– Уроды! Гады! – продолжала возмущаться Любовь Григорьевна глядя на супруга. – Господи, как же я ненавижу эти малолетних выродков! Чего с ними все так носятся? Так оберегают? Всегда удивляюсь словам, что дети пострадали, детям, бедненьким, нанесли травму. Да мне плевать с высокой колокольни на этих поганых детей. Собаку убили! Господи, пусть земля ей будет пухом, – она поцеловала крестик. – В первую очередь собаку должно быть жалко! Собака морально и физически страдала, а потом погибла. Вот что должно стоять в нормальном, цивилизованном обществе на первом месте – жизнь животного! Мерзких малолетних выродков вообще надо отстреливать, а не площадки им строить!
Артём жевать прекратил, не веря собственным ушам. Не может ведь умственно здоровый человек говорить такие вещи?
– А какое лицемерие! Господи, какое лицемерие! – продолжала Рожкова. – Эти же люди, которые так беспокоятся о детях, совершенно ничего не делают, когда этих же малолетних уродов похищают и убивают всякие насильники и маньяки. Боже, о чём это говорит? – поглядела Любовь Григорьевна на пленника. – О том, что эти трусливые твари способны нападать только на беззащитных животных! Жалкие душёнки!
Бывшая преподаватель колледжа сделала несколько глубоких вдохов-выдохов, глядя на фартуки, висевшие на стене.
– Господи, а ты чего сидишь? – точно гиена зарычала на пленника Рожкова. – Думаешь, мы тут долго будем торчать?! Не дожрёшь быстро, будешь ещё несколько дней голодать! Тварь! Урод! Вот такой же, как ты, живодёр и убийца, пристрелил несчастную собачку сегодня утром! Мразь! – её глаза полыхали настолько лютой ненавистью, что курьер удивился, каким образом не воспламенился.
На тарелке оставалось немного, поэтому он быстро запихнул всё в рот, набил его до такой степени, что губы едва сходились, протянул пустую посуду Рожковой. Та выхватила её, сунула в белый пакет, где находился пустой контейнер. Звякнула ложка.
– Господи, ты чего стоишь?! – каркнула на супруга. – Постоять сюда спустился, что ли?! Бери мясо и пошли! Боже, давно бы уже достал! Его ведь разморозить ещё надо! Не мороженым же кормить детей?!
Пётр подошёл к морозильной камере, раскрыл её. Присев, начал ковыряться в мясе.
– Господи, что же ты за свинья? – Рожкова ткнула пальцем в валявшиеся на полу тряпки и ремни, ранее намотанные на нижние конечности. – Мог бы и убрать за собой!
Артём на несколько мгновений замер, не представляя, что ответить.
– Господи, что за молодёжь пошла, – отвратительным, каркающим голосом причитала Любовь Григорьевна. – Ничего не может! Даже убрать за собой ничего не способны. Вырастили поколение лодырей и бездельников! Маменькиных сыночков…
Она собрала тряпки и ремни, отнесла их в коридор. Бросила в водоворот, который тут же бесследно поглотил вещи.
Пётр вынул несколько больших кусков мороженой человечины. Артём с тележки для перевозки больных содержимого холодильника не видел. Рожкова подошла и заглянула.
– Тут ещё недостаточно места, чтобы впихнуть тебя, – повернулась она к пленнику. – Придётся тебе потерпеть, перед тем, как освободится.
Пётр закрыл морозильную камеру, сложил мясо в пакет. После они вышли из помещения. Артём сидел на тележке для перевозки больных, глядел на порог, где совсем недавно стоял медведеподобный старик.
Из коридора послышалась возня, затем бухтение Рожковой. После лёгкий скрип верёвочной лестницы. Вскоре всё стихло.
Артём лёг на спину, прикрыл глаза рукой от бившего света люминесцентных ламп. Живот удовлетворённо заурчал. В нём поселилась приятная тяжесть, которая вытеснила из сознания ноющую боль в плечах и неприятное тянущее ощущение в ногах.
Хотелось пить, но глаза начали неудержимо слипаться. Артём не стал сопротивляться. С удовольствием провалился в спасительный сон, где не существовало подземного сооружения, любителей собак, а, самое главное, у него были целые ноги…
***
Артём размышлял над тем, чтобы хоть как-то считать время. Думал-думал, да ничего толкового в голову не приходило. Он настолько привык использовать для контроля времени телефон, что не представлял способов, как в замкнутом пространстве чувствовать его ход.
Припухлость с ног спадала. Раны выглядели по-прежнему жутко. Даже смотреть на нижние конечности не хотелось, уже не говоря о том, чтобы о них думать. Добравшись в очередной раз к подземной реке, Артём сел на берегу. Закрыв глаза, сунул сразу обе покалеченные конечности в воду. Холодом пробрало настолько сильно, что даже зубы заболели. Все. Разом.
Курьер сумел продержаться в таком состоянии не более тридцати секунд. Затем вытащил ноги. Большая часть крови смылась. Напившись, Артём пополз на четвереньках обратно к тележке.
С удовольствием отметил, что перемещаться в пространстве стало проще и привычнее. Организм постепенно набирался сил. Мысли стали яснее. В них начало беспрестанно крутиться, что надо искать выход. Любой ценой надо добыть свободу, чтобы не оказаться в морозильной камере, распиленным по кусочкам.
Неумышленно Артём старался не приближаться к холодильнику – огибал его по дуге, словно дверца могла открыться и затянуть в нутро.
Набравшись сил, курьер ещё раз прополз по всем помещениям подземного строения в поисках подсказки, как можно себе помочь. Безрезультатно. Только растратил немногочисленные силы.
Поглядел медицинские принадлежности, разложенные на столе. Названий подавляющего большинства не знал. Некоторый инструмент даже не представлял, как работает. Ничего подходящего не обнаружил. Да и не питал больше иллюзий. Если у него не получилось справиться с медведеподобным стариком, когда имелись ступни, то теперь и подавно не выйдет. Разве что с пистолетом. Начал размышлять над этим, хотя понимал, что оружию в подземном сооружении взяться точно неоткуда. Впрочем, Артём быстро пришёл к выводу, что, даже окажись у него пистолет, даже убей он стариков, для него бы всё окончилось печально. Подняться самостоятельно, без ступней, по верёвочной лестнице он вряд ли сумеет.
От нечего делать Артём изучил тепловую пушку. Вентилятор в ней запустить не вышло – вероятнее всего, он сгорел.
Постепенно накатывал голод. Это стало единственным проявлением времени, однако о точности Артёму судить сложно.
Утомившись, он забрался на тележку, где вскоре уснул. Сон оказался беспокойным, рваным. Снилось, что убегал от гигантской стаи разъярённых псов, которые настигали. Потом карабкался по верёвочной лестнице на поверхность, но добраться никак не мог – срывался. Затем померещился звук болгарки, и он понял, что его вот-вот начнут пилить…
…Артём подскочил на тележке. В помещении он оказался один. До ушей доносилось лишь лёгкое журчание подземной реки. В голове ещё ужасающе гудела болгарка. Сердце тревожно ломилось в рёбра. Тело покрылось гусиной кожей. Артём ещё никогда всерьёз не думал о смерти. Молодой, здоровый организм не допускал такого исхода. Теперь курьер отчётливо понял, что этот сон пророческий, если он не приложит усилий для спасения.
Оставалось лишь понять, какие действия надо предпринять. Артём не видел выхода, но очень надеялся, что тот существует.
***
Курьер лежал на тележке для перевозки больных, думал над тем, что его ступни уже съели бродячие псы. Он нашёл в себе силы и заглянул в морозильную камеру. Снаружи их не было, глубже копать не стал, логически рассудив, что их бы положили наверх. Да и не мог себя заставить притронуться к разделанному человеку. Мяса стало заметно меньше. Исчезли ладонь со стопой.
Усилием воли Артём заставил себя думать над тем, как можно выбраться из плена. На ум ничего не приходило, поэтому он думал, думал и думал. Собственно, других занятий, кроме удовлетворения естественных надобностей, всё равно не имелось.
Чем больше Артём размышлял над собственным спасением, тем больше приходил к мнению, что помочь ему могло только чудо.
Потом совершенно случайно поглядел на левую руку. Перед глазами возникла картинка, как большая коричневая собака набрасывается на эту конечность, начинает рвать на части, кровь брызжет в стороны…
Артём мотнул головой, выкидывая образ из головы. В этот момент услышал лёгкий шорох, затем скрип. Он весь превратился в слух. Вскоре звук повторился. Стало ясно, что к нему снова пришли мучители. Возникло жгучее желание на них напасть. Курьер закрыл глаза и глубоко задышал, понимая бесперспективность этой затеи. Вроде помогло.
Вскоре в помещение вошла Любовь Григорьевна. Остановившись в паре шагов от металлического порога, тяжёлым взглядом вперилась в пленника.
Артём не мигая смотрел на похитительницу. На ней была чёрная лёгкая кофта, из-под которой выглядывала белая футболка. Кривые ноги обтягивали чёрные леггинсы. Обулась Рожкова в тёмно-синие мокасины. В руках держала полупрозрачный пакет с ручками, откуда проглядывал пластиковый контейнер и тарелка. На её пальцах поблёскивали многочисленные золотые кольца. Цепочка с внушительным крестиком скрывалась под футболкой. В ушах красовались серьги-капельки.
Живот предательски заурчал, предвкушая поступление пищи. Курьеру показалось, что этот звук разорвал тишину не хуже мощного взрыва. Точно ударной волной навалился голод. Настолько резко и сильно захотелось есть, что стало понятно – мозг намеренно блокировал чувство голода, ведь пищи всё равно нет.
– Фу-у, Господи! – скривилась Рожкова. – Воняет немытым телом. Ты, что, не купаешься, что ли?! – с презрением глянула на пленника.
– Да вот как-то неудобно без ног купаться, – огрызнулся Артём.
– Ёрничаешь… – покивала Любовь Григорьевна. – Нормальные мужчины всегда следят за собой! У тебя же шорты с футболкой не только грязные, но уже и рваные. Господи, выглядишь, как свинья. Да и пахнет от тебя соответствующе, – направилась она к столу.
У Артёма запросилось на язык много едких слов, но он сдержался. Есть хотелось неимоверно, а пререкания могли окончиться голодом. Голод – бессилием. Бессилие тем, что всенепременно станет кормом для бродячих псов. Поэтому слова стоило засунуть куда подальше. Требовались действия.