Великобритания находилась среди победителей во Второй мировой войне, что в общественном сознании давало стране право как минимум не сдавать свои позиции в мире. Британцы не принимали действительность, которая говорила, что империя обречена, а вековая стратегия государства перестала соответствовать реалиям. Американские идеи об европейской интеграции воспринимались на Британских островах как наивные и опасные. Имея очень глубокие союзнические отношения с США, Соединенное Королевство намеревалось принять участие в плане Маршалла, но на той же двусторонней основе и на тех же условиях, что были во времена ленд-лиза, сохраняя при этом привилегированный характер этого партнерства, на которые другие европейские страны не могли бы претендовать. Британия ментально не могла примириться с тем, что ее опускают на один уровень с Францией и Германией, которые обе потерпели поражение в войне.
Франция также подозрительно относилась к планам кооперации, прежде всего потому, что они включали Германию. После трех войн французы не были заинтересованы в ее восстановлении. Все это усугублялось голлистским стремлением возродить всеобъемлющий суверенитет и особое положение своей страны. Но Франция де-факто была проигравшей, разгромленной и поэтому отчаянно нуждалась в помощи, которую мог предоставить план Маршалла, даже если сам этот план вызывал известную аллергию. Французы хотели сохранить свою империю, но при этом осознавали, что в одиночку они не то что империю не сохранят — свою страну вряд ли отстроят.
Каким бы страхам по поводу восстановления немецкой мощи ни были подвержены французы, Соединенные Штаты взяли курс на отражение советской экспансии в Европе, а географическая карта бесстрастно показывала, что главный бастион для этого — Западная Германия. Для построения новых защитных линий требовалась новая немецкая армия и человеческий потенциал немецкого народа, а это означало, что была необходима сильная германская экономика. В 1947 году многим в Европе и в Штатах казалось, что новая война не за горами. Другие полагали, что единственным способом предотвратить эту войну являлось превращение Германии в передовую линию защиты от советской угрозы.
Французы быстро осознали эту логику, но их опасения по поводу ремилитаризации Германии и возрождения ее экономики понятны: это могло означать восстановление стародавней точки возгорания на франко германской границе. Американские же интересы требовали не «войти в положение Франции», не «проявить уважение» к французским страхам, а решить проблему франко германской вражды. Если бы сделать это не удалось, то Германия осталась бы разгромленной, расколотой и слабой, что автоматически ставило под большое сомнение возможность экономического возрождения всей Европы. Европейцам предлагалось смириться и с экономическим ренессансом Германии, и с вхождением этой страны в новые европейские структуры, то есть с ее интеграцией с другими европейскими государствами, в первую очередь с Францией. Американские замыслы предполагали не только воссоздание экономической взаимозависимости, но и образование новых формальных структур, привязывающих Германию и Францию друг к другу.
Французам все это решительно не нравилось, но они были реалистами. Они также осознавали, что европейская архитектура в целом требовала изменений, если делать ставку на совместное экономическое развитие и политику предотвращения новых войн. Несмотря на ненависть, которую французы исторически испытывали к немцам, объективные интересы Франции и Западной Германии совпадали. Политически же, если бы французскому правительству не удалось бы смягчить последствия послевоенной бедности и быстро ее преодолеть, то это могло бы открыть дорогу очень влиятельным французским коммунистам. А коммунистическое правительство Франции уж точно не стало бы противостоять советскому влиянию.
У французов были еще два важных соображения. Во-первых, при явном нежелании Британии интегрироваться Франция оставалась в новом объединении главной европейской силой. Очевидно, что лучше было возглавить процесс, нежели плестись в его хвосте. Во-вторых, французы понимали, что им не под силу восстановить реальный суверенитет в одиночку. Если бы Франция самоустранилась от интеграционных процессов, то подавляющая мощь США могла бы привести к таким действиям с их стороны, которые противоречили бы французским интересам при полной невозможности хоть как то влиять на ситуацию. Для создания каких-то сдержек и противовесов огромному американскому влиянию Франция нуждалась в коалиции с другими европейскими странами. Поэтому верным ответом на объективный вызов истории было стать одним из лидеров интеграционных процессов и оказывать непосредственное воздействие на то, как будет выглядеть объединяющаяся Европа, а не «плыть по течению, как все» или, того хуже, попасть в некотором роде в самоизоляцию. Французы поняли все это достаточно быстро.
Американская стратегия отражения советского вторжения, если бы оно произошло, базировалась на том, что основную тяжесть боев должны были вынести союзники США. Американцы при этом сохраняли какие то свои силы в Европе, но они предназначались в основном для поддержки, воздушного прикрытия, обеспечения логистики. В крайнем случае допускалась возможность применения ядерного оружия. Любое советское вторжение считалось возможным только через Западную Германию, которую по этой причине обязательно нужно было вовлечь в систему западных альянсов. Территория Западной Германии будет, как предполагалось, основным театром боевых действий. Для реализации американской стратегии требовалось создать организации двух типов: военный союз, который объединил бы возрождающиеся армии европейских стран под общим командованием и при доминирующей роли Соединенных Штатов, и объединенную экономическую структуру. Германия должна была стать неотъемлемой частью обоих союзов.
В июле 1947 года представители европейских стран встретились в Париже и сформировали Комитет по европейскому экономическому сотрудничеству, который существенно отличался от того, что хотели американцы: никаких интеграционных и транснациональных органов по управлению восстановлением Европы не появилось. Он не обладал никакой реальной властью и являл собой некий форум представителей независимых государств, площадку для дискуссий и обсуждения совместных проектов. Тем не менее начало было положено.
Позднее в этом же году французы, несколько изменив свою позицию, выдвинули по сути совпавшую с американскими планами идею о плане Маршалла не только в целях сближения с Германией, но и как основу всего подхода к европейской интеграции. Пока Британия продолжала лелеять мечты о сохранении империи, пока Германия ждала решения собственной судьбы другими, пока вся остальная Европа так или иначе стремилась к восстановлению сомнительной довоенной модели устройства на континенте, Франция смогла первой вырваться из плена консервативных представлений и изменить свою позицию по принципиальным вопросам.
Заслугу в создании Евросоюза по праву приписывают Роберу Шуману, который в то время был премьер министром Франции и горячим сторонником европейской интеграции. Но за Шуманом стоял де Голль, который прекрасно осознавал три вещи. Во-первых, без США и системы коллективной обороны Европа не сможет противостоять Советскому Союзу. Во-вторых, чтобы НАТО стало эффективной структурой, Германию следовало возродить, а поэтому участие Франции в подъеме Германии и установление особых отношений между двумя странами были необходимыми шагами. И, наконец, третье: возглавив интеграционные процессы и обеспечив вовлечение Германии в свою орбиту, Франция сможет в известной степени занять доминирующее положение в Европе и использовать все это не только для противостояния Советскому Союзу, но и для того, чтобы некоторым образом сбалансировать излишнее влияние Соединенных Штатов. Дорога к этой цели была трудной, сам де Голль оказался не у власти по мере движения по ней, но он отчетливо понимал объективную стратегическую логику и французские интересы.
Личное влияние де Голля было большим, голлистское движение — мощным. Шуман стремился к Соединенным Штатам Европы. Де Голля эта цель никак не привлекала, но он желал расширения влияния Франции и поэтому предполагал использовать Европу во французских интересах. Неудивительно, что французы с готовностью вступили в союз с американцами в деле европейской интеграции. Франция фактически определила будущую модель Европы в соответствии со своим видением: объединенная Европа, в которой ведущие государства используют ее возможности ради своего блага.
Это означало вступление в новую фазу европейской истории — объединение старых национальных, даже националистических интересов разных стран в рамках новой структуры, которая была призвана сбалансировать национализм с «панъевропеизмом». При этом предполагалось задействовать все движущие силы интеграции с учетом национальных интересов отдельных членов объединения. По крайней мере, так был задан вектор движения, а насколько далеко по этому пути можно было продвинуться, могло показать только будущее.
Французы сыграли решающую роль в создании Комитета, но сама Франция оставалась слабой, пребывая в плену одновременно и американского давления, и страха перед Советским Союзом. Некоторые участники дискуссий в рамках Комитета высказывали свое мнение о будущем устройстве объединенной Европы, но эти представления не были распространены достаточно широко и им не хватало некоего заряда энергии. Доминировали узкие национальные интересы, оппортунизм и чувство покорности перед лицом американского давления. Потерпевшие поражение в войне; страны, стоящие во главе рушащихся империй; государства, нуждавшиеся в коалициях для усиления своей роли, — все это было перемешано в процессе первых дискуссий по вопросам интеграции.
В конце концов и военную, и экономическую интеграцию возглавила Америка. Европейцы так и не смогли создать какое-то военное объединение вне НАТО. Им удалось выйти за рамки экономической интеграции, первоначально заданные американцами, в перспективе последующих пятидесяти лет. Но ее корни отчетливо прослеживаются до сих пор, и они произошли не из представлений, выработанных в головах европейских политиков. Все, чего достиг Евросоюз к настоящему времени, — это следствие той американской стратегии и того американского видения будущего.