого; выдвижение обвинения в изнасиловании женщины при возможности обвиняемого оправдаться клятвой[530].
2. Взимание некоторых категорий судебных платежей, а также судебных залогов[531].
3. Рассмотрение конфликтов в сфере землевладения и землепользования; устранение причин, способных привести к их возникновению: основание новых поселений на территории консехо и снос деревень, построенных незаконно; заключение перемирия между враждующими консехо по вопросу о границе; размещение новых поселенцев в пределах округи; тяжбы между соседями по вопросам собственности; выдвижение обвинений в нарушении режима пользования общинными угодьями; регулирование режима выпаса скота, перегоняемого через территорию консехо; утверждение порядка передачи земель из фонда общины (сама передача, по-видимому, производилась сеньором); изъятие владений у лиц, не принадлежавших к числу весино; скрепление актов купли и продажи владений; признание прав незаконного сына его отцом; рассмотрение исков между горожанами и сельскими жителями; оглашение завещаний; выдвижение представителей консехо при проведении межеваний, а также принятие обращений к королю и сеньору по этим вопросам[532].
4. Урегулирование конфликтов в вопросах взимания платежей или устранение причин для их возникновения: раздел «монтазго» (плата за пользование пастбищами) между членами консехо; оглашение королевских указов о взимании платежей и недоимок по ним, а также о процедуре этого процесса; утверждение обращений к королю и его должностным лицам по фискальным вопросам; выдвижение мнений о составе группы лиц, пользующихся фискальными льготами, и о мерах по обеспечению этих льгот[533].
5. Административная сфера: утверждение кандидатур, выдвигавшихся приходами для занятия королевских должностей в городе или пригороде, и принятие клятвы, приносимой при их вступлении в должностные обязанности; объявление недовольства их деятельностью и взимание судебных штрафов за превышение полномочий (все по нормам фуэро Сепульведы). В Куэльяре в консехо должно было происходить выдвижение кандидатур «добрых людей», которым передавались на хранение матрицы печати общины, а также утверждение кандидатов на аренду имуществ или прав, находившихся в распоряжении консехо (cosa del conceio)[534].
Основополагающая роль сходов общины как выразителей ее коллективной воли при решении указанных дел предопределялась его составом. Ни в Куэльяре, ни в Сепульведе круг собравшихся отнюдь не сводился к какой-то определенной группе лиц. Напротив, требовалось присутствие «всего народа» (todas las gentes) — максимально широкого представительства. Невозможность соблюдения этого условия не позволяла принять конкретное решение. Так, 14 мая 1346 г. собрание консехо Куэльяра было вынуждено разойтись без видимого результата. Причиной этого стало отсутствие части местных рыцарей и оруженосцев, отбывших на ежегодный сбор (añal) и не успевших вернуться[535].
Каким же образом сходы выражали свою волю? Судя по имеющимся у нас данным, они не сопровождались ни обсуждением, ни последующим голосованием. Все грамоты, фиксирующие решения сходов консехо, содержат весьма общую формулировку: «el conçejo dizieron» — «сходом сказали…»[536], что может соответствовать только акламации. Способом выражения позиции собравшихся становились спонтанные выкрики и жесты, выражавшие одобрительную или отрицательную реакцию участников происходившего. Судя по содержанию некоторых положений пространного фуэро Сепульведы, реакция могла быть весьма бурной. Горячие споры между присутствовавшими иногда перерастали в драки и даже вооруженные схватки[537]. Подобные эпизоды были вполне естественными для консехо как коллектива, основную массу которого составляли воины — лица, изначально склонные к насилию как к способу решения конфликтов[538].
Сказанное позволяет выявить общую черту в содержании тех разнородных вопросов, которые подлежали рассмотрению на сходах консехо. Все они могли стать потенциальной причиной внутренних конфликтов в общине. Лишь их рассмотрение в широком собрании, включавшем все прямо или косвенно заинтересованные стороны, позволяло если не избежать вспышек насилия полностью, то хотя бы ограничить их масштаб. В этом качестве собрание становилось незаменимым инструментом поддержания хрупкого внутреннего мира в гетерогенном (поликонфессиональном и полисословном) по составу организме — консехо. Иных функций у рассматриваемого института быть не могло[539].
Все приведенные данные свидетельствуют о несоответствии консехо критериям муниципальных учреждений. Занимая самостоятельное место в системе организации власти, оно было лишено коллегиального органа местного управления. Все должностные лица, действовавшие на территории общины на постоянной основе, представляли власть короля и сеньора. Более тесные связи с общиной части этих лиц объяснялись главным образом их принадлежностью к той инстанции сеньориального суда, которая рассматривала дела местных весино. Судебная юрисдикция, связанная с деятельностью оффициалов такого суда, принадлежала сеньору, а не консехо. Другое дело, что сам сеньор, как и члены общины, был заинтересован в присутствии в этой инстанции местных жителей. В известной мере такой порядок ограничивал возможность проявления особо тяжких форм произвола, снижавших авторитет сеньора.
Консехо не имело и фискальной автономии, поскольку основную массу платежей на ее территории собирали лица, ему не подчиненные. Представители общины привлекались к участию в судебных делах и сбору платежей лишь спорадически. Таким образом, единственным способом выражения позиции консехо становились его собрания, реальные возможности которых были весьма ограниченными. Излишне широкие по составу, они не могли обладать самостоятельной юрисдикцией. Изначально общие сходы были обречены лишь на роль элементов механизма сеньориальной власти, заинтересованной в обеспечении мира в общине.
Учитывая роль собраний в жизни консехо, можно распространить этот вывод и на характеристику общины в целом.