С истошным криком курьер сел на тележке. Он по-прежнему находился в том же самом подземном помещении. Над головой висел тот же немного оторванный светильник с люминесцентными лампами разной цветности.
Ноги невероятно сильно болели. Запоздало Артём сообразил, что именно эта боль его и разбудила, картинку с монстром мозг дорисовал. Пошевелил пальцами. Отчётливо их ощутил. Тряпки не двигались.
Наклонившись, Артём принялся разматывать правую ногу. Ему показалось, что это разорванная на лоскуты простынь. На голени обнаружился туго-туго стянутый ремень, который нацепили, чтобы остановить кровь. Размотать тряпку до конца не вышло. В какой-то момент стало понятно, что из-за крови она прилипла к ноге. Попробовав её отодрать, Артём взвыл от боли. Тогда наклонился ещё сильнее и пощупал ногу в том месте, где должна находиться ступня.
От боли перед глазами всё ненадолго померкло. В себя курьер пришёл, когда вновь лежал на тележке. Боль поутихла, ногу будто кто-то грыз. Всякие сомнения отпали – стоп больше нет.
Ходить на своих ногах он уже не сможет.
Сознание отказывалось признавать этот факт. К тому же он их до сих пор чувствовал. Мог шевелить пальцами.
– Надо выбираться! – прошептал Артём, заматывая тряпку на ноге обратно.
Организм считал по-иному. Все немногочисленные силы он уже потратил. Накатило опустошение. Глаза начали неудержимо слипаться. Уснуть мешало одно – боль. Ноги ниже колен горели так, будто Артём их держал в кипятке. Он повернулся на другой бок. Сознание уже подёрнулось пеленой, мысли плохо ворочались, но провалиться в спасительный сон не получалось – мешала беспрестанная ноющая боль.
В какой-то момент сознание начало мутиться. Артёму померещилось, что с ним кто-то говорит. Он начал отвечать. От звука собственного голоса проснулся. В помещении никого.
В следующий раз ему приснилось, что он поднялся и прошёл к выходу. Оказалось, что лестница наверх находилась в одном из соседних помещений. Артёму даже странно стало, что раньше её не обнаружил. Начал подниматься по ступеням, однако каждый шаг давался всё тяжелее. Боль в ступнях становилась всё острее. Лестница же вела наверх и окончания курьер разглядеть не мог.
– Просыпайся, – раздался неприятный, каркающий голос Рожковой, который Артём уже не забудет никогда. – Я тебе поесть принесла.
Он открыл глаза и понял, что престарелая женщина действительно находилась с ним в одном помещении. В подмышках её белой футболки красовались пятна пота. В руках, украшенных золотыми кольцами и перстнями, она держала прозрачный пластиковый контейнер, наполненный гречкой.
– Садись, – приказала Любовь Григорьевна. – Тебе сейчас надо поесть. Господи, ты уже двое суток валяешься.
Не моргая, Артём смотрел на женщину. Всей душой хотел её убить. Впервые в жизни у него возникло подобное ощущение. Никого, кроме насекомых, он никогда не лишал жизни. Никогда раньше не желал никому зла. Однако что-то в его душе сломалось. Он понимал, что с наслаждением бы удушил эту женщину. Только вот существовала огромная проблема – сил для этого не имелось.
Наличествовал ещё один факт, который бы помешал курьеру воплотить это желание – муж Рожковой, который стоял в металлической дверной коробке. Сложив руки на груди, он, не моргая, глядел на пленника. Равнодушно, точно медведь, готовый через мгновение разорвать человека. Выглядел он, как всегда, нелепо в жёлтых, обтягивающих джинсах, пляжных оранжевых шлёпанцах, да розовой футболке с неровно отрезанными рукавами.
С пересохших губ пленника невольно сорвалось:
– Как же я вас ненавижу!
***
Любовь Григорьевна заливисто рассмеялась. Поставив контейнер с кашей возле головы пленника, присела на табурет, который так и остался неподалёку от тележки. В её ушах блеснули большие золотые серьги в виде толстых колец с множеством камней.
– Господи, ты есть-то будешь? – даже с какой-то заботой поинтересовалась бывшая преподаватель колледжа.
В первый миг Артём хотел взять контейнер и запустить им в лицо Рожковой, ставшее для него отвратительнее всего на свете. Неожиданно живот заурчал так сильно, что даже слабое эхо заметалось по подземному сооружению.
Любовь Григорьевна улыбнулась. Артёму её улыбка показалась мерзким оскалом гиены.
– Господи, да ешь давай, ешь, – указала она глазами на контейнер. – Тебе после операции нужны силы. А нам не нужно, чтобы ты сдох раньше времени. Девать тебя некуда. Холодильник ведь занят. Ешь-ешь. Ложка внутри.
Артём поглядел на мучительницу. Понял, что даже если рванётся к ней, то не достанет. Да и не рванётся – сил нет.
– Ноги болят, – произнёс он вполголоса. – Больно так, что сил нет. Дайте обезболивающее.
– Господи, конечно, дам, – легко согласилась Рожкова. – А сейчас ешь.
– Я пить хочу, – буркнул Артём, уже прекрасно понимая, что ему не хватит душевных сил отказаться от еды. – Во рту пересохло.
– Пить ему… – нахмурилась пожилая женщина. – Господи, не мог раньше сказать?! Перед тем, как я села?! Вот ведь мерзкая молодежь пошла! Лишь бы поиздеваться над пожилыми людьми!
Поднявшись с табурета, она продолжала рычать, точно гиена. Артём чувствовал душевное опустошение. Он даже не слушал, что говорила Рожкова. В данный момент он лишь хотел есть. И пить. Воды желал сильнее. Глаза не мог оторвать от контейнера с кашей. Ещё неделю назад он бы и не подумал есть подобное, ведь с детства ненавидел каши. Однако голод он такой… заставляет есть то, от чего раньше нос воротил.
Любовь Григорьевна чем-то грюкнула на столе с медицинскими инструментами, продолжая бурчать и возмущаться. Артём лежал, глядел на кашу, находившуюся в десятке сантиметров от лица. В голове начали проноситься мысли, что чёрт с ней, с водой, есть тоже хотелось сильно.
– Вот она! Наконец! – неприятным, каркающим голосом сказала Рожкова.
Курьер глянул через плечо. Увидел, как преподаватель колледжа вынула из ящика стола бело-синюю кружку с фотографией немецкой овчарки. От вида собаки Артёма начало подташнивать.
– Боже, набирай тебе ещё воды… – продолжала рычать, точно гиена, Любовь Григорьевна, направляясь в коридор, где протекала река. – Вообще-то ты должен подносить воду мне, а не наоборот.
– Я не просил меня сюда затаскивать! – неожиданно даже для самого себя, выкрикнул Артём, приподнявшись на локте. – И ноги не просил мне отрезать! Вы меня покалечили! Вы понимаете это вообще?! – переводил он взгляд с Петра на его жену.
Медведеподобный старик и бровью не повёл, больше всего напоминая статую.
– Ишь ты… Голос прорезался… Живодёр проклятый! – пожилая женщина остановилась, обернувшись, испепелила пленника взглядом. – Господи, Егорушка тоже не просил ему в личико брызгать твоей гадостью, но ты брызнул!
– Если этот Егорушка вам так дорог, намордник на него наденьте! – выкрикнул Артём.
– Сам себе намордник надень и сдохни, выродок! – выплюнула Рожкова, немного посверлив курьера глазами, добавила. – Впрочем, ты и так скоро сдохнешь, живодёр проклятый!
Она вышла из помещения. Артём откинулся на тележку. Закрыл глаза. Сильно-сильно зажмурился. Хотелось проснуться. Хотелось очнуться. Вынырнуть из этого кошмара. Вернуться в обыкновенную жизнь. К работе. К дочке. К планам торговли криптой.
Любовь Григорьевна вскоре вернулась.
– На, живодёр, – небрежно поставила женщина кружку рядом с контейнером, из-за чего из неё выплеснулось немного влаги.
Артём тут же схватился за кружку. Обратил внимание, что Рожкова испугалась его резкого движения, шарахнулась назад.
Курьер, приподнявшись на локте, в несколько глотков осушил посуду. Жажда как была – так и осталась.
– Ещё! – поставил кружку на то же место Артём.
– Обойдёшься, – буркнула Рожкова. – Господи, я тебе тут что, прислуга, что ли, воду носить?! За контейнером приду позже, вместе с обезболивающим.
После этих слов, она направилась к выходу.
– Дайте ещё воды! – попросил Артём. – Я же не могу её взять сам!
– Господи, тебе никто не виноват, – бросила через плечо Любовь Григорьевна. – Не надо было нападать на Петю.
– Не надо было меня похищать! – крикнул ей вслед курьер.
Рожкова и её медведеподобный супруг покинули помещение. Вскоре Артём услышал лёгкий скрип. Догадался, что это та самая верёвочная лестница, по которой ему теперь ни за что не забраться даже если ему не будут препятствовать.
Несколько мгновений он лежал, глядел в потолок. Затем живот вновь забурчал, требуя пищу.
Превозмогая себя, курьер смог сесть на тележке. Из-за этого простейшего действия устал так, словно многокилометровый кросс пробежал. Взгляд невольно приковался к покалеченным ногам. В голове ещё не уложилось, что больше никогда не сможет ходить. Казалось, что надо встать, пройти всего с десяток шагов, тогда сможет вдосталь попить.
Глаза утверждали, что идти он не сможет.
Мозг не мог в это поверить.
Беспрестанная режущая боль напоминала, что глаза правы. Вероятно, если бы не она, Артём всё же попробовал бы пройти до подземной реки – настолько сильным оказалось отрицание случившегося.
Живот вновь заурчал, требуя еду. Глаза сами собой скосились на контейнер с кашей.
Уже через семь минут контейнер опустел. Затем курьер ещё пару минут вылавливал ложкой остатки на стенках, пока не очистил их полностью. Отставил контейнер и поглядел на тёмный коридор, где протекала река. Пить хотелось сильно. Однако после еды и без того немногочисленные силы начали таять с неимоверной скоростью. Артём почувствовал, что надо срочно прилечь, иначе попросту грохнется. На всякий случай заглянул в кружку, а после лёг на тележку. В животе поселилась приятная тяжесть. Веки стали неудержимо слипаться. Быстро уснуть помешали два обстоятельства – боль и жажда.
Курьер лежал и думал о том, что ему в этот момент больше всего хотелось уснуть, чтобы больше никогда не проснуться. Уйти навсегда в небытие. О будущем он старался не думать. Точнее попросту не мог. Не видел он будущего ни в каком виде. Это как думать о жизни через двести лет. Такое будущее сложно увидеть, потому что отчётливо понимаешь – тебя там не будет.