Как реквием, волнующий призыв
И ласково, и скорбно прозвучал, —
И молча весь собор теней застыл
При звуке этих слов: «Коль так решил».
XV
Скопление людей всегда заряд
С собой несет их чаяний и дум,
Вкруг вечно крик, и плач, и смех стоят,
Молитва каждая и всякий глум,
Немые страсти, тайные страданья —
Все в воздухе от нашего дыханья,
Волнует воздух жизни нашей шум.
Вот так не волен ни единый вдох
В себя вобрать, как если б был один,
Жизнь дорога ль тебе, иль весь иссох
От жажды смерти, — радостей, кручин,
Дел мудрых и дурных, благих и лишних
Твоих не отличить от действий ближних,
И так же держишь нити их судьбин.
Здесь воздух самый вязок и тяжел,
Хоть жителями Город не богат,
Но сколько разных ядоносных зол
Собой тлетворный воздух тяготят:
Отрава равнодушного бездумья,
Отрава несказанного безумья,
Отчаянья неизлечимый яд.
XVI
В молчании собор теней застыл,
Придя в задумчивость от этих слов:
«Жизнь можешь оборвать, коль так решил», —
Быть может, слушать далее готов,
Но тут, как молнии слепящий миг,
Прорезал тишину плачевный крик:
«Он правду говорит, увы, он прав:
За гробом новой жизни не найти.
И Бога нет. Судьбы бесстрастен нрав.
Могу ль здесь утешенье обрести?
Единожды всего судьба сама
Дала мне шанс, хотя бы и с трудом:
Блистанье величавого ума,
Любимую семью, уютный дом
И развлечения в кругу друзей,
Искусства завораживающий мир,
Природу в живописности своей —
Воображенья признанный кумир,
Восторг простой живого существа,
Беспечность детских, пылкость юных лет,
Рачение мужского естества
И старости почтенной тихий свет —
На то имеет право Человек,
Лелеет память минувших времен
И прозревает мира скрытый бег
Сквозь мириады тайных связей он.
Сей шанс мне не представился тогда,
Мне в Прошлое пустое век глядеть,
Сей шанс не повторится никогда,
Пустое ждет меня, пустое Впредь.
Единый шанс украли у меня,
Солгали, надсмеялись — и в бреду,
Дух жизни благородный прочь гоня,
Бесщадной смерти с вожделеньем жду.
Напиток моей жизни — желчный яд,
В кошмарном сне свой день я провожу,
Теряю годы — мимо те летят:
Какое вспоможенье заслужу?
Коль утешенья нет — не утешай,
Лжи не спрямить словам, так будь же нем.
Вся наша жизнь — обман, смерть — черный край:
Отчайся и умолкни насовсем».
Сей голос страстный сбоку прозвучал,
Истошный, сбивчивый до хрипоты,
И ни один ему не отвечал,
Ведь никнет слово пред лицом беды,
Пока тот, главный, не проговорил,
И полон скорби голос его был:
«О Брат мой и вы, Братья, это так,
Добра от жизни нам не ждать никак,
Мы чуем смертный холод в каждом дне.
Не знали жизни до рожденья мы
И не узнаем средь подземной тьмы.
Подумаю о том — и легче мне».
XVII
Как радостно луне в большой ночи!
Каким блистанием отмечен ход
Созвездий, чьи волшебные лучи
Железный озаряют небосвод!
И люди с острым страхом и тоскою
Следят за сей сверкающей толпою,
Как будто отклик их мольбам грядет.
Тенями черными скользят челны,
На миг теряясь там, где, недолга,
Лежит дорожка нежная Луны.
В холодных окнах пылко жемчуга
Вдруг вспыхивают; свод, карниз, колонны
Из хаоса являются коронно.
Мерцают чудно росные луга.
Настолько жив свет этих мертвых глаз,
Сих глаз незрячих в темных небесах,
Что жалость мы распознаем подчас
Или презренье в чистых их лучах.
Простец! Не мягки звезды и не резки,
Нет сердца иль ума во всем их блеске,
Блуждают без пути в своих садах.
Тот, кто достигнуть дерзко их решил,
Найдет миры — что мир печальный сей,
Иль рой всепожирающих светил
В кольце планет — блуждающих огней:
То убывают, то растут в слияньи,
И сферы вечные — одно названье,
И бездною зияет эмпирей.
XVIII
Я к северной окраине притек,
Откуда расходились три пути,
Петляя, словно русла тайных рек,
Что в темноту готовы отнести.
Сквозил свет смутный в воздухе кругом,
На юге небосвод набух бельмом.
И я поплелся левою тропой,
Едва ступая, тихо вороша
Листву сырую вялою стопой,
К земле согнувшись, чуть ли не дыша —
Так беспредельно, страшно я устал,
Так долго по ночам без сна блуждал.
Пройдя немного, различил во мгле
Я слабое движенье впереди:
Там что-то шевелилось на земле,
Со стонами пытаяся ползти;
Упорно двигаясь за пядью пядь,
Ползло в свою берлогу подыхать.
Но, поравнявшись с ним, я разглядел,
Что это человек, — вот он застыл,
Шаги услышав, и привстать сумел,
Вот голову ко мне оборотил,
Вот ему гневным жестом удалось
Откинуть прядь замызганных волос.
Иссохшее лицо увидел я,
Глаза, чей взгляд был загнан и убог:
«Что, ты ограбить захотел меня?
Уж злато не влечет, не мил порок,
Ничто не кружит голову, — ведь ты
Изведал тайные мои мечты?
Считаешь, что я слаб и сдаться рад, —
Но лишь тебя царапнет этот нож,
Вольется в твое сердце страшный яд
И ты, лукавый веролом, умрешь.
Плесну из склянки на тебя едва —
И ты тотчас засохнешь, как трава».
Вдруг, тон переменив: «Раскинь умом!
О, сжалься! Этим только мне владеть.
Не будет толка в поиске твоем,
Иди лишь по своей дороге впредь:
Ни смертным, ни бессмертным не пройти
Чужой судьбы тернистого пути.
Да знаешь ли всю меру моих бед?
Вон сзади разветвленье двух дорог:
Оттуда тянется кровавый след —
Такую я подсказку приберег.
Изранил я о камни плоть мою,
Стенать от боли не перестаю.
Теперь я, наконец, златую нить
Найду, что мне известна одному
И может этот день соединить
И прошлый — коль уйдешь ты». Я ему:
«Уйду, когда б сейчас сказать ты мог,
Где скрылся нити золотой клубок».
«Так ты, болван, не знаешь? — хмыкнул он. —
А я тебя боялся! Нить ведет
Из этой ночи беспросветной вон,
Сквозь дикие равнины все вперед,
Сквозь лютых лет ужасную длину —
В предел безгрешный, райскую страну.
И вот уж я младенец, чист и мал,
Играю под присмотром милых глаз,
О, если бы тогда я увидал
Себя таким, каким я стал сейчас, —
Зарылся б с громким плачем маме в грудь
И долго в ужасе не мог уснуть».
И заново пополз он. Я с лица
Снял паутинку, прежде чем уйти:
«Начнет все вновь он, избежав конца,
В предродовую тьму его пути,
В утробе он сокроет естество,
И Рок превратный не найдет его.
Но даже если так, сколь тяжек труд —
К вратам рождения ползти тебе,
Когда ворота смерти близко ждут!
Ведь есть закон, коль есть закон в Судьбе:
Небывшему вольно придти всегда,
А бывшему — вновь быть уж никогда».
XIX
Темна, сильна теченьем, глубока,
Порой морскими водами полна,
В тиши бессонной плещет, — та река
Рекой Самоубийц наречена:
Ведь, что ни ночь, другого горемыку,
Отчаяньем гонимого, без крика
В забвенье кутает ее волна.
Бросается с перил моста один,
Как будто движет им угар шальной;
Другого цель — добраться до глубин
И медленно исчезнуть под водой.
А третий в лодке, в призрачном тумане,
В пустынном смерти ищет океане,
Оставив мир пустынный за собой.
Так гибнут они все от своих мук,
Их даже не пытаются спасти,
Гадая вместо этого — а вдруг
И я приют в воде решу найти,