Уж не осталось в маете пустой!
Всем разумом надежды не найти,
Отчаяньем ведом в своем пути:
Так без него могу ли в Ад войти?»
«Что тут за дух притворный? — он взревел. —
Как без законной платы ты хотел
Искать вход в безутешный сей удел?
Вон пред вратами грузный ларь стоит,
Он плату с осужденных душ хранит,
Надежды брось в него — и путь открыт.
Пандоры это ящик, и дано
Ему закрыться, когда полон, — но
Жидки надежды и зияет дно».
Исполнен скорби, в стороне я стал
И долго проходящих наблюдал,
Как все надежды каждый отдавал.
Когда кто сбросит ношу — весел вдруг,
Не согнут боле, дышит без натуг,
Стремителен его шаг и упруг.
Но те не так: как будто некий груз
На них взвалили — не порвать сих уз,
Вовек не разогнуться от обуз.
И каждого я из последних сил
Щепоть надежды мне отдать молил,
Но каждый лишь в ответ меня дразнил,
Так и волок упорно свою кладь,
На что уж зная: еще миг, и глядь,
Ее придется целиком отдать.
И я вернулся. Жребий наш в пыли —
Мы в этом лимбе обитать вдали
Должны от Рая, Ада и Земли.
— Да-да, — в ответ ему вздохнул другой, —
Но коль прочешем этот лимб смурной,
Авось надежду мы найдем с тобой.
И, разделив ее, вход обретем
В насмешку над ревнующим врагом:
Давай же наши поиски начнем.
VII
Слух ходит — привиденья средь людей
По улицам блуждают здесь во тьме,
Полны их речи вековых скорбей,
Тайн жгучих, что в могиле как в тюрьме, —
Но многие считают их виденьем
Иль даже хуже — умопомраченьем,
Ведь нет здесь никого в своем уме.
Пускай безумец, что в бреду горит,
Поведать о грехах своих готов,
Он сокровенный помысл утаит, —
Но призрак бесстыдливый не таков:
Краснеет от смущенья плоть нагая —
Кость голая торчит, стыда не зная,
Смешны скелету саван и покров.
Иной здесь призрак — словно человек,
А человек на призрака похож,
Странней фигур я не видал вовек,
Брала от едкого дыханья дрожь:
Сей Город странен так и безысходен,
Что человек здесь вовсе чужероден —
Фантомам лучше дома не найдешь.
VIII
Пока я медлил, сидя над рекой,
На воду глядя, темную, как рок,
Я вдруг услышал разговор другой
И различить двоих тотчас же смог —
Под вязом сидя, спинами к стволу,
Глядели они на реку сквозь мглу.
— Не знаю на земле я никого,
Кто б среди горестей утешен был,
Хоть шанс в борьбе суровой получил:
Нужда во всем — знак жребья моего.
— Следим мы за рекою и всегда
Заметим все плывущие суда,
А те, что затонули, — никогда.
— Ведь не просил добра я тучных груд,
Ни власти, ни богатства, ни чинов, —
Лишь был бы честный хлеб да теплый кров,
Да сон в награду за тяжелый труд.
— Каким бы кротким ни был, за всех нас
Возвысит лютой ненависти глас,
Кляня Судьбы бесчувственной указ.
— Кто долей жалкой пригвождает взор?
Я, видимо, — но жалче всех сирот
Пусть буду я, — чем быть как Тот, как Тот,
Кто создал нас на собственный позор.
И самой гнусной твари весь порок
С Твоим злом не сравнится, Бог-Господь,
Создавший скорбь и грех! Любая плоть
Вражду к Тебе питает. Вот зарок:
Всей ради власти, словословий, хвал
И храмов, что Тебе возведены,
Я б не признал постыднейшей вины
В том, что тогда людей таких создал.
— Как будто Враг, Творение и Бог —
Безумен каждый, вздорен и жесток —
Скропали их, когда Он был далек!
Мир крутится, как жернов, тяжело
И мелет жизнь и смерть, добро и зло
Бесцельно и безумно, как взбрело.
Безбрежна и полна Река Времен,
И жернов слепо мелет испокон —
Кто знает, может, износился он.
Будь люди зорче, поняли б без слов:
Не прихоти людской вращать жернов,
Он их не глядя размолоть готов.
Но так ли мир жесток, как тот речет?
Намелет он сейчас года забот,
А после в смертный прах навек сотрет.
IX
Сколь странно, когда некто слышит вдруг,
Бредя куда-то улицей пустой,
Грохочущих колес ужасный звук,
Копыт тяжелых скок по мостовой.
Кто по Венеции сей черной скачет?
Кому сквозь темноту барыш маячит,
Как будто вместо ночи свет дневной?
От грохота весь небосвод дрожит,
Все ближе запаленный храп коней,
Грохочет мимо — и сбруя бренчит, —
Еще повозки не было крупней.
Устало дремлет спереди возница,
И спутникам его сон общий снится, —
И так во тьму катятся все быстрей.
Что за товар? откуда и кому?
Быть может, это — катафалк Судьбы,
Которым правят в гробовую тьму
Иль некий Лимб послушные рабы,
Везя покой, веселье, упованья,
Все доброе, что было б нам призванье,
Не будь тлетворной Города волшбы.
X
Отдельно этот особняк стоял,
Вокруг цветы струили аромат,
Хоть дом забор высокий окружал,
Раскрыты были створки тяжких врат
И свет лежал под каждым здесь окном,
Что дивно в этом Городе Ночном.
Но, освещенный, дом был страшно тих,
Как прочие все сгустки темноты,
Быть может, церемоний потайных
Обряд творился здесь средь немоты,
Печальные такие торжества,
Что вздохи запрещают и слова?
К террасе вольной ряд ступеней вел,
Где дверь раскрытая бросала свет:
Был сумрачен и строг просторный холл,
До сводов крепом траурным одет,
Двух лестниц марши были в холле том,
Чьи балюстрады — в трауре ночном.
Из зала в зал я все переходил,
Живую душу попусту ища, —
Но каждый крепом черным убран был,
И посередь — алтарь, пред ним — свеча
Один и тот же озаряла лик —
Так женский образ предо мной возник:
Лицом прекрасна и совсем юна,
Любима жизнью, в пестрый хоровод
Веселья и любви вовлечена,
Не знала черных дум, земных забот —
Светились в ореоле золотом
Портреты ее в сумраке ночном.
Тут услыхал я шелест чьих-то слов:
Зашел в часовню — пологом сплошным
Здесь был по стенам траурный покров.
Под сводом стлался благовонный дым.
На низком ложе белом, вся в цветах,
Со свечками в ногах и в головах,
Она лежала, полотна бледней,
Покорно руки на груди сложив,
Застыл мужчина скорбный перед ней,
Молитвенно колена преклонив.
Распятье смутное над алтарем
Едва белело в сумраке ночном:
«Обители все сердца моего,
В которых образ милый твой живет,
Черны от скорби вечной о тебе.
Святилище, что в тайниках души
Воспоминанья о тебе хранит,
Черно от скорби вечной о тебе.
Коленопреклонен, с крестом в руке,
Я все гляжу на милое лицо,
Ужасное в бесстрастности своей.
У тела твоего недвижно жду,
Как изваянье, сутки напролет,
Собой изображая боль и скорбь,
Не в силах двинуться, пока ты спишь,
И что-то шепчет — не прервешь ты сна,
И в камень тихо обращаюсь я.
Была бы Смерть мила, чтоб скорбь забыть,
И ненавистна — ведь забуду я
Твой облик, что всего дороже мне.
Ни жизнь, ни смерть — вот ясный выбор мой,
С тобою обе рядом навсегда,
Так водворись хоть в счастье, хоть в скорбях».
Так монотонно он одно твердил,
Глаз не сводя с прекрасного лица,
И лишь губами еле шевелил.
Я выскользнул бесшумно из дворца —
Вот что за торжество пришло в тот дом,
Так освещенный в Городе Ночном.
XI
Кто те, чей вид столь темен и уныл,
Кто перстью смертной наполняет рот
И селится во мраке средь могил,
И смертный вдох у вечности крадет,
Покров реальности срывая томный,
Чтобы проникнуть в этот омут темный,
Где вера, погасая, не живет?