Ложь. Кругом ложь. Все, чему нас учили, – сплошная ложь.
Она перевязывает бумаги новой бечевкой, кладет их в белый чемодан и захлопывает крышку.
Я пою и резвлюсь,
Пляшу и кружусь,
Плету веселые узоры,
Но не прекословьте мне, дети,
Ибо во всех кострах Мирграда не сыскать вам угля,
В Южных морях не увидеть шторма,
На земле не найти стихии
Страшнее моего гнева.
Ибо имя мне – Жугов,
И я не прощаю.
Жугостава. Книга Шестая
Божественный город
Дни летят кувырком друг за другом.
Встречи, заседания, встречи. Шара больше не человек – она живое воплощение своей должности. По иронии судьбы, теперь она бессильна. Лишена настоящих полномочий. Ее ведут из конференц-комнаты в конференц-комнату, где она выслушивает бесконечные просьбы жителей Мирграда, Континента, налогоплательщиков, купцов, богатых, бедных… Она живет от повестки дня до повестки дня, листок с которой пихают ей в руку, как только она переступает очередной порог. Там уныло чередуются безликие, ничего не значащие названия: сегодня вы присутствуете на заседании Законодательной вспомогательной ассоциации кварталов Киврея. Или – а теперь у нас заседание Комитета по многообещающим культурно-благотворительным проектам. Или – а потом мы идем на заседание Специальной комиссии по городскому планированию и изменению границ избирательных округов.
Винья, несомненно, знала, что делала: отправила ее в самые ужасные круги ада – ибо нет преисподней страшнее, чем заседания комитетов. Шара теперь должна присутствовать на заседании комитета, которое решает, кого избрать председателем других комитетов, а потом она идет на заседания комитетов, на которых утверждается повестка дня следующих заседаний, а потом она сидит на заседаниях, где решается, кто будет назначен назначающим назначения в комитетах.
Шара сидит и приветливо улыбается, что, кстати, крайне нелегко ей дается: изнутри ее распирают кипящие, шебуршащиеся, стонущие страшные тайны. Иногда ей кажется, что город нашпигован тикающими бомбами, которые вот-вот взорвутся, и только она об этом знает, однако не имеет права никого предупредить. Каждое утро она просыпается в холодном поту и кидается читать утренние газеты: не случилось ли чего ужасного? Страшные заговоры плетутся, возможно, всего в паре кварталов от ее офиса…
Однако в мире все тихо и спокойно. Над Солдой торчат сайпурские краны – мост неуклонно восстанавливают. Воханнес не появлялся с той самой не слишком удачной ночи, и Шара все еще не решила, свидетельствует ли это о том, что именно он выдал ее газетчикам. И, даже если бы она не подозревала его, все равно не очень понятно, как им теперь смотреть друг другу в глаза. Эрнст Уиклов тоже, кстати, пропал. Мулагеш, получив несколько неприятных телеграмм от регионального губернатора, с большой неохотой вернулась к исполнению своих обычных обязанностей. Насчет происхождения телеграмм даже и думать не надо – тетушка Винья постаралась.
Но у Шары в голове порхают листки из дневника Панъюя, и она слушает, как ей рассказывают о бесконечных проблемах Мирграда и Континента, и нужно ведь улыбаться и не подавать виду, а в мозгу стучит: «Все это ложь. Одна большая ложь. Все, во что верят эти люди, во что верят в Сайпуре, построено на лжи. И я – единственный человек в мире, который об этом знает».
А самое ужасное – она вообще не продвинулась в расследовании убийства Панъюя. После стольких предательств, должностных промахов и жутких открытий она вынуждена признать: то, ради чего она прибыла в Мирград, не дается в руки.
Работать надо, работать дальше. Как там говорится? Сиди и думай, авось что-нибудь надумаешь.
Сигруда она не видела уже больше недели. Ну и хорошо – ведь она велела ему понаблюдать за всеми мануфактурами, принадлежащими Уиклову. Может, сам Уиклов и пропал, но мануфактуры-то никуда не делись, а ведь они – одна из трех главных ставок реставрационистского заговора. Прочие – сталь и то, что им удалось украсть со Склада. Винья, конечно, запретила даже думать о любой секретной деятельности, но, с другой стороны, что секретного в том, что человек стоит на улице и смотрит, что происходит в здании напротив?
Так что на данный момент она просто наблюдает и ждет.
Точнее, в данный конкретный момент она ждет, когда стемнеет. Потому что сегодня вечером ей предстоит – наконец-то! – настоящая работа.
Сигруд, стоя на коленях посреди переулка, поднимает голову и смотрит на нее. Уже так темно, что трудно разглядеть, какой глаз у него закрыт повязкой.
– Опаздываешь, – говорит он.
– Заткнись, – рявкает Шара, подбегая. – Я весь вечер пыталась смыться. Эти заседания, они как воры: ходят за тобой хвостом, ждут, когда ты зазеваешься, – и набрасываются.
Она прислоняется к стене, тяжело дыша. Прямо за Сигрудом на мостовой виднеется проведенная мелом черта – та самая, что начертила Шара, когда пыталась понять, каким образом посреди города бесследно исчезают люди.
– Принес?
Сигруд встряхивает в руке мешок, внутри что-то позвякивает.
– Обошлось недешево.
– Ну так это же старинные монеты, с чего им быть дешевыми? Так, давай поглядим, что тут у нас.
Она садится на землю и начинает перебирать содержимое мешка – около шести фунтов монет разного достоинства и вида. Впрочем, у них есть две общие черты: они все старинные, и все континентские.
– Похоже, тут деньги изо всех полисов, – бормочет Шара. – Таалвастан, Вуртьястан, Колкастан, Аханастан, Ол… Одну минутку. Это что, правда монета из Олвостана?!
Сигруд пожимает плечами.
– Да ей цены нет!
– Ты хотела, чтобы я нашел монеты всех городов. Ну я и нашел. Только не спрашивай, как я их нашел, ладно?
Шара разглядывает деньги.
– Хорошо. Итак. Разная чеканка, разные значения… Вопрос вот в чем: какие из значений имеют значение?
Сигруд озадаченно смотрит на нее:
– Что?
– Неважно, – отмахивается Шара. – Есть лишь один способ узнать.
И она разворачивается и бросает монеты. Те укатываются по переулку – за меловую линию. Звенят на бетоне, скачут, прыгают, катятся и замирают среди отбросов.
Сигруд и Шара ждут, когда все монетки улягутся, а затем идут их осматривать.
– Серебро. Серебро, – бормочет Сигруд. – И эта осталась серебряной… Ага. Вот, смотри. Свинец.
Шара протягивает руку. Он вкладывает ей в ладонь монету, они продолжают разглядывать кругляши на земле.
– Серебро, серебро, серебро… Серебро… Свинец. И серебро. Две свинцовые.
Шара с Сигрудом встречаются в этом переулке дважды в неделю. Шара не против и трех раз, но загруженность не позволяет: по вечерам устраивают приемы, званые ужины и прочие мероприятия, на которых обязательно должен присутствовать Главный дипломат Мирграда. Однако Шара не перестает думать о переулке и его невидимой двери ни на одну секунду.
Открывается ли эта дверь по каким-то особым дням? Или в определенное время? А что, если это зависит от фазы луны? Или просто нужно подойти к ней под особым углом? Однако Сигруд видел, как люди вбегали и буквально падали в такую дверь, – значит, угол здесь ни при чем. Должен ли кто-то придерживать эту дверь с другой стороны? А что, если через нее могут проходить только мужчины, а женщины нет? Нет, конечно, нет, это было бы уже слишком…
Метод проб и ошибок, одним словом. Перебираем все возможности, пока не останется одна-единственная.
Минут десять Шара собирает с земли свинцовые монеты – да их тут целая пригоршня, оказывается. А потом она присаживается и начинает их рассматривать одну за другой.
– Ну? – интересуется Сигруд.
Шара продолжает считать вполголоса.
– Ну?
– Да! Да! Все как я и думала. Все свинцовые – из Жугостана, Колкастана или Олвостана. Остальные остались серебряными.
Сигруд раскуривает трубку. Оранжевые отсветы пробегают по щербатым кирпичным стенам, светится единственный глаз.
– И что?
– А то, что происходящее в этом переулке происходит только с монетами определенного рода. Эта реакция – сродни химической. Нужны правильные ингредиенты. Не заклинание, не жест, не… не знаю, что. В общем, нужны только определенные вещи.
– Похоже на стражника, – говорит Сигруд.
– В смысле?
– На стражника у ворот крепости. Он смотрит на твою эмблему и цвета. Какой у тебя флаг. Если неправильные, то не пустит.
– Да, наверное, это как солдатская фор… – Тут Шара осекается.
И, медленно опускаясь на землю, оглядывает темный переулок.
– Что? – удивляется Сигруд.
– Форма… Сигруд – что и кто исчез тут в последний раз? – тихо спрашивает она.
– Мммм… Человек. За рулем машины.
– Да. Но представь, что этот переулок – ворота крепости, и тут стоит что-то невидимое, как тот самый стражник, о котором ты говорил…
– И смотрит на форму, – понимающе кивает Сигруд. – То есть ты хочешь сказать…
– Я вот хочу спросить, – поднимает она на него взгляд, взблескивая очками в лунном свете. – Ты сможешь быстренько раздобыть нам одежду колкастани? Как у тех людей, которых ты тогда убил?
Сигруд вздыхает:
– Ох ты ж батюшки…
Еще одна холодная ночь с небом, затянутым облачной дымкой и размытым, как кофейное пятно, месяцем. Шара стоит и ждет. Подходит Сигруд с тяжелой сумкой на плече.
– А теперь ты опаздываешь. Где тебя носило? Неужели так трудно найти одежду?
– Одежду-то, – медленно выговаривает он, – не проблема найти. Но ладно, вот она.
И он лезет в сумку и передает один комплект Шаре.
Это тяжелый, тугой, неровный комок серой шерсти. Ткань очень плотная, даже твердая, как тюленья кожа. «Еще бы, – думает Шара. – Колкастани даже миллиметра греховной плоти миру не покажут…»
– Отлично! – восклицает она. – Мне спросить, как ты это достал, или лучше не надо?
Сигруд пожимает плечами:
– Я нескольких полицейских офицеров по бабам сводил. Иногда лучше не усложнять. Я им нравлюсь, после Урава-то.