о друга, верного и непреклонного борца за правопорядок в России, блюстителя высоких нравственных начал в человеке и самое главное, — ротмистр поднял вверх палец, — человека исключительной нравственности, светлых идеалов, носителя подлинно гуманных качеств современного цивилизованного общества.
Все поклонились в мою сторону.
— И к тому ж непримиримый враг большевиков, коммунистов и прочих тому подобных…
Я опять испугался, чтоб ротмистр в своем конногвардейском рвении залихватски не обругал бы всех инакомыслящих, но, вовремя спохватившись, офицер закончил:
— …мятежников и бунтовщиков. — Он отпил глоток вина, услужливо поднесенного ему, и продолжал: — Что же касается господина…
— Базилевского, — шепотом подсказал я.
— …Евгения Александровича Базилевского, то он, я думаю, вам всем известен. Он будет во главе вашей группы представляющих крымскую общественность при ставке его высокопревосходительства генерала Врангеля. Всем понятно это? — металлическим голосом, откидывая назад голову, многозначительно спросил ротмистр.
— Всем… абсолютно всем! — послышались вокруг голоса.
— Ну, а если так, то я, господа, умываю руки, становлюсь нем и только присутствую при вашем свободно протекающем, демократическом собрании. — И Токарский скромно удалился в угол залы, придвинул к себе бутылку токая, принесенную услужливым старшиной.
— Прежде всего познакомимся, господа. Затем обсудим нашу предстоящую встречу с представителями культурного мира Антанты и совместно выработаем план нашей беседы с ними. — Я стал обходить стол, пожимая каждому руку.
— Снегирев, присяжный поверенный.
— Акопянц, купец первой гильдии и фабрикант.
— Кокошнин, доктор-гинеколог.
— Кравцов, директор московской седьмой гимназии, ныне преподаватель словесности.
— Попандопуло, коммерсант.
Всего я пожал шестнадцать рук. Все они принадлежали людям, которые под моим началом через час-полтора должны будут изображать либеральное общество крымских областей и свободную политическую мысль Крыма.
Все они были растерянны, напуганы, неуверенно держались со мной, бросая косые тревожные взгляды на сидевшего в углу и молча попивавшего токай ротмистра. Было ясно: боятся и его и меня, предполагая и во мне сотрудника контрразведки.
— Итак, господа, начнем. Но один лишь вопрос. Почему с нами нет женщин? Дамы, по-моему, необходимы и как приятный фон делегации и как эмансипированные женщины добровольческого Крыма.
— Женщины будут, — коротко бросил ротмистр.
— В таком случае переходим к делу. Кто из вас, господа, знает языки и какие?
Небольшое движение, шум, и затем некоторые из интеллигентов ответили — французский.
— Поднимите, пожалуйста, руки те, кто владеет французским языком.
Поднялось пять рук, затем неуверенно поднялась и опустилась шестая.
— Почему опустили руку? — спросил я. — Вы говорите по-французски или только понимаете?
Доктор-гинеколог, к которому обратился я, смущенно сказал:
— Понимаю, но говорить боюсь…
— И отлично. Пусть беседуют только те, кто свободно говорит по-французски, — навел корректив ротмистр.
— А кто знает английский?
Таких оказалось трое.
— А греческий или армянский не надо? — осведомился коммерсант Попандопуло, черноусый толстяк с восточными масляными глазами.
— Отчего ж, это тоже неплохо. Среди гостей, возможно, будут и греки. Только вы без знака господина Базилевского в разговор не пускайтесь. Бог вас знает, о чем вы там будете вести свои беседы, — бесцеремонно предупредил ротмистр.
— Вы кто по убеждениям? — Я посмотрел на присяжного поверенного.
Он растерянно оглянулся.
— Ну-ну, надо же мне знать, кто окружает меня и как я должен буду представить вас лейбористским гостям из Англии и демократам-рантье из Парижа.
— Я… я — независимый беспартийный, — робко пробормотал адвокат, бросая тревожный взгляд на офицера.
— Значит, будете у меня эс-эр, понимаете, социалист-революционер…
— Избави бог. Ведь я же никогда…
— На этот вечер — будете, — спокойно бросил ротмистр.
— Вы, господин Попандопуло, будете у нас идейным анархистом, — определил я роль греку-коммерсанту.
Как ни натянуты были минуты нашего знакомства друг с другом, но эти слова вызвали общий неудержимый смех присутствующих, и даже ротмистр рассмеялся, глядя на оторопевшего грека.
— Ничего, ничего, — успокоил я его, — запомните, две-три фамилии ваших идейных учителей. Например… — Тут я запнулся, не помня имен апостолов анархизма.
— Князь Кропоткин, Михаил Бакунин и Нестор Махно. Для одного вечера хватит. Вы, почтенный мой, запишите у себя на манжете эти фамилии и раза два назовите их, когда будете беседовать с гостями, — посоветовал контрразведчик.
В пять минут я распределил роли среди согласных на все интеллигентов. Тут были и меньшевики-бундовцы, и беспартийные прогрессисты, и монархисты.
Прошло минут тридцать, пока наконец я расшевелил этих запуганных людей, рассказал им, как следует держаться с иностранцами.
— Беседуйте с ними поодиночке и все вместе. Держитесь свободно, непринужденно, так, чтоб они видели, что у нас нет ни запрета свободы суждения и слова, нет хамства и полицейского порядка, — объяснял им, покончивший со своей бутылкой ротмистр, — все свободно, благородно и чинно. Понятно?
— Так точно… Ясно… все понятно, — вразнобой заговорили они.
— На вас, господа, надеется генерал Врангель, и вы не подведете его? — еще раз спросил ротмистр.
Мне тоже было все понятно. Ответственность за встречу нес один я, так как все эти люди являлись лишь фоном, декорацией, главным же актером предстояло быть мне. Что ж! Судьба оставила мне один шанс из ста. Мое прошлое давало мне основание выиграть свою свободу, деньги и жизнь в схватке с сыскным отделением и контрразведкой.
Я наскоро высказал моей запуганной банде свою точку зрения на политику, будущее России, на конституцию (в этом месте ротмистр повернулся ко мне и удивленно хмыкнул). Словом, спустя еще сорок минут наша делегация была готова встретить свободных представителей свободной Европы.
И вдруг что-то осенило ротмистра.
— А ведь одного-двух евреев неплохо было бы иметь в вашей команде… извиняюсь, компании. Среди этой европейской шушеры будут, наверное, и евреи, так надо б и нам найти подходящего… — он помолчал и с трудом произнес: — иудея… А как вы думаете, господин Базилевский?
— Гениальная мысль! Но есть ли подходящий? — спросил я.
— Найдем, — уверенно сказал ротмистр и вышел к телефону.
Все как-то разом посмелели и стали со вниманием оглядывать друг друга.
— А надолго мы будем нужны вам, месье Базилевский?
— Дня на два, не больше.
— Вот и хорошо… Два — это отлично, слава богу, а то мы думали — это надолго, — послышались облегченные вздохи и голоса.
В залу бодрым шагом вошел ротмистр.
— Есть и евреи, будут и два караима. Словом, господа, все идет отлично, и я, — он взглянул на часы, — прошу всех поодиночке и группами не свыше двух-трех человек пожаловать через час в Дворянский клуб — угол Екатерининской и Нахимовского проспекта. Вот по этим пригласительным билетам.
Ротмистр роздал пригласительные карточки на толстом картоне с золотым обрезом, с двуглавым орлом в правом углу, с русским и французским текстом приглашения. Они были величественны и внушали уважение. Я видел, с каким трепетом и плохо скрытой радостью принимали от контрразведчика мои интеллигенты эти импозантно выглядевшие приглашения.
— В таком случае, господа, вперед! — скомандовал ротмистр, скептическим взглядом окидывая «представителей культуры» и «цвет интеллигенции» Крыма.
Действительно, люди, как и их костюмы, были разнородны, начиная от опереточного Попандопуло и вплоть до массивного, малоподвижного гинеколога.
— Чистая оперетка! — пропуская вперед всю эту компанию, шепнул я ротмистру.
— Сойдут, — уверенно сказал он — Те тоже из лавочников да рабочих представителей собраны, лейбористы чертовы!
— Итак, отправляйтесь, господа, приведите себя в порядок, а через час чтобы все были в малой зале Дворянского клуба. Да держитесь там не кучками, не сбивайтесь в группы, а знакомьтесь, ходите, беседуйте с иностранцами свободно, — напутствовал их ротмистр и, поглядев вслед ушедшим, махнул рукой. — Архаровцы, босая команда! Один вы, барон, действительно выглядите великосветским львом. Вот что значит хорошая петербургская школа и европейские салоны!
Кажется, он уже забыл о том, что я был шулером.
Была ночь, южная, морская, севастопольская ночь, когда мы подъехали к Дворянскому клубу. Еще издали его подъезд светился огнями. Яркие, ложившиеся на асфальт полосы света, фонари улицы, зажженные фары отходивших и подъезжавших фаэтонов и авто, полицейские, наряд юнкеров, патрулировавши?! взад и вперед, — все это придавало улице торжественный, праздничный вид.
Десятка два французских моряков с характерными шапочками на головах, конные городовые, несколько топтавшихся в нерешительности горожан и взвод английских солдат усугубляли важность вечера в Дворянском клубе.
Ротмистр учтиво пригласил меня выйти из экипажа, я сошел под освещенные окна дома.
— Бре-г-гись! — услышал я знакомый голос.
Это Гасанка подкатил на своих дутых шинах к подъезду. Из его фаэтона вышли две дамы и полный, приземистый офицер.
— А-а, книаз, издравствуй да! — расплываясь во весь рот в улыбку, приветствовал меня Гасан.
Из-за спины ротмистра я показал ему кулак. Лицо татарина расплылось еще шире.
— Ой, чок якши, книаз!.. Когда завтра подавать нада?
— В десять! — ответил я, и Гасан отъехал, уступая место подкатившему авто.
Раскланиваясь налево и направо, мы поднялись по широкой лестнице, ведшей из вестибюля на второй этаж. Мой ротмистр стушевался и потух, видя, как много отлично одетых людей дружески и по-свойски раскланивались со мной.
— Э, да вы здесь не только свой, но и уважаемый человек, — с удивлением проговорил он, и в его голосе промелькнуло почтение.