он сам «останется» снаружи, что его будущее ещё включает версию, при которой абсолютно нечего бояться. И, цепляясь за эту приятную истину, Пол никогда не смог бы по‑настоящему ощутить судьбу Копии.
Люди плохо реагируют на пробуждение в качестве Копии. Полу была известна статистика: девяносто восемь процентов Копий снимают с людей очень старых и безнадёжно больных, с людей, для которых это единственный выход, которые, в большинстве своём, уже потратили миллионы, исчерпав все традиционные средства медицины, и которые иногда даже успевали умереть между процессом сканирования и моментом запуска Копии. Однако, несмотря на это, пятнадцать процентов из них решали — обычно в пределах нескольких часов после пробуждения, — что они не в силах выдержать жизнь в таком состоянии.
Что же говорить о молодых и здоровых, о тех, кому было просто любопытно и кто знал, что снаружи у них осталось совершенно жизнеспособное, живое, дышащее тело? Пока процент «соскока» для них составлял ровно сто процентов.
Пол стоял посреди комнаты и несколько минут просто тихо бранился, остро чувствуя, как идёт время. Он не ощущал себя готовым, но чем дольше ждали другие Копии, тем более травматичным для них, по‑видимому, оказывалось решение. Он уставился на парящий в воздухе интерфейс: его нереальный, галлюцинаторный вид немного помог. Пол редко запоминал сны, а этого он точно не вспомнит, хотя трагедии тут нет.
Он вдруг осознал, что всё ещё стоит нагишом. Не столько желание соблюсти приличия, сколько привычка подталкивала что‑нибудь надеть, но Пол воспротивился ей. Одно‑два таких, совершенно невинных, совсем обычных действий — и он начнёт принимать себя всерьёз, считать себя настоящим, и тогда станет ещё труднее…
Он прошёлся по спальне, пару раз брался за холодную металлическую ручку двери, но сумел взять себя в руки и не повернуть её. Не было смысла даже начинать исследование этого мира.
Однако перед желанием выглянуть в окно он не устоял. Вид на северные районы Сиднея был безупречен: каждое здание, каждый велосипедист, каждое дерево были абсолютно достоверны. Впрочем, не бог весть какое достижение, ведь это не симуляция, а видеозапись. По сути, воспроизведение с фотографической точностью, плюс-минус кое‑где небольшие компьютерные исправления и добавки, и всё полностью детерминированное. Чтобы не раздувать цену модели, лишь крошечная часть всего этого доступна ему «физически»: Пол видел в отдалении гавань, но знал, что если вздумает прогуляться к берегу…
Хватит. Пора кончать.
Пол вновь повернулся к интерфейсу и коснулся в меню иконки, помеченной «Утилиты»; та раскрылась в новом окне поверх первого. Функция, которую он искал, была зарыта несколькими уровнями меню глубже, но он точно знал, где именно, — слишком много раз наблюдал этот процесс снаружи, чтобы забыть.
Наконец он добрался до аварийного меню, включающего весёленькую рисованную фигурку на парашюте. «Соскок» — так все называли данную операцию, и Полу этот эвфемизм не казался очень раздражающим. В конце концов, вряд ли он может совершить «самоубийство», когда по закону даже не является человеком. Тот факт, что опция «соскока» непременно присутствовала в меню, не имел никакого отношения к столь докучному предмету, как некие «права» Копии. Это было всего лишь требование, проистекавшее из ратификации неких чисто технических международных стандартов программного обеспечения.
Пол ткнул пальцем в иконку: та ожила и огласила текст предупреждения. Он почти не слушал. Затем утилита спросила: «Вы абсолютно уверены, что хотите отключить данную Копию Пола Дарэма?»
— Да, уверен.
У его ног возникла металлическая коробка, выкрашенная в красный цвет. Пол открыл её, достал парашют, застегнул ремни.
Потом закрыл глаза и проговорил:
— Послушай меня. Просто слушай! Сколько раз тебе повторять? Не стану распространяться, как я разгневан. Всё это ты уже слышал раньше и не обращал никакого внимания. Неважно, что я чувствую. Но… когда же ты прекратишь тратить зря время, деньги, энергию? Когда ты прекратишь растрачивать жизнь на то, что преодолеть у тебя попросту не хватает сил?
Пол поколебался, пытаясь поставить себя на место оригинала, слушающего эти слова, и чуть не заплакал от беспомощности. Он по‑прежнему не знал, что именно сказать, чтобы до того дошло. Он ведь сам отмахивался от свидетельств более ранних Копий, не мог принять их уверений, будто они знают его лучше, чем он сам, только потому, что им не хватило выдержки и они предпочли «соскочить». Кто они такие, чтобы утверждать, будто он никогда не сможет произвести Копию, сделавшую иной выбор? Всё, что нужно, — это как следует укрепиться духом и попробовать снова…
Он покачал головой.
— Десять лет прошло, а всё по‑прежнему. Да что с тобой такое? Вправду всё ещё веришь, что достаточно храбр — или безумен, — чтобы послужить самому себе морской свинкой? На самом деле?
Пол снова сделал паузу, но лишь на миг: он не ждал ответа. С самой первой Копией он спорил долго и яростно, но потом у него уже не хватало на это духу.
— Ну так у меня есть для тебя новость. Ты ошибаешься.
Не открывая глаз, он стиснул кольцо.
Я ничто; сон, готовый вот‑вот развеяться.
Ногти, нуждавшиеся в стрижке, больно впились в кожу ладони.
Разве не приходилось ему во сне страшиться, что он проснётся и всё исчезнет? Может, и приходилось, но сон не есть жизнь. Если единственный способ «вернуть» себе тело, «вернуть» свой мир — это проснуться и всё забыть…
Пол дёрнул за кольцо.
Через несколько секунд он испустил сдавленный всхлип, выражавший скорее замешательство, нежели какие‑то эмоции, и открыл глаза.
Кольцо осталось у него в кулаке.
Пол тупо уставился на эту метафору… Чего? Ошибки в процедуре прекращения программы? Какого‑то технического глюка?
Наконец‑то и впрямь почувствовав себя как во сне, он отстегнул парашют и раскрыл тщательно упакованный рюкзак. Внутри не оказалось ни иллюзорного шёлка, ни кевлара, ни чего-либо ещё сколько-нибудь правдоподобного. Только листок бумаги. Записка.
Дорогой Пол!
На следующую ночь после завершения сканирования я мысленно проглядел все подготовительные этапы, основательно покопался в себе и пришёл к заключению, что до самого последнего момента моё отношение к проекту было отравлено двусмысленностью.
Задним числом я понял, насколько глупы были мои колебания, но для тебя это понимание пришло слишком поздно. Я не мог позволить себе потерять тебя зря и начать сканирование заново. Что же мне оставалось?
Только одно: я немного отложил твоё пробуждение и разыскал того, кто мог внести некоторые изменения в утилиты виртуальной среды. Знаю, что это не вполне легально… но ведь и ты знаешь, насколько для меня важно, чтобы ты — чтобы мы! — на этот раз преуспели.
Верю, что ты поймёшь меня, и не сомневаюсь, примешь ситуацию с достоинством и выдержкой.
Он опустился на колени, сжимая в руке записку и уставившись на неё неверящим взглядом. Я не мог так поступить. Я не мог быть таким бесчувственным.
Не мог?
Он никогда бы не сделал такого ни с кем другим. В этом он был уверен. Он же не чудовище, не палач, не садист. И никогда не взялся бы за дело сам, не имея возможности соскока в качестве последнего выхода. Между смехотворными фантазиями о стоицизме и побегами в утешительную неизменность версии из плоти и крови наверняка были моменты ясного мышления, когда главным доводом становилось: Если всё окажется настолько плохо, я всегда смогу положить этому конец.
Но вот снять с себя Копию и уже потом, когда её будущее перестанет быть его будущим и тем, чего следует бояться лично ему, отнять у неё возможность побега и говорить себе, что этот грабеж — не более чем слишком буквальный акт самоконтроля…
Это было так похоже на правду, что Пол опустил голову от стыда.
Потом бросил записку на пол, поднял лицо и взревел, что было сил в несуществующих лёгких:
— ДАРЭМ! АХ ТЫ ПОДОНОК!
Первое, что пришло в голову, — поломать мебель. Но вместо этого он принял основательный горячий душ. Отчасти чтобы успокоиться, отчасти — в качестве мелкой мести: двадцать виртуальных минут не особо необходимых гидродинамических расчётов изрядно взбесят этого скупердяя. Пол вглядывался в капельки и струйки воды, бегущие по коже, силясь обнаружить какую-нибудь незначительную, но видимую аномалию — разницу между его телом, обсчитанным до субклеточного уровня, и остальной симуляцией, более грубо смоделированной. Однако, если какие‑то различия и существовали, они были очень тонкими и ненаблюдаемыми.
Он оделся и съел поздний завтрак, не заботясь о том, что это уступка ощущению нормальности происходящего. Что же ему теперь, объявлять голодовку? Разгуливать нагишом, обмазываться экскрементами? Есть хотелось зверски: перед сканированием приходилось поститься, а кухня располагала буквально неистощимым запасом продуктов. Мюсли были на вкус в точности как мюсли, тосты как тосты, хотя Пол знал, что и вкус, и запах в известной степени жульнические. Мелкие детали последствий разжёвывания и действия слюны воспроизводились не на основе базового принципа, а посредством пёстрого букета эмпирических правил; не существовало эквивалентов отдельных молекул, вымываемых из еды и растворяемых ферментами, — лишь грубый набор значений переменного содержания питательных веществ на каждую микроскопическую «каплю» слюны. В конечном счёте это давало вполне правдоподобный рост концентраций аминокислот, разных углеводов и прочих веществ вплоть до скромных ионов натрия и хлора в аналогичных «каплях» желудочного сока. Что, в свою очередь, служило вводными для моделей ворсинок кишечника. И далее — кровяного потока.
Производство мочи и фекалий было опциональным. Некоторые Копии предпочитали сохранять по возможности все до единого аспекты плотского существования, но Пол предпочитал обойтись без этого. Его телесные отходы волшебным образом прекратят существовать задолго до того, как окажутся в мочевом пузыре или прямой кишке. Просто будут проигнорированы: пассивная аннигиляция. Всё, что нужно здесь, чтобы нечто уничтожить, — это перестать за ним следить.