знал о том, что ночью обращается в зверя. Неплохо? Еще бы! Да, Майорк был не просто могуществен. Он был талантлив. Все его выдумки отличались таким хитроумием, такой изобретательностью, что порой он завидовал сам себе, не говоря уже о том, что сам собой восхищался и сам себя очень любил…
Склонный к лицедейству, Майорк превратил свои длинные костлявые руки в вороньи крылья и сложил их за спиной. Так ему легче думалось. А подумать было о чем. Кажется, Гром что-то затевает. Подослал к Майорку мальчишку, уродливого кхитайца — зная, что мага так просто не проведешь, все равно подослал. На что он рассчитывает? Что Майорк из любопытства сделает вид, будто поверил мальчишке и оставит его у себя? Тут он не ошибся. Майорку действительно интересно: зачем китаец прикинулся воришкой, которого прогнал Гром? Зачем пришел к магу, умоляя взять его в услужение? Пусть остается пока. Потом он дорого заплатит за обман. И Гром дорого заплатит. Потом… Что он будет делать, когда узнает, во что превратилась его дочь? Рвать на себе волосы? Или скорбно молчать? Но должен же он, хотя бы в душе, восхититься мастерством и изобретательностью мага. Кто еще смог бы придумать такую историю? Создать целый город, в котором люди внешне соответствуют тому, что у них внутри! Битком набить этот город хорошими людьми, кормить их, поить совершенно бесплатно… Разве после такого благодеяния можно сказать, что Майорк злой? Да, потом, когда он будет обучаться Силе Митры, он высосет из этих людей их энергию, но ведь они не погибнут. Пойдут себе своей дорогой куда захотят, а в город придут новые. В конце концов Майорк напитается так, что весь мир будет в его руках. Правда, придется немного подождать. Ничего, он подождет. Зато весь мир… Весь мир!
Майорк встал, расправил крылья, озираясь победно.
— Весь мир будет мой! — каркнул он во весь голос. — Мой! Мой!
Конан развалился на кровати и зевал. Ему очень хотелось спать, он устал от болтовни и размяк от выпитого вина, но сон не приходил. В голове то и дело вертелся рассказ Иену.
Не то чтобы киммериец был особенно поражен, но удивлен и раздосадован несомненно. Да, интересные штуки происходят в этом городишке. Это кто же такое придумал — люди, входящие в Вешан, меняют свой облик! И не просто меняют, а становятся точно такими, как их души. В ушах варвара и сейчас звенел голос Иену, его сбивчивый, взволнованный рассказ. «Я женщина…» Кром! Какой же ублюдок это выдумал? Девчонка не успела войти в город, как стала парнем.
«Понимаешь, Конан, каждый, кто сюда попадает, начинает в точности соответствовать своей душе. Если ты отважная женщина — ты станешь здесь мужчиной. Если ты мужчина, но душа у тебя нежная и добрая, ты обратишься в женщину». «Так вот почему женщины шарахались от меня как от бешеного пса! Кром!» — захохотал варвар. Он и сейчас, вспомнив красавиц, отскакивающих от него с отвращением на лице, ухмыльнулся. Неплохое приключеньице! Знала бы Карела, Рыжий Ястреб, как Конан приставал к мужчинам!
Глаза киммерийца слипались. Он широко зевнул и, не думая больше ни о чем, провалился в глубокий сон. Ему снился Иену. Вернее, не Иену, а юная девушка с зелеными бархатистыми глазами. Она протягивала к варвару тонкие руки и нежными пальчиками прикасалась к шрамам на его лице, проводила по губам, по волосам… Конан даже застонал во сне от наслаждения. Но девушка вдруг отпрянула от него, фигура ее заколебалась в воздухе и растворилась. Перед киммерийцем вновь сидел изящный юноша Иену и, краснея и волнуясь, вновь рассказывал свою грустную историю.
— Меня зовут Иена Фран Вив. По-аквилонски это значит «рожденная для жизни»…
— Я не хуже тебя знаю аквилонский, — мрачно буркнул варвар.
— Когда мне было пять лет, мои родители отправились в Шадизар. Отец посадил меня на лошадь перед собой… Я помню его руки, его запах — мне было так хорошо… Потом отец куда-то исчез, оставив меня и мать с караваном недалеко от стен Шадизара. Ночью на нас напали. Я не знаю, кто. Помню только крики, звон клинков, и вдруг — рыдания моей бедной матери… В темноте я ничего не видела, только по звукам можно было догадаться, что происходит. Я плакала, потом кто-то схватил меня на руки. Этот отвратительный запах я слышу и сейчас — запах пота и крови… Что было дальше? Память моя сохранила лишь моего хозяина — тучного грязного купца — он купил меня на базаре… Где? Не знаю. Потом купец продал меня Амиру, меняле на городской площади Султанапура…
— Кром! — покачал головой Конан. — А твоя мать?
— Я не видела ее с тех пор… Когда мне было уже шестнадцать лет, мой отец нашел меня. Мы снова стали жить в Тарантии. Это было самое счастливое время в моей жизни! Но однажды — семь луп назад — на улице ко мне подошел человек. Я не могу вспомнить его лица… Порой мне кажется, что у него не было лица вовсе… Он сказал, что моему отцу грозит опасность, что я должна немедля отправиться в Кутхемес и там найти Сердце Аримана. Только этот камень может спасти отца.
— Сердце Аримана? — Конан поперхнулся глотком вина. — Клянусь Кромом, сам Сет заметил тебя, малышка! Сердце Аримана!
— И я пошла. Но по дороге из Замбулы в Кутхемес я увидела на равнине всадников. Они смеялись и кололи саблями какую-то бедную женщину. Я достала свой меч и поскакала туда. И вдруг всадники исчезли, и женщина тоже. Из холмов выскочили отвратительные твари… О, Митра, я испугалась… Их было так много! Они протягивали ко мне лапы, урчали, лязгали зубами… А запах! Я потеряла голову и пришпорила коня. Так я оказалась у стен Вейшана.
— Ты вошла в город и превратилась в парня?
— Да Я вошла в город. Конь мой не смог пройти за ворота. Я оставила его и вскоре услышала, как монстры разрывали его на куски… А я… Здесь нигде нельзя увидеть свое отражение, даже в воде, но… по некоторым признакам я догадалась, что превратилась в мужчину. Даже одежда стала другая. Богаче моей, но… не моя… Потом я узнала от Акселя — он рассказал мне все не сразу, — что в Вейшан могут войти только честные, хорошие люди. Другие же еще на равнине превращаются в монстров и охраняют город, чтобы никто, ни один человек, не вышел отсюда.
— Значит, людей заманивают в Вейшан?
— Не всех. Некоторые идут сюда сами. Например, калеки. Они слышали, что в Вейшане их облик изменится, если они обладают чистой душой. И в самом деле — стоит им оказаться в городе, как у безногих появляются стройные сильные ноги, а у прокаженных кожа становится чистой и нежной, словно у младенца.
— Вряд ли они хотят отсюда уйти, — задумчиво произнес киммериец. — Ведь иначе они снова будут калеками.
— Хотят! — горячо воскликнула Иена. — Очень хотят, Конан! Я не раз слышала их разговоры. «Лучше мне бродить по свету без руки и с отрубленным языком, чем сидеть тут никому не нужным красавцем!» Так говорил один, и другие с ним соглашались.
— Что же, — лениво потянулся Конан. — Тогда мы их отпустим. Пусть идут. Только сначала мы сами уйдем.
— Конан, — тихо сказала Иена, опустив голову. — Я хочу, чтобы ты знал.
— Что еще? — недовольно проворчал варвар. — Выкладывай.
— Мне часто снился здесь сон. Какой-то огромный старик смеялся надо мной и шипел: «Ты хочешь уйти, девочка? Иди. Может быть, мои уроды не тронут тебя. Но не успеет взойти солнце, как ты пожалеешь, что вообще родилась на свет!»
— Всего лишь сон, — пожал плечами Конан, в глубин души не сомневаясь, что девушке действительно грозит опасность.
— Поверь мне, Конан, это не просто сон! Я чувствую, со мной случится что-то страшное, когда мы выйдем из города. Ты не оставишь меня?
— Если ты окажешься хорошенькой — не оставлю, — ухмыльнулся варвар.
— О, Конан! — Иена покраснела и положила тонкую легкую руку ему на грудь. И хотя она еще оставалась парнем, киммериец вновь ощутил, как по всему телу пробежала приятная дрожь. Он зарычал, обхватил хрупкую фигурку тяжелыми ручищами и с силой прижал к себе. «Ай!» — вскрикнул юноша. Конан вздрогнул — и проснулся.
Опять наступила ночь. В комнате было темно, только в дальний угол проникал лунный свет, мерцая там таинственно. Варвар заворочался, жалея, что так недолго спал, и понял вдруг ясно: надоело. Тихая, размеренная жизнь, бесплатное вино и бесплатная еда, добрые люди и красивый город. Как же это скучно! Нет, он решительно не понимал, почему горожане спокойно сидят в Вейшане. Боятся ублюдков? Ха! Лучше умереть, но не проводить день за днем в кровати, лопая мясо, жирея и тоскуя по прежней жизни. Этим людям повезло, что в город попал Конан. Он уйдет отсюда сам и поможет остальным. Им придется лишь немного подождать. Невелика работа.
Киммериец сел на кровати, потянулся. Чем бы заняться? Может, спуститься вниз? Наверняка там еще играют в кости на косточки от слив. Конан порылся в плаще, нашел пару косточек, и вздыхая, пошел играть.
Прошло еще несколько дней. Варвар изнемогал от скуки. Иену все еще был парнем и не мог утешить Конана как подобает, Аксель и кузнец не появлялись. Иену говорил, что Аксель делает горящие камни, а кузнец днями и ночами кует мечи и кольчуги. Так что киммерийцу оставалось лишь убивать время в ожидании, когда все приготовления будут закончены. Он уже до тошноты обпился вина, объелся и наигрался в кости, только Иену как-то скрашивал нелепое существование, рассказывая Конану о своей прошлой жизни.
Варвару казалось, что он живет здесь целую вечность. Старый шемит, угощавший его в Кутхемесе красным вином, пожар, который он видел во сне, тревожные глаза Лайтлбро — все это было давно. Словно огромная клепсидра Митры, каплями отсчитывающая время, разбилась, и прервалось течение жизни. Словно вздохнул Первосотворенный — любимое дитя Хранителя Равновесия, и вздох этот разорвал нить времени. Словно вся земля превратилась вдруг в Серые Равнины и завершилась Жизнь. Конан спал, потом пробуждался, потом опять засыпал, но никакого различия между сном и явью он не чувствовал.
Наконец наступил день, когда и Аксель, и кузнец закончили свои дела. Разглядывая с удивлением горящие камни — черные пористые булыжники величиной с его кулак — варвар ощущал, как снова, едва заметно, начинается жизнь. Жизнь вливалась в его кровь, проникала в жилы и мышцы, туманила голову и торопила: скорее! скорее! И Конан повторял за ней: Скорее! Клянусь Кромом, я залью равнину черной вонючей кровью! Я выйду отсюда, клянусь Кромом!