Почти бегом бросился он догонять колонну.
4
На сей раз Козеф Й. просто-напросто рассвирепел. Второй раз за день охранники прошли мимо его камеры, пронеся мимо полагающийся ему по регламенту поднос с едой. На всем этаже стоял обычный гул обеденного часа: кто-то чавкал, кто-то похохатывал, кто-то рыгал. Сама посуда почти не производила шума, потому что была пластмассовой. Звуки были приглушены, как будто шли из улья, окутанного туманом.
Козеф Й. не выносил чувство голода. Он был готов, всегда, вынести что угодно, только не голод. Склонный много чего понять, он отказывался понимать, почему его больше не кормят. Он, правда, подозревал, что вся эта неопределенность с его освобождением завязана на особой атмосфере воскресного дня — дня, когда режим шел в некотором роде наперекосяк. Как иначе прикажете понимать реплику Фабиуса «жалко, что сегодня воскресенье»? Никак иначе, решил Козеф Й., поразмыслив над увиденным за стенами тюрьмы. Будь сегодня какой-нибудь другой день недели, возможно, все пошло бы по-другому, а он, Козеф Й., уже находился бы вовне, за воротами с фонарями, к примеру. Да, можно было принять такую ситуацию, можно было понять и принять и множество других вещей. Все что хотите, только не эти выкрутасы с завтраком, а тем более с обедом.
Козеф Й. отправился на поиски Франца Хосса, причем больше уже не звал его с порога камеры, как еще совсем недавно, и не просил разрешения ее покинуть. Он прошел, приняв гордую осанку, мимо кованых дверей других камер, хотя голод сводил его с ума и будил в нем самую настоящую зависть.
Франц Хосс и Фабиус сидели и ели в конце коридора, у лифта. Они были настолько сосредоточены на еде, что не услышали шагов Козефа Й. Франц Хосс прикончил похлебку и принялся за кусок мяса. Фабиусу, который ел помедленнее, смакуя каждую секунду этой процедуры, оставалось еще пять-шесть ложек похлебки. Козефу Й. почему-то показалось, что сегодняшний обед у охранников побогаче, чем обычно. Кастрюля неизвестного назначения виднелась под стулом у Фабиуса. Эта кастрюля в форме солдатской каски слегка покачивалась, как будто ее только что туда поставили и она еще не успела обрести равновесие.
Козеф Й. сбавил шаг, но не согнал с лица выражение жесткое и решительное.
— О, господин Козеф, — проговорил Франц Хосс с полным ртом.
— Господин Хосс, прошу прощенья, но я не понимаю, что происходит, — удалось выдавить из себя Козефу Й.
— То есть? — Охранник от изумления вытаращил глаза и перестал жевать.
— Еда, господин Хосс, — сдавленно сказал Козеф Й., чуть не плача. Какой-то нерв привел в движение его адамово яблоко, оно ходило вверх и вниз, принуждая его то и дело глотать всухую.
— Еда? — переспросил охранник.
— E-да, да, е-да, — по слогам выговорил Козеф Й.
Охранники переглянулись. Франц Хосс часто заморгал, вероятно, обмозговывая скрытую связь между словом «еда» и присутствием тут Козефа Й.
— Так ведь мы, господин Козеф, — пробормотал Франц Хосс, — мы вроде думали, что вам сказали.
— Что? — спросил Козеф Й.
Франц Хосс с укоризной поглядел на Фабиуса.
— Ему сказали или нет?
— Сказали, сказали, — с испугом отвечал Фабиус.
— Ну вот же, — обернулся Франц Хосс к Козефу Й.
— Что, что? — просипел Козеф.
Момент был крайне неловкий, по крайней мере, так показалось Козефу Й. Глядя в тарелку к Фабиусу, он осознавал, что последние ложки похлебки стынут, и этот факт по самой своей природе мог страшно нервировать старика.
— Вы свободны, господин Козеф, свободны! — гаркнул Франц Хосс, но явно только из желания подчеркнуть свою мысль, без какой бы то ни было примеси ненависти или нервозности.
«Ну, опять они за свое», — подумал Козеф Й.
— Уразумейте же, — продолжал Франц Хосс. — Все уже. Вас вычеркнули.
Фабиус прыснул со смеху, и это в какой-то степени подбодрило Козефа Й., хотя его так и подмывало бегом броситься в свою камеру и спрятать голову под подушку.
— Еда вам больше не положена, — степенно объяснил Фабиус. — Вашу порцию изъяли. Понятно? Сняли вас с довольствия. С этого дня, поскольку вы свободны, вы, это… в общем, тюрьма больше не несет никаких обязательств… Понятно?
Козефу Й. стало понятно. Охранники снова принялись за еду.
— Но если вы хотите что-нибудь купить… — услышал Козеф Й., как сквозь сон, не осознавая, который из двух говорит с ним.
— Само собой, купить что-нибудь вы можете, — подхватил второй голос.
— Что-нибудь вкусненькое, — продолжал первый голос.
— Сосиски подойдут?
«Что делать, что делать, делать-то что?» — забился вопрос в мозгу Козефа Й. Свобода свалилась в виде чего-то отдаленного и нереального. И он, бывший заключенный из камеры номер 50, вдруг получив свободу, оказался без точки опоры. Жестам недоставало твердости, мыслям недоставало силы, чтобы подтолкнуть его к делам. Фабиус просмаковал последние, остывшие, ложки супа с тем же удовольствием, что и предыдущие, теплые. Франц Хосс разделался с куском мяса и теперь собирал хлебные крошки, глотая их с не меньшим удовольствием, чем говядину. Фабиус поедал свой личный кусок мяса с тем же наслаждением, с каким поедал свой личный кусок мяса Франц Хосс. «У них все просто, — подумал Козеф Й. — Они знают, что надо делать каждую минуту, у них все имеет смысл…»
— Человек оголодал, — сказал Фабиус.
Козеф Й. попытался поймать взгляд охранника, чтобы таким образом передать ему свою признательность.
— Отвести на кухню? — спросил, как-то безадресно, Фабиус.
— Отведи, — послышался голос Франца Хосса, и Козеф Й. моментально переметнул взгляд на другого охранника, из того же инфантильного порыва выказать ему свою признательность.
— Пойдемте, — проронил Фабиус с тяжелым вздохом, как тот, кто видит, что его сиеста пошла прахом.
«Какие все-таки замечательные люди», — подумал Козеф Й. и последовал за Фабиусом в лифт.
Хотя он был голодный, хотя в голове была путаница от необыкновенных событий дня, Козеф Й. очень обрадовался, когда наконец-то оказался на аллее, ведущей к кухне. В эту пенитенциарную зону его нога еще не ступала, он смотрел на нее только издали и не без некоторого болезненного желания. Он был жаден до новых образов, и вот новые образы разворачивались перед его глазами. Он чувствовал под ногами гравий аллеи как нечто долгожданное, нечто способное его возродить. Чем ближе он подходил к кухне, тем виднее делались дымоходы над крышей и большие окна трапезной для персонала и тем больше он этому радовался.
Небо было все в рваных облаках. Довольно-таки холодный ветер тряс листья тополей. Черный дым из дымоходов неприятным образом перекрывал вид неба.
— Зима будет долгая, — удрученно заметил Фабиус.
Козеф Й. хотел ответить как можно теплее и сердечнее, но не нашел других слов, кроме как:
— Вполне возможно.
— Будет семь долгих зим, помяните мое слово, — продолжал Фабиус. — Уже было семь коротких, а теперь будет семь долгих.
Козеф Й. попытался вспомнить, действительно ли последние семь зим были короткими. Однако для него все зимы были скорее мучительными, а лучше сказать — на одно лицо, все одинаковые, страшно одинаковые в своем мучительстве.
— Ну да, ну да, — все же поддакнул он, терзаясь, что не способен ни на что, кроме как на дурацкое поддакивание.
Они вошли в здание, где помещалась кухня. В прихожей Козефа Й. обдало теплом, как ни в каком другом помещении, куда ему доводилось входить. И пахло тут тоже приятно сверх меры.
— Розетта! — крикнул Фабиус. И, повернувшись к Козефу Й.: — Небось ест.
Козеф Й., однако, подумал, что было бы странным, если бы особа по имени Розетта, пребывая в кухне, не ела.
Они оказались в довольно-таки большом зале с электрическими печами.
Козеф Й. замедлил шаг, робея и сгорая желанием поближе рассмотреть эти фантастические инсталляции. Но Фабиус тянул его за рукав, они обошли две-три посудомоечных машины и направились в один из самых укромных уголков зала, позади буфетов с посудой. За деревянным столом женщина кормила ребенка.
— Это Розетта, — сказал Фабиус и в изнеможении опустился на стул.
Ребенок с любопытством смотрел на Фабиуса, и Фабиус скорчил ему рожу.
— Это Козеф Й., о котором я тебе говорил, — продолжал Фабиус. — Он поест здесь.
Козеф Й. вдохнул воздуха, чтобы что-то произнести, но ему на ум не пришло ничего. Ребенок пялился на него, и он решил хотя бы улыбнуться в ответ.
— Ладно, — прозвучал голос Розетты.
Козеф Й. вздрогнул — таким приятным был тембр ее голоса — и стал ждать, чтобы она заговорила. Но Розетта ограничилась одним словом. Она наложила в тарелку какого-то варева, комковатое, но теплое и дымящееся, и поставила тарелку перед Козефом Й.
— Хлеб без ограничений, — сопроводил Фабиус жест женщины.
Козеф Й. начал есть, довольный до невероятия. Ребенок не отрывал от него глаз, так что он даже подумал: может, Ребенок не наелся? Но нет, Ребенок явно был сыт, и теперь его просто донимало любопытство. «Я для него чужак», — объяснил это себе Козеф Й. Деликатно жуя, он взглянул на Ребенка. Ребенок ему улыбнулся. Козеф Й. принял эту улыбку с бесконечным восторгом. «Милый ребенок, — подумал он. — И еда хороша». Все-все было проникнуто теплом и гостеприимством в этом отсеке тюрьмы.
— Ничего так, ничего? — смеясь, спросил Фабиус.
Козеф Й. кивнул и засмеялся с полным ртом. Женщина тоже засмеялась. Все трое смотрели на него теперь прямо-таки растроганно. Козеф Й. впервые в жизни почувствовал себя счастливым.
— Хотите добавки, я положу, — произнесла Розетта своим ласкающим голосом.
— Нет-нет, — сказал Козеф Й.
— Вы не стесняйтесь, — сказала женщина.
«Так, так, говори со мной, говори еще и еще», — подумал Козеф Й. Он слушал бы Розетту до бесконечности, даже если бы она рассказывала ему, как устроены посудомоечные машины. «Я ей потом помогу», — решил он. Да, просто необходимо было тоже что-нибудь сделать для этих людей. «И Фабиусу помогу», — пообещал он себе, хотя не знал, каким образом он мог бы помочь Фабиусу.